Елена Съянова - Плачь, Маргарита
Вообще, Гитлер пребывал в эти дни отнюдь не в лучшем расположении духа, хотя дела шли хорошо. Гели попросилась пожить пару дней у Гессов. Это случилось сразу после возвращения в Мюнхен, но прошел уже третий, и четвертый, и пятый день…
— Я нужна Эльзе, — уверяла она, — как ты не понимаешь? И потом, мы с Гретой занимаемся.
Все это было так… Но каждый вечер, когда он заходил за нею в квартиру Гессов и видел ее оживленное, энергично-лгущее лицо, у него сжималось в груди, и он шел к себе, один, смотрел глупые фильмы и звал собак. Она не могла не видеть, как ему тяжело; не мог не видеть этого и Рудольф. Но он каждый вечер уходил, а они оставались — все вместе — и, видимо, считали, что так оно и должно быть. Почему он до сих пор не проявил решительность? Он и сам не знал, но решение уже зрело в нем.
Гитлер твердо решил жениться. Он решил также, что объявит об этом 15 февраля, на дне рождения Лея, который, по понятным обстоятельствам, собирались отмечать в Мюнхене. Сам Роберт вот-вот должен был возвратиться из Кельна: у него там тяжело болели скарлатиной дети. Гитлер отнюдь не собирался делать из своего брака некий фурор; даже объявить о нем он пожелал как бы за компанию с Робертом, который, конечно, возвратится из Кельна уже разведенным холостяком. Но когда он высказал это предположение Ангелике, она только плечами передернула.
— Ты бы, конечно, так и поступил!
Он не понял. Четырнадцатого, когда Лей вернулся и фюрер шутливо поздравил соратника со свободою, стало ясно, что имела в виду мартышка. Оказалось, что Лей ни словом не обмолвился о разводе, щадя жену, удрученную состоянием детей. Что ж, если Роберту Лею спешить было некуда, то ему, Адольфу, следовало поторопиться.
— Вместо двух дней ты торчишь здесь две недели, — сказал он Ангелике четырнадцатого вечером. — Все, достаточно.
Она ничего не ответила, но уперлась в него взглядом, точно вытянутой рукой.
— Не дури. У меня к тебе серьезный разговор. — Он взял ее за рукав и притянул к себе. — Ну что с тобой?
Все тот же твердый взгляд ему в грудь и странная бледность.
— Гели…
— Какой разговор?
Все так же держа ее за рукав, он прошел с нею в гостиную, где Лей жаловался Эльзе и Маргарите на лечивших его детей докторов, и сказал, что забирает племянницу. Все трое восприняли это одинаково странно — три быстрых взгляда на Ангелику, опущенные глаза, натянутые улыбки…
«Прямо заговор какой-то, — удрученно вздохнул про себя Гитлер. — Как будто я собираюсь мешать ее занятиям».
В прихожей их догнала Эльза.
— Адольф, извини, на пару слов. Он прошел за нею в спальню.
— Очень прошу тебя, позволь Гели остаться у нас сегодня. Она нездорова. Ей не совсем удобно с тобою.
— Но, Эльза, дорогая, ты же знаешь, что я никогда не позволяю себе…
— Да, да, но ее настроение… Она сегодня проплакала всю ночь.
— Я думаю, дело в неопределенности положения, которая ее угнетает, — ответил он. — Именно это я и желал бы изменить. Хорошо, я ее отпущу сегодня. Но прежде все же скажу то, что должен сказать. Кстати, я намеревался сообщить и вам, но ты, возможно, уже догадалась…
Она молча глядела на него.
— Я говорил об этом Рудольфу еще осенью. Он отнюдь не пришел в восторг. С тех пор я много думал. Я понял, что хочу этого, что это, может быть, единственное, чего я по-настоящему хочу.
Он улыбнулся. Она тоже, машинально.
— Завтра мы все поздравим Роберта. После вы поздравите нас. А сейчас я все же заберу ее на полчаса. Потом отпущу к вам. Я надеюсь на твою поддержку, дорогая.
Ангелика еще ждала в прихожей. Она как будто даже удивилась, что все-таки вынуждена идти с ним. В своей комнате она сразу прошла к окну и встала спиной к проему. Адольф зажег свет, сел в кресло.
— Иди сюда.
— Я… мне… — начала она.
— Я только хочу, чтобы ты села рядом. Она не двигалась.
— Я тебя отпущу к Гессам. Успокойся. Но пойми, у них своя семья, скоро появится ребенок И у твоей подруги тоже будет семья. Кстати, ты заметила, что во многих удачных браках наблюдается некоторая странность, — продолжал он, — конечно, если глядеть со стороны. Согласись, Роберт и Маргарита не очень-то подходящая пара. А Йозеф и Магда? А Борман и Герда Бух? Но я убежден, что они всю жизнь проживут вместе и как раз не благодаря чему-то, а вопреки. Вообще, в этом мире если что-то и делается по-настоящему, то именно вопреки!
— Я с этим согласна, — вдруг заявила Ангелика.
— Тогда поди ко мне. Она подошла.
— Сядь. Вот так. И дай мне руку. Я хочу держать твою руку каждый вечер перед сном, хочу смотреть в твои глаза каждое утро. Хочу каждый день знать, что ты думаешь обо мне. Ты понимаешь? Я хочу, чтобы мы были вместе, хочу чтобы ты стала моей женой. В нашем браке тоже будет своя странность — родственная связь, но мы пойдем вопреки ей и будем счастливы.
Она молчала. Она опустила глаза и казалась совершенно спокойной, точно он предложил ей сходить в гости или прокатиться за город.
Во всяком случае, она, похоже, не удивилась, не обрадовалась, не рассердилась и вообще как будто не испытала никаких чувств. Просто сидела и ждала, когда он ее отпустит.
— Что же ты молчишь? — спросил он. — Ты выйдешь за меня?
— Я не знаю… Я подумаю.
Не закричала, не оттолкнула…
— Гели…
— Я подумаю. — Она вскочила, но он крепко держал ее руку.
— Гели…
Она стояла, глядя в его умоляющие глаза. Лицо ее то твердело, напрягалось, то размягчалось снова.
— Я… подумаю.
— Хорошо. Подумай, — произнес он с некоторым усилием. — Завтра объявим о помолвке самым близким. Ты ничего не хочешь мне сказать?
Она покачала головой.
Он выпустил ее руку, но она, как будто не заметив, продолжала стоять, чуть наклонившись к нему.
— Гели!
— Да? Нет, ничего. Она выпрямилась.
— Как ты себя чувствуешь? Эльза сказала, не очень хорошо?
— Да, я… можно мне…
— Иди, побудь с подругами. Я понимаю.
— Спокойной ночи, — попрощалась она, как некогда, в бытность примерной девочкой, присылаемой матерью перед сном к дяде в редкие приезды его домой в Линц или в Вену.
Когда Гесс около полуночи вернулся домой, его встретил один Лей, сказавший, что дамы уже спят, а ужин в столовой. Рудольф до того вымотался за день, что поначалу не обратил внимания на то, что Эльза его не встретила, а Роберт остался у них на ночь, хотя всегда говорил, что в чужом доме ему снятся кошмары. Рудольф поинтересовался, как дети, и пошел в столовую. Лей прошел за ним следом и сел на другом конце стола. Рудольф несколько раз вопросительно взглядывал на него, наконец спросил, не случилось ли чего.
— Прожуй сначала, — буркнул тот. — Фюрер хочет объявить завтра о помолвке с Ангеликой.
— Да? — Гесс покрутил в пальцах ножку бокала. — Пожалуй, стоит выпить за это?
— Я не буду. А ты пей.
— Чего ты мрачный такой?
— Голова болит.
— У меня тоже раскалывается. Вообще, этого следовало ожидать. Он еще осенью говорил. Что тут поделаешь? Он любит ее.
— Руд и, как ты думаешь, — осторожно начал Лей, — если она ему откажет, это будет очень тяжело?
— Не откажет.
— А если…
— Не откажет. Я знаю, что говорю.
— И все-таки ответь на мой вопрос. Гесс пожал плечами.
— Если ты сейчас откажешься от Маргариты, как ты думаешь, будет ей тяжело?
— Да черт тебя подери! — Лей болезненно поморщился. — Что за сравнение?
— Сравнение в том, что из двоих один всегда любит сильнее. А почему ты спрашиваешь?
— Ладно, ты мне ответил. Хотя я спросил о другом.
— Фюрер не Маргарита, конечно, а Маргарита не фюрер, — заметил Гесс. — Она, я думаю, пережила бы, а вот Адольфу еще одно разочарование ни к чему. Нужно его поберечь. Я завтра поговорю с ней, чтобы не дурила.
— Я уже с ней говорил.
— И что же?
— Молчала, слушала. Я сказал ей, что даже отказать можно по-разному.
— Вот это правильно. — Гесс зевнул. — Вообще, между нами, это черт знает что! Если б можно было его отговорить… Эти жены столько крови пьют.
— Бывают исключения — Эльза твоя, Магда, Карин…
— Да, бывают. Знаешь, а ты, пожалуй, прав. Я так устал сегодня, что туго соображаю.
— В чем я прав?
— Девчонка в самом деле может отказать. И главный вопрос — как! Если бережно…
Лей молча курил. Он понимал, что тонкий и деликатный Гесс завтра устыдится этого разговора.
Обычно дни рождения Лея в Кельне отмечались многолюдно и с пышностью. В прошлом году в этот день сорок раз прозвонил соборный колокол. Которой из поклонниц гауляйтера пришла в голову подобная идея, осталось неизвестным, но только Роберт вспоминал об этом с раздражением — было неловко перед старыми бойцами и ребятами из СА, которые, как ему показалось, начали глядеть на него не теми глазами.
Из всех наци лишь Герман Геринг был в этом плане универсал — мог примадонной блистать среди послов и принцев крови, а затем пить горькое пиво, плевать по углам и обниматься с работягами.
