Анна Ветлугина - Игнатий Лойола
— Войдите, — слабым голосом ответил Лойола.
На пороге появился кривоносый германец, Людвиг.
— Отец настоятель, я слышал... я могу сходить к папе за благословением.
Боль как раз отпустила. Игнатий твёрдой рукой указал на дверь:
— Исполняйте свои обязанности. В Ватикан пойдёт Поланко.
* * *Раскалённый июльский день догорал над римскими крышами. Волны боли накатывали всё чаще, захлёстывая сознание. Лойоле казалось: он снова в Памплоне, но крепость не сдаётся, не сдастся никогда...
— Вы звали, отец? — заглянул санитар, вызванный к Лаинесу, лежащему в соседней комнате.
— Я звал? А впрочем, да. Пришлите ко мне этого... Людвига.
— Это срочно, отец? Уже поздно.
— Срочно.
Вот он стоит перед кроватью — вполоборота нос не кажется кривым. В глазах — надежда. Первый раз настоятель видит его глаза. Обычно он их прячет.
Нет, не надейся. Тебя не пошлют в Ватикан.
— Людвиг, — сказал Лойола, переждав особенно сильную боль, — как тебе кажется, я доживу до утра?
— Отец настоятель! Вы ещё много...
— Не надо твоих... учтивостей. Ты же не такой толстокожий, как Поланко, правда? Ты видишь моё состояние.
Тот то ли кивнул, то ли мигнул. Боль снова обрушилась на генерала. Сумерки начали сгущаться.
— Ты можешь исповедаться, — голос Игнатия окреп. Навряд ли ведь решишься открыться кому-нибудь. А я умру совсем скоро.
Германец молча опустился на колени перед кроватью.
— Ну давай уж, не ломайся, — проворчал Лойола, — не видишь, времени мало.
— Я верил... — прошептал Людвиг, — верил в своё великое призвание. У меня получалось влиять на сильных. Я приблизился к одному реформатору, но он показался мне мелким. Тогда я переметнулся к крестьянскому вождю и посоветовал ему кое-что... его это привело к гибели. Моя сила испугала меня...
Лойола сжал кулаки и застыл. Обмякнув, коротко выдохнул.
— Ты не о том говоришь. Зачем ты пришёл в Общество? Хотел убить папу? Или стать им?
— По-разному, — тихо ответил Людвиг и вдруг, вцепившись в решётку кровати, затрясся всем телом. — Я хотел преобразить Церковь, даже стать святым, я верил... — всхлипывал он.
— Полно, ты не это хочешь сказать, я же вижу.
— Я обманул Общество. У меня есть жена. То есть я двадцать лет выдавал её за жену.
— Ещё что-нибудь?
— Я... я убил своего друга. Иначе он бы убил меня и я бы не приехал в Рим.
Совсем стемнело. Лойола потянулся к прикроватному столику и снова тяжело упал на подушки.
— Это не все твои грехи.
— Как не все? — в отчаянии вскрикнул германец.
— Твой самый страшный грех — святотатство. Ты осмелился подходить к причастию, сознательно избегнув исповеди. Засвети лампу, у меня нет сил.
Людвиг бросился к столику, трясущимися руками зажёг светильник и встал с ним в руках, неотрывно глядя на лежащего настоятеля.
— Отец, не вы ли говорили: люди часто не достигают своего призвания из-за боязни запачкать одежду? А ваше «Цель оправдывает средства» цитируют все.
Игнатий молчал, тонкие пальцы судорожно комкали простыню. Людвиг продолжал, повысив голос:
— Я знаю, как вы трактуете законы, называя это «гибкостью». Говорите о человеколюбии, но согласились со смертной казнью для еретиков. А ваш Франциск Ксаверий — честолюбивый обманщик. Его многочисленные обращённые туземцы уверовали в Христа, не отменив своих прежних богов. Почему же вы обвиняете меня?
Стон всё же вырвался, но Лойола овладел собой.
— Значит, ты хотел стать святым... Вот для чего убивал и прелюбодействовал... Так?
Людвиг со стуком поставил лампу на стол:
— Святая Церковь — всего лишь собрание людей. И правят ею самые изворотливые и сильные. Именно они меняют мир, а не те, кто безгрешно сидит по кельям. Именно их помнят потомки. Я смог стать правой рукой самого Мюнцера, великого освободителя, перед которым трепетали все германские князья. Если б его не казнили! — он судорожно сглотнул и продолжил: — Но Рим выше Германии. Я сделал бы много больше, став вашим ближайшим помощником и... и...
— Ты не задумывался, отчего Бог не спас твоего Великого Освободителя? — голос Игнатия прозвучал мягко, почти доверительно, — и почему ты опоздал ко мне?
Людвиг молча вертел светильник.
— Сейчас отвечу тебе по пунктам, — произнёс Лойола, мгновение спустя. — «Суббота для человека, а не человек для субботы» — таково послание Иисуса тем, кто боится «гибкости» законов. Я не призывал казнить еретиков, но для упорствующего в заблуждениях иногда лучше умереть, дабы не нагрешить ещё больше. А про Ксаверия... Хавьера... Он не собирался в Индию. Распоряжение Папы стало неожиданностью для него, но он с радостью сказал «Ну, конечно! Вот я». Попросил полчаса, чтобы заштопать штаны, и ... мы больше не видели его. Он работал на Востоке одиннадцать лет, не считаясь со слабым здоровьем, и умер там же, на чужом острове. Он был моим лучшим другом...
Германец стоял, неподвижно вперив взгляд в пол. Настоятель, тихо вскрикнув, снова скомкал простынь. Отдышавшись, сказал почти деловито:
— Больше ничего не смогу для тебя сделать. Сожалей о грехах.
— Сожалею о грехах, — тупо повторил тот, становясь на колени.
Лойола с усилием поднялся на подушках:
— Властью, данной мне, прощаю и разрешаю от всех грехов. Да благословит тебя Всемогущий Бог! Аминь.
— Аминь, — эхом отозвался Людвиг.
— Иди, — велел отец Игнатий.
Тот бросился к двери, но на пороге остановился.
— Вас тоже пусть благословит Бог! Пусть!
И выскочил вон.
* * *На рассвете Поланко проснулся и поспешил в Ватикан, дабы подойти к папе раньше всех. Солнце ещё только всходило над Римом, а секретарь настоятеля уже возвращался в обитель с папским благословением для Лойолы и Лаинеса. По неподобающей суете, царившей у комнаты настоятеля, он понял, что опоздал с одним из благословений.
Весь день Поланко ходил как в тумане. Запомнилась ему только фраза врача, производящего осмотр: «Как он жил столько? С этим невозможно жить».
От Лаинеса, лежащего в соседней комнате, случившееся пытались скрыть, но он догадался и стал просить Бога взять его вместе с Игнатием. Судьба распорядилась иначе. Лаинес выздоровел и стал новым генералом иезуитов.
В субботу вечером первого августа в церкви Санта-Мария делла Страда собралась толпа. Люди стояли в очереди к гробу. Кто-то хотел ещё раз взглянуть на прославленного человека, но большинство пришедших, веря в святость почившего, прикладывали к его телу свои чётки. Отцы-иезуиты опасались, как бы настоятеля не растащили на реликвии.
Очередь дошла до худенькой женщины, закутанной в чёрное. Подойдя к гробу, она вытащила три ярко-красных розы из-под покрывала и размашисто, будто взмахнув крылом, положила их на грудь усопшего. Потом поднялась на цыпочки и приникла к его губам.
В этот момент из нефа, где стояли иезуиты, послышался шум. Один из них, германец, недавно принятый в Общество, упал навзничь. Над ним склонились, тормошили. Подошёл врач, присел на корточки рядом.
— Увы! — сказал он, поднимаясь. — Видимо, не выдержало сердце. Здесь слишком душно.
...Прощание закончилось. Дубовый гроб медленно поплыл к выходу из церкви. Зазвучали ангельские голоса детей из Братства римских сирот. Они пели любимую молитву Духовного Рыцаря:
Душа Христова, освяти меня.Тело Христово, спаси меня.Кровь Христова, напои меня.Вода рёбра Христова, омой меня.Страсти Христовы, укрепите меня.Благой Иисусе, услышь меня:В ранах Твоих Ты укрой меня.И не допусти мне отделиться от Тебя.От недруга злого защити меня.В час моей кончины призови меня,И повели мне прийти к Тебе,Дабы со святыми восхвалятьТебя во веки веков. Аминь.
РИМ, АВГУСТ 1556 ГОДА
Иероним Надаль, Луис Гонсалес и Хуан Поланко сидели в трапезной.
— Что выбьем на камне? — спросил Луис. — Год рождения точно неизвестен.
— Когда он защищал Памплону, ему было ровно тридцать. Он говорил, — напомнил Надаль.
— Может, около тридцати?
— Отче всегда мыслил точно, — вступил в разговор Поланко. — Думаю, нужно ставить 1491-й. К тому же дон Игнасио подтверждает эту датировку в других местах книги.
— Мы всё-таки её написали! — Надаль отвернулся к окну. — Но как теперь жить без него?
Поланко возразил:
— Почему же без него? Сколько его распоряжений ещё не исполнено! На всю жизнь хватит. Вчера пришли письма об открытии новых коллегий в Вене и в Португалии. К тому же он теперь молится за нас на небесах. Я это чувствую.
— Я тоже чувствую, — подтвердил Надаль, — и мне кажется: отче не одобряет такой суеты вокруг похорон. Пора возвращаться к своим обязанностям.
— Ты прав, — вздохнул Поланко, — пойду разбирать письма.
