Маргарет Джордж - Последний танец Марии Стюарт
Когда она снова подняла голову, их след простыл.
Тени начали выползать из-под кустов, словно пугливые животные, которых приходилось выманивать наружу. Задул свежий, но теплый ветер. Теплая погода благотворно действовала на ее суставы, измученные ревматизмом; врач Бургойн предписал ей как можно чаще бывать на солнце и остался доволен результатом. Ее колени и локти стали лучше сгибаться, и только пальцы по-прежнему беспокоили.
– Скоро вы снова сможете ездить верхом, – сказал он.
– Если мне разрешат, – ответила она. – Пока что мне мало пользы от этого.
– Это может измениться в любой момент. – Он выразительно приподнял бровь.
Мария была тронута энтузиазмом, пусть даже неоправданным.
– Ах, мой друг! – с улыбкой воскликнула она. – Я благодарна Богу за вашу непоколебимую надежду!
В сумерках Мария открыла маленькое окно в алькове, служившем ее молельней, и впустила летний воздух. Она оперлась на подоконник и глубоко вздохнула. Природа вокруг старого фамильного особняка полнилась вечерними звуками. В пруду раздавалось пение лягушек; утробное кваканье старой лягушки-быка то и дело перекрывало хор более высоких голосов. Ей говорили, что в этом пруду растут большие кувшинки с восковыми белыми лепестками, но ей не разрешали ходить туда… даже если бы она смогла дойти.
«Пожалуй, если бы мне разрешили, то я бы дошла, – подумала она. – Что хуже, заключение или болезнь и немощь? Думаю, что я смогла бы дойти туда сегодня ночью, даже сейчас. Если бы кто-то смог прогуляться со мной, кроме призраков».
Призрак Босуэлла в полях…
– Если бы я знала, что ты будешь там, любовь моя, то встретилась бы с тобой даже в таком состоянии, – прошептала она.
Мария не знала, чему верить, когда думала о призраках. Иногда она ощущала присутствие Босуэлла рядом с собой так же четко, как во плоти; в другое время она радовалась, что он не может видеть, какой она теперь стала. И то и другое не могло быть правдой одновременно. Либо он видел ее, либо уже не видел ничего.
В последнее время она все больше жаждала того момента, когда они смогут воссоединиться; тогда она будет не сломленной и больной, а здоровой и сияющей, омытой лучами радости. Это видение укреплялось, пока не стало для нее такой же реальностью, как поля, расстилавшиеся вокруг ее темницы.
Зажженные фонари развесили на стенах, и среди высоких деревьев Мария видела быстрые мечущиеся тени летучих мышей. Их стремительный и беспорядочный полет сильно отличался от птичьего. Она слышала, как они шуршат в круглых башнях старого замка, где устраивались на дневной ночлег, и их резкий неприятный запах ощущался в воздухе.
Позднее снаружи взойдет луна, отражающаяся в пруду, и запоют соловьи. Мария пообещала себе вернуться к окну и посмотреть на это.
Где-то посреди ночи, когда природа замерла в оцепенении, она проснулась и продолжила бдение. Ущербный полумесяц уже поднимался над вершинами деревьев.
«Даже луна стареет», – вдруг подумалось ей.
– Моя добрая госпожа, – прошептал чей-то голос на ухо Марии. Она проснулась и увидела Джейн Кеннеди, склонившуюся над ней. Там, где была луна, уже восходило солнце, окутавшее туманный пейзаж золотистой дымкой.
– Вы слишком много молитесь, – сказала Джейн, покосившись на маленький алтарь с распятием.
– Нет, недостаточно много, – возразила Мария.
– Вы пойдете со мной погулять в саду после завтрака? – спросила Джейн.
– С радостью, – ответила Мария.
Переодевшись в легкие платья, они отправились на утреннюю прогулку. На этот раз вокруг не было признаков Паулета или мужчины с лицом, обезображенным оспой. Джейн взяла перья, чернила и бумагу; в последнее время она занималась зарисовками цветов и птиц. Мария захватила дневник в кожаной обложке, где время от времени продолжала записывать свои мысли и стихи. Иногда она на целые месяцы забывала о нем, а потом внезапно испытывала желание написать о том, чем занималась в течение дня. Между ними был установлен негласный обет молчания: Джейн никогда не спрашивала ее, о чем она пишет, и не мешала ей. Сад в Чартли заложили на новый европейский манер: длинные прямые каналы, статуи языческих богов и богинь по обеим сторонам аллеи, засаженной вечнозелеными растениями, мраморные фонтаны и гроты. В одном конце находился двухэтажный павильон, в центре которого была воздвигнута искусственная гора с лестницей и статуей Зевса на вершине в подражание горе Олимп. План сада составил молодой Роберт Деверо, граф Эссекский, который, судя по всему, являлся живым воплощением последних модных веяний.
«Странно находиться в доме незнакомого человека во время его отсутствия, – подумала Мария. – Это похоже на Психею, жившую в таинственном доме своего невидимого мужа». Молодому графу Эссексу недавно исполнилось двадцать пять лет; все шептались о нем, предвещали ему великое будущее и говорили: «Он молод и выказывает блестящие таланты…»
«Но когда мне было двадцать пять лет, мое правление уже закончилось. У меня не осталось никаких шансов, и никто не сказал: «Она еще молода…» Нет, меня осудили и сочли недостойной. Взойдя на трон еще в девятнадцать лет, я лишилась его, будучи моложе Елизаветы в тот день, когда она взошла на престол Англии. Если бы я только могла приступить к управлению страной в двадцать пять лет вместо того, чтобы потерять трон в этом возрасте…»
Мария посмотрела на пыльную, аккуратно подстриженную живую изгородь по краям сада, напоминавшую оторочку мундира. Костюм графа Эссекса. «Что ж, молодой человек, желаю вам успеха, – подумала она. – Постарайтесь как можно дольше откладывать свое участие в придворных интригах. Но юность не умеет ждать, иначе она не была бы юностью».
Подул легкий бриз, который принес аромат свежескошенной травы с полей. Две белокрылые бабочки танцевали в воздухе. Высоко над ними в светло-голубом небе виднелся слабый силуэт луны, такой бледный, что он едва угадывался.
В странной мгновенной вспышке озарения Мария поняла, что луной была она сама, а солнцем – Елизавета. «Мой лунный призрак тускнеет в ее дневном сиянии. Я исчезаю в ее блеске».
– Присядем здесь? – предложила Джейн, указав на скамью в тени кипариса.
Мария кивнула и последовала за ней, словно во сне. Дневная луна скрылась за ветвями высокого дерева.
Напевая себе под нос, Джейн достала перо и начала добросовестно зарисовывать сорок, трещавших на живой изгороди. Мария тоже вытащила свой дневник и уставилась на пустую страницу. Потом она медленно начала писать.
Что я теперь, чего достигла?Пустого бытия, лишенного желанья,Я стала тенью, жертвою страданья,Еще живу, но жизнь окончена моя.Враги мои, не досаждайте мне:Мой дух лишен высоких устремлений,Я исчерпала горечь унижений,И ваша злость насытилась вполне.А вы, друзья, пошедшие за мной,Поймите, что, без сил и вдохновенья,Не жажду я ни власти, ни свершений,Но принимаю горький жребий мой.И уповайте, что в конце моих лишенийВ небесных пажитях найду я утешенье[20].
Она ждала, не придут ли новые слова, но они так и не пришли. Потом Мария подняла голову и увидела, что Джейн жалобно смотрит на нее.
– Дорогая королева, вы похожи на богиню скорби, – сказала она. – Негоже быть такой грустной в славный солнечный денек.
«Славный солнечный денек… но поэтому я печалюсь, дорогая».
Мария слабо улыбнулась.
– Скоро настанет время полуденной трапезы, – продолжила Джейн. – Пойдемте, нужно вернуться в дом. – Она повернулась к сорокам. – А вам придется подождать, пока я не закончу ваш портрет.
Во дворе Чартли-Манор царило необычное оживление. Лишь секунду спустя Мария вспомнила, что сегодня суббота – тот день, когда приезжает пивовар.
Обычно она испытывала приятное волнение, но сегодня ей было все равно. Какая разница, что за письма он привезет? Какая разница, что происходит во Франции, Испании или Шотландии? Она проспит здесь до конца жизни, отгородившись от мира, словно летучие мыши, дремлющие в своей башне. Это не имеет значения. Ничто больше не имело значения.
Ей даже больше не хотелось говорить с Нау о том, кто пойдет в погреб. В некотором смысле она устала от искушающих писем и тайных посланий. Взрослые каждый день сурово заканчивали детские игры, которыми занимались их подопечные. Это было всего лишь очередным развлечением для пленников.
После обеда в самую жару женщины прилегли отдохнуть. Мария уже устала и чувствовала себя сонной. Она крепко заснула, когда Клод Нау прикоснулся к ее плечу, но сразу же распахнула глаза.
– Ш-шш! – Он обвел комнату широким жестом. Все женщины спали. – Ваше величество, призыв к освобождению был услышан, – прошептал он. – Вставайте и прочитайте письмо.
