Два брата - Александр Мелентьевич Волков
Отцовское чувство заставило царя колебаться, раздумывать… Шестнадцать дней лежало письмо неотправленным среди секретнейших бумаг Петра.
В это время произошло новое событие.
После родов принцесса почувствовала себя плохо.
22 октября 1715 года она умерла. В день ее похорон царевичу вручили отцовское письмо, написанное за полмесяца перед тем.
Отец требовал решительного ответа; трудно стало дальше увертываться, хитрить. Не успел еще царевич опомниться, не успел как следует подумать над письмом, как его постиг новый и самый тяжкий удар: у Петра родился сын!
Царевич получил отцовское письмо 27 октября; через день, 29 октября 1715 года, Екатерина Алексеевна родила сына, которого назвали в честь отца Петром.
Это был соперник страшней собственного сына. Брат… Хоть и от брака, почти не признанного церковью… Но царь Петр не считается с мнением церкви!
У царевича окончательно созрело решение, раньше лишь изредка смутно приходившее ему в голову: убежать от отца за границу!
Убежать, затаиться под кровом могущественного свояка[144] — австрийского цесаря[145] и сидеть, как мышь в норке, до тех пор, пока не представится случай открыто выступить против отца и лишить его престола. Если же такой возможности не будет… что же — царь Петр Алексеевич не вечен. А когда его не станет, он, Алексей, явится, решительный и властный, и займет престол при поддержке духовенства, не считаясь с тем, кого сделает отец наследником Российской державы.
Глава XX
БОЛЕЗНЬ ЦАРЯ ПЕТРА
Царь Петр теперь все чаще болел, иной раз по целым месяцам.
Кое-как он перемогался. В конце ноября на пиру у адмирала Апраксина Петр много пил, шутил, смеялся. Ему стало душно — он открыл окно, полной грудью вдыхая сырой и холодный ноябрьский воздух. Ветер дул с моря.
— Мой ветер! — сказал Петр. — Сразу легче стало, как подышал им. Мне последнее время нехорошо было… Теперь, видно, поправлюсь…
С этими словами он тяжело опустился на скамью; палата с ее свечами, с пирующими гостями поплыла перед его глазами.
Петра немедленно свезли домой, уложили в постель, вызвали придворного медика Арескина. Тот пустил царю кровь,[146] поставил пиявки… Лицо царя было багровое, взор мутен, он никого не узнавал.
По городу мигом разнеслась весть об опасной болезни Петра.
— Что-то с нами будет! — тяжело вздыхали люди из партии Меншикова и Екатерины.
Они предвидели свою участь в случае смерти царя. Ссылка с лишением имущества — это еще хорошо. Будет другое — позорная, мучительная казнь.
Сторонники Алексея приняли событие радостно.
— Не все коту масленица, придет и великий пост! — говорили они. — Бегай не бегай, а быть бычку на веревочке.
Смерть стояла у царского изголовья. Первым почувствовал это Алексей.
Улица перед домом царевича Алексея заполнилась каретами: вельможи один за другим являлись свидетельствовать почтение царевичу.
Алексей принимал посетителей с видом наружного равнодушия, но все в нем клокотало.
«Пришли на поклон! — думал он с яростью. — Ах, волки ненасытные, думаете лестью задобрить… Ужо будет вам!»
Высшим торжеством наполнилась душа царевича Алексея, когда перед его домом остановилась карета Меншикова.
Александр Данилыч, чуть отяжелевший, но еще стройный и ловкий, легко выпрыгнул из кареты и вошел к царевичу.
— Здравствуй, ваше высочество! — Князь низко поклонился, слегка хмурясь, чтобы скрыть смущение. — Заехал посмотреть, как у вас учебные занятия идут…
Это была явная выдумка. Давно уже ни Петр и никто из «высших» совершенно не интересовались занятиями царевича, и они прекратились сами собой. Но князь не особенно заботился о предлогах: он знал, что всякий предлог будет хорош, так как царевич прекрасно понимает, в чем дело.
— Мои занятия идут, как следует быть, — небрежно бросил в ответ Алексей Петрович и тотчас перевел разговор на самую интересную для него тему: — Как здоровье батюшки?
— Чем дальше, тем хуже! — Лицо Меншикова выразило непритворную скорбь. — Нынче ночью доктора опасались за его жизнь. Его величество удостоился принятия святых тайн…
«Вон куда зашло! — подумал Алексей и не мог сдержать радостную дрожь. — Причащался… Стало быть, и впрямь плох!»
— Батюшка крепок, — сказал вслух царевич, из приличия делая грустное лицо. — Бог даст, поправится.
— Только этой надеждой и живем, ваше высочество! Но нас утешает мысль, что ежели случится несчастье, то в вашей высокой персоне узрим достойного отцова преемника, украшенного проницательным умом и всеми добродетелями.
Снова поклон, такой низкий, что шляпа князя, которую он держал в руке, подмела пол.
«Вишь разливается, лисица! — думал Алексей. — Пришло мое время!»
У него даже голова закружилась от сознания высоты, на которую его возносит судьба.
А Меншиков продолжал:
— Льщу себя надеждой, что не лишусь вашей милости. Вы знаете, я всегда был благожелателем вашего высочества.
— Коемуждо воздается по делам его,[147] — ответил царевич словами из Евангелия.
И Меншиков задрожал. Как опытный царедворец, он скрыл страх и распрощался с бесконечными уверениями в глубочайшей преданности.
Царевич остался один.
Вдруг его поразила ужасная мысль. Она пришла в голову внезапно, но показалась такой верной, неоспоримой, что он без сил опустился в кресло.
«Что, если батюшка притворяется? Да, да, это бессомненно… Теперь у него два наследника, помимо меня: сын и внук. Отец решил погубить меня. Я был осторожен… не давался в руки… Это раздражило его. Он подстроил мне ловушку. Батюшка ждет от меня опрометчивых поступков. Потом встанет… и — гибель! Монашеский клобук… быть может, плаха!»
Царевич вспомнил Ивана Грозного. И тот лежал на смертном одре, и у его постели бушевали страсти. Но как потом жестоко расправился царь с теми, кто ждал его смерти!
«Как я не догадался раньше? Притворство! Одно притворство… Меншиков приезжал выпытывать… выведывать мои чувства… Я себя выдал! Зачем я сказал эти евангельские слова?»
Холодея от страха, Алексей позвонил. Вошел лакей.
— Позвать дежурного офицера!
— Слушаю, ваше высочество!
Через несколько минут явился Василий Дедюхин.
— Поедешь к батюшке во дворец. Ежели допустят, явишься к самому. Ежели нет, то к государыне или к князю Меншикову. Скажешь: «Царевич справляется о здоровье батюшки-государя и желает скорого ему выздоровления». Скажешь: «Царевич дал обет сходить пешком в Новый Иерусалим и целый год не есть скоромного, ежели государь выздоровеет». Скажешь… Да ты сам знаешь, что сказать!
— Точно так, ваше высочество!
Черные глаза Дедюхина улыбались, по его лицу видно было, что он прекрасно все понимает.
— Иди… Стой! Тебе, кажется, Егор Марков приятель?
— Друг, ваше высочество!
— Увидишь его… Только без большого шума. Передай: «Царевич приказал
