Ближний круг госпожи Тань - Си Лиза
Но куда бы я ни посмотрела, я вижу испуганные лица детей, чувствую страх в их жалобных: «Мама!» Свет жизни быстро тускнеет в глазах взрослых – парализованные ужасом перед болезнью, они слишком быстро сдаются. Младенцы, конечно, не понимают, что с ними происходит, и это радует. Но с каждым часом, с каждым мертвым телом, которое нужно завернуть в саван и перетащить к задним воротам, с каждым угасшим днем мне приходится признать, что я терплю неудачу. И все же я не сдаюсь.
Мне нужно заботиться о десятках больных, но сердцем я постоянно рядом с дочерью. Она то страдает от жестокой лихорадки и пылает, охваченная жаром, то дрожит от холода, словно в саду лютует мороз. Проходя мимо, я всегда проверяю, теплые ли ее маленькие ладошки и ноги, поскольку холод, поселившись в конечностях, неминуемо начнет пробираться дальше, в тело, и мало что можно сделать, чтобы погнать его вспять, не давая добраться до сердца. А тогда смерть уже неминуема.
Однажды, развернув бинты на ногах Айлань, я с ужасом обнаруживаю, что на подошвах ступней появилась сыпь. Лотосовые ножки моей дочери почти полностью сформировались, хотя, конечно, чуть-чуть подрастут, но ее ступни все еще уязвимы. Теперь они должны оставаться на воздухе, чтобы, когда гнойники лопнут, жидкость свободно вытекала, а не засохла под бинтами. Я не знаю, как это отразится на состоянии ног Айлань и не потребуется ли начинать процесс с самого начала. Я пережила оспу, и я врач, поэтому твержу себе, что не должна попусту тревожиться, но все равно с ужасом думаю о том, как болезнь отразится на будущем моей младшей дочери.
Госпожа Чэнь, у которой относительно легкая форма заболевания, так же преданно заботится о сыне и дочери, как я об Айлань. Когда она предлагает мне помощь, я соглашаюсь. Да, мы с наложницей свекра были конкурентками, когда речь шла о том, кто станет старшим сыном и наследником семьи Ян – ее Маньцзы или превосходящий его по статусу и положению мой еще в ту пору не рожденный мальчик, – но это не помешало ей заботиться об Айлань до моего приезда, за что я буду вечно ей благодарна.
Госпожа Чэнь ни разу не обмолвилась, что будет, когда ее увидит господин Ян, если вообще она выздоровеет. Вместо этого она старательно и самоотверженно наносит обезболивающую мазь семилетнему мальчику, обрабатывает гнойники на щеках пятнадцатилетней девочки и смачивает губы малышу, который слишком слаб, чтобы поднять голову. Она помогает мне отмерять ингредиенты и иногда помешивает содержимое котелка, когда завариваются травы.
Будучи Поджарой лошадью, она обладает знанием жизни, которого мне недостает, и это позволяет ей судить о причине разразившейся эпидемии.
– Как мы, женщины, можем не винить в этом бедствии мужчин? – с ноткой горечи спрашивает она однажды вечером, когда мы пьем чай рядом с нашими спящими детьми. – Когда мужчины путешествуют, они останавливаются на переполненных постоялых дворах. Они поглощают еду и пьют чай, приготовленные незнакомцами. Они общаются с другими путешественниками. Они подвержены тифу и холере… – она переводит дыхание, прежде чем перечислить остальные пункты своего списка, – …дифтерии, тифу и оспе! И еще каким‑нибудь ужасным недугам… Они возвращаются домой и привозят эти страшные болезни нам – женам, детям, слугам и наложницам вроде меня, – всем, кто живет во внутренних покоях… Вот скажите мне, разве не люди являются причиной всех бед, которые приходится терпеть миру?
Я оглядываю больных на их ковриках.
– А я виню матерей.
– Матерей?
Я не могу скрыть презрения в голосе, когда говорю:
– Любая мать, которая имела возможность нанять мастера по прививанию и не сделала этого, не выполнила свой долг не только перед своими детьми, но и перед будущими поколениями семьи своего мужа.
После этого наступает долгое молчание. Госпожа Чэнь отставляет чашку и прижимает пальцы ко лбу сына. Я чувствую, как она пытается втянуть его жар в свое тело. Маньцзы, кажется, приходит в себя – его щеки снова наливаются, хотя им никогда не достичь той округлости, с какой родились господин Ян и мой муж, – а вот его сестре становится все хуже, она достигла той стадии, когда только и делает, что спит. Я давала девочке дозы женьшеня, жгучей солодки, корня астрагала и сердцевины корицы в последней попытке переломить ход ее судьбы, но моя надежда угасает. И все же, глядя на госпожу Чэнь, я думаю, как повезло ее детям, что у них есть мама, которая готова заботиться о них в любое время дня и ночи, когда многие другие находятся здесь в одиночестве.
Госпожа Чэнь поворачивается и встречается со мной взглядом.
– Я не помню свою мать и не помню, чтобы видела мастера по прививанию после того, как Зубная госпожа купила меня, но, очевидно, я никогда не подвергалась этой процедуре. И теперь слышу упрек, что не выполнила свой долг матери по отношению к детям?.. – Она делает паузу, чтобы я переварила ее обвинение. – Да и не все здесь верят в эту процедуру. Насколько сильно заболеет ребенок? Умрет он или будет изуродован? Всё может пойти не так…
– Я знаю, но…
– Мне приходилось думать о будущем моих дочерей. Я не знала, как планирует распорядиться их судьбой господин Ян и как поступит госпожа Ко. Я не могла рисковать их внешностью – что, если бы на их лицах или теле осталось хотя бы несколько шрамов, вызванных этой процедурой? В отличие от вас, – добавляет она, – у Четвертой дочери нет дополнительного образования или поколений имперских ученых в роду, что гарантировало бы ей светлое будущее, даже если бы ее щеки слегка побагровели.
Четвертая дочь шевелится на своей подстилке и открывает глаза. Младшие дети не понимают, что с ними происходит, но я подозреваю, она знает, что ее ждет.
– Ваша мать, вероятно, предприняла какие‑то усилия, чтобы сберечь ваше лицо, – говорит мне госпожа Чэнь. – Сможете ли вы что‑нибудь сделать со шрамами моей девочки?
Шрамы – наименьшая из проблем Четвертой дочери, но я предполагаю, что госпожа Чэнь специально сосредотачивает внимание на ней, стремясь развеять страх дочери и придать ей сил. Я стараюсь говорить оптимистично:
– Конечно, это ведь не попытка восстановить девственность с помощью отвара из гранатовой кожуры и квасцов! Я приготовлю мази, которые помогут в процессе заживления.
Спустя несколько часов я не слышу пульс на запястьях Четвертой дочери. Когда умирает младенец, матери больно это переносить, но их связь была мимолетной. Со старшим ребенком, даже если это девочка, дело обстоит иначе. Госпожа Чэнь плачет, пока я заворачиваю тело Четвертой дочери в саван. Затем мы с наложницей тащим трупик к задним воротам усадьбы и укладываем его рядом с такими же безмолвными коконами – отсюда раз в день могильщики забирают покойных – и собираемся вернуться в павильон. Госпожа Чэнь качается, словно тростник на ветру, и я придерживаю ее за локоть и слышу ее тихий голос. Она обращается то ли к себе, то ли ко мне, то ли ко Вселенной:
– По крайней мере, дочку не ждет моя участь.
Сомнения, возникшие после выкидыша Мэйлин, грозят захлестнуть меня и сейчас. Вправе ли я утверждать, что помогаю этим людям? Разве хоть один больной оспой полностью выздоровел под моим присмотром? Может быть, доктор Ван правильно рассудил: лучше держаться подальше, положившись на милость природы, дав событиям идти своим чередом, и защитить свою репутацию, избежав длинного списка смертей рядом со своим именем. Я почти слышу его насмешливые слова: «Вы не настоящий врач. Вы всего лишь женщина!» Я бы хотела быть могучим древним деревом гинкго, пустившим свои мощные корни глубоко в землю и потому способным противостоять любым ветрам. Но чувствую себя саженцем во время тайфуна, отчаянно пытающимся удержаться на песчаной кочке.
В ту ночь ни госпожа Чэнь, ни я не сомкнули глаз, бдительно наблюдая за Маньцзы и Айлань. Состояние обоих детей ухудшилось, и они, похоже, встали на путь Четвертой дочери. Я приложила все свои силы и знания, но не знаю, как остановить их. Только один человек в состоянии мне помочь.
