Золото плавней - Николай Александрович Зайцев
Эти песни переходили из века в век, из поколения в поколение.
Пели мартанцы, прощаясь со своим братом. Не раз спасали они жизни друг другу, не раз делили последний сухарь и глоток воды. Не раз смотрели не страшась в лицо смерти, побеждая ее. Но сегодня она оказалась сильнее.
– Прощевай, Дмитро! – сказал Гнат Рак, когда песня стихла и казаки замолчали, понурив чубатые головы. – На тим свитэ побачымось. Чекай на мэнэ.
Он перекрестил ставшее совершенно белым лицо казака и накрыл его буркой.
Стоявшие рядом станичники молча перекрестились и надели папахи. Гнат подошел к коню Димитрия и, похлопав его по крупу, поднял обе руки вверх и крикнул ему «Гэть!». Конь, встав на дыбы, высоко подняв передние ноги, заржал. Забил в воздухе копытами – блеснула новая подкова. Затанцевал на месте на задних ногах, затем резко опустился на все четыре и, развернувшись в прыжке, поскакал, подымая хвост, к остальным коням, пасшимся неподалеку.
– Слухайтэ, станишные, – уверенно произнес Гнат голосом, не терпящим возражений. – Тот абрек теперича наш кровник.
– Так то понятно.
– Все они нам кровники.
– Этот особый!
– За Дмитро трэба отомстить. – Гнат раздул ноздри, сдерживая, переполнявшие эмоции. – Вы почекайтэ туточки наших станишников, шо с Билым в станицу воз-вертаться почнут, а я того басурмана ловить. Теперь – это дело чести и во имя доброго имени Дмитрия. Опять же, – Гнат задумался, – сдается мне, что абрек – важная птица, судя по всему. За такого и бакшиш дадут добрый. Надо делать дело, хлопцы.
– Так-то оно так, – ответил Иван Журба, зажурился, сбивая папаху на макушку, как лихой джигит, и хотел было сказать, что, мол, опасно в такое дело одному отправляться, продолжая: – А вдруг…
– Цыц! – резко перебил его Сидор Бондарэнко. – Нэ чипляй своих барок до чужой арбы! Мал ще в разговоры встревать. Слухай, шо старшие решат. Твое дело телячье!
– Извиняйте, – пробормотал Журба, сконфузился и замолчал. Сам понял, что ошибку сделал. За то и выговор получил.
Гнат Рак, обведя серьезным взглядом стоявших перед ним казаков, произнес:
– Слухайтэ, шо скажу. – И, выждав момент, продолжил: – Особливо парубков касаемо. Так вот. Было это в Турецкую войну, так это рассказывал мне один старик, ея участник. Начальство послало пять казаков под командой урядника Петрова в разведку, а они нарвались на турецкую засаду, которая их обстреляла. Под одним казаком убили коня, и он упал вместе с ним, а другие ускакали.
Явились в сотню, доложили о произошедшем. Опросили урядника и казаков, составили акт, написали в станицу. Будь это кавалерийский полк, этим бы дело и кончилось, а вот у нас по казачьей линии пошло. Написал, стало быть, один казак домой: «…были в разведке, на турок нарвались, под Петькой Мрыхиным коня убило, и он с конем упал. Кабы урядник Петров распорядился бы, можно было бы и Петьку выхватить, но урядник, видимо, сильно спужался и поскакал, а мы, каждый в отдельности, тоже не решились». Эти сведенья пронеслись по хутору и дошли до отца Петьки Мрыхина. Пошел он к отцу урядника Петрова и начал разговор: «Вот мы с тобой, значит, тоже служили, но у нас такого не было, чтоб брата своего в беде оставлять, потому что знали наше старое казачье правило ”Сам погибай, а товарища выручай”. И как же это так сынок твой Петьку моего-то туркам бросил, плохое воспитание ты ему дал…» Приехал этот самый урядник Петров на побывку домой, встретился с девкой Фросей, за которой прохаживал, а ее отец уже кричит: «Фросья, поди сюда, ты там с Петровым зубоскалила? Не желаю, чтобы у меня в зятьях был который брата своего казака туркам бросил, услышу еще раз, так выдеру – до новых веников не забудешь». Собрались казаки в праздник возле церкви и гутарят: «Это кто же там пошел, обличие знакомо, а не признаю? Да это Петров с хутора Михайловского, дядя того, что Петьку Мрыхина туркам бросил». Пятно ложилось не только на родителей, но и на всех родственников.
Стена отчуждения, созданная общественным мнением, не скоро забудется, годы и годы на это понадобятся. Хуторское общественное мнение всегда собирало сведенья о служивых казаках, и если бывали сомнительные случаи, то горе было тому семейству. Молодняк! Все ли вы поняли? – подытожил Гнат. Несколько чубатых голов кивнули в ответ. – Ну и добре. Не зря время терял.
Рак вздохнул, невольно задержался взглядом на Журбе. Не сдержался:
– Вот те «а вдруг», – передразнил он парубка. – Вразумел, бисова душа?!
Покрасневший Журба еще больше надулся, как та мышь на крупу, и от стыда отступил на пару шагов назад. Совестно стало, что слабину дал в разговоре. Да что уж. Слово – не воробей. Вылетело и улетело, даже эхом не вернется.
Гнат перевел взгляд на накрытое буркой тело Димитрия Ревы, вновь посмотрел на станичников, стоявших напротив него, и произнес:
– Много было пролито казачьей крови, так много, что в казачьих поверьях степную ковыль-траву считают травой мертвых, растущей на костях наших предков – казаков. По сохранившимся легендам, ковыль – это седые волосы казачек, потерявших в войнах и походах мужей… Поэтому казаки никогда не рвут ковыль и не вносят его в дом. Выйди в степь и посмотри на волны серебристого ковыля, уходящие к линии горизонта… Эх… Того басурманина споймать – дело чести. У Дмитро не осталось никого. Он последний в роду Ревы был. Стало быть, станичный кровник абрек, в него со спины выстреливший. Найду, чего бы это ни стоило. А там как Бог даст.
– Э нет, братэ! – возразил Григорий Рак. – Нэ гожэ младшому попэрэд старшого в пэкло суваться. Вместа йидэм.
Традиции казаки почитали рьяно. Как ни пытался Гнат изменить решение брата, не вышло. Старших в станицах слушали. И кто знает, что там ждет впереди на чужой земле.
– Добрэ, братэ, йидымо вместе, – кивнув головой и впрыгивая в седло, ответил Гнат, младший из Раков. И добавил шуткой: – Гуртом и батька бить сподручнее.
Григорий подозвал свистом своего коня и, вдев ногу в стремя, вмиг оказался в седле. Несмотря на свои сорок годков, он мог бы дать фору в ловкости не одному молодому казаку. Да и стрелком был старший брат одним из лучших в станице.
– Благословите, станишные, и не поминайте лыхом, всяко быват, – сказал Григорий, обращаясь к своим одно-сумам.
Сидор Бондарэнко поднял руку, складывая пальцы для двуперстного знамения, и осенил обоих братьев, двигая рукой в виде креста:
– С Богом!
