Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов
В ожидании Собора не мог ни есть, ни спать, боялся, что архиереи прознают про его грехи, заклеймят позором или выставят самозванцем, но благодаря великому князю все сошло как нельзя лучше. И вот свершилось! Отпрыск бедного рода Брадатых, вчерашний скромный чиновник, стал предстоятелем Русской православной церкви, распорядителем всех ее огромных богатств!
…В дверь постучали. Пора!
Зосима встал, надел клобук, взял в руки посох, поправил на груди панагию. Вошел перепуганный ключник. Выслушав его сбивчивую речь, Зосима скорым шагом направился в трапезную и застыл на пороге.
Столы ломились от кушаний и напитков, вдоль стен ровными рядами выстроились служки, хор певчих ждал взмаха руки регента, чтобы грянуть «Многая лета!» Все было готово. Не хватало только гостей, но гостей не было. Никто из русских архиереев не пожелал разделить трапезу с новым владыкой.
4
Новгородский архиепископ Геннадий Гонзов одиноко сидел в своих покоях, тяжело переживая случившееся. После смерти Геронтия он был провозглашен Местоблюстителем Митрополичьего престола и уже видел себя во главе Русской церкви, как вдруг к нему явился московский наместник Яков Захарьин, и, уводя глаза в сторону, передал владыке запрет великого князя ехать на выборы нового митрополита. Мало того, ему было велено заочно проголосовать за того человека, на которого будет указано.
Полынная горечь испитой чаши унижения еще жгла гортань, когда ему поднесли вторую, еще горшую, чашу. Государь своей волей назначил предстоятелем Русской церкви некоего Зосиму Брадатого, по слухам — пьяницу и содомита, тесно связанного с братьями Курицыными и другими еретиками, а тот первым делом потребовал от архиепископа Гонзова письменных доказательств того, что он исповедует православие, а не другую веру. Это было как публичная пощечина!
Тогда Геннадий не сразу разгадал, отчего он вдруг впал в такую немилость. И только потом понял: мстят ему еретики из ближнего государева круга. Но самое страшное заключалось в том, что, посадив своего человека на митрополичий престол, они смогут делать с православной церковью все, что им заблагорассудится. А вот этого допустить было никак нельзя. И пусть на него, Геннадия Гонзова, обрушится кара его могущественных врагов, пусть ему грозит опала государя, но он не отступит.
Позвонив в серебряный колокольчик, владыка вызвал писца и стал диктовать послание свому старинному приятелю — архиепископу Ростовскому Иоасафу:
— Мы, Геннадий, Божией милостью архиепископ Великого Новгорода и Пскова, архиепископу Ростовскому и Ярославскому Иоасафу. Полагаю, что твоему святительству не остались неведомы раздоры в церкви из-за нападения еретиков, о чем я посылал следственные дела великому князю и духовному отцу его митрополиту, в коих сообщал о великих бедствиях, каких изначала не бывало на Русской земле. С тех пор как князь Владимир крестил всю землю Русскую, и слуху не бывало, чтобы на Руси была какая-нибудь ересь. И нашел я здесь новгородских еретиков, предававшихся иудейским мудрствованиям…
Голос архиепископа гулко отдавался под сводами палаты. С фрески на стене на него гневно косился черт в образе черного коня, несущего владыку Иоанна в Иерусалим, зато сам владыка благожелательно взирал на своего преемника.
— …А это прельщение распространилось не токмо в городе, но и по селам, а все от тех попов, которые поставлены еретиками. И мы расследовали это дело твердо и довели до сведения великого князя и митрополита, да и до вас, своей братии, архиепископов и епископов. И ныне вы признали это дело за ничтожное, словно вам кажется, что Новгород с Москвой — не одно православие, не побеспокоились об этом нисколько! И ты бы о том митрополиту явил, чтобы митрополит о том печаловался государю, дабы не мешкая собрать новый Собор, каковой поочистит Церковь Божию от еретиков и их покровителей…
Отпустив писца, Геннадий задумался над тем, кто вместо него мог бы выступить на Соборе с обличением ереси. Это должен быть воистину отважный пастырь, который пойдет до конца ради спасения церкви от нависшей над ней смертельной угрозы. В том, что ему самому снова запретят ехать в столицу, владыка не сомневался. Перебирая в памяти разных людей, Геннадий вспомнил игумена Иосифа Волоцкого, о котором шла слава как о стойком ревнителе православия, и на следующий день отправился в Волоколамскую обитель.
Гонзов представлял себе Иосифа аскетичным старцем, а навстречу ему от монастырских ворот шел бодрый румяный монах лет сорока в лаптях и стареньком подряснике, с которого он на ходу стряхивал опилки. Монастырь гудел пчелиным ульем. Всюду кипела работа. Иосиф с гордостью показывал гостю недавно построенный собор Пресвятой Богородицы, расписанный самим Дионисием, книжную мастерскую, в которой денно и нощно трудились писцы.
В келье игумена лежал его парализованный отец, за которым Иосиф ухаживал уже много лет. Ловко, как опытная сиделка, меняя под стариком простыни, Иосиф рассказывал Геннадию об уставе своего монастыря. У братии нет никакого личного имущества, все общее, даже слова «твое-мое» под запретом. Все, от игумена до послушника, живут в непрестанных трудах и молитвах, сон не больше четырех часов, многие спят сидя, строгий пост блюдется круглый год. От монастырского устава — ни на шаг. Иосиф признался, что, когда к нему приехала горячо любимая им мать, он заплакал, но запретил ее пускать в обитель, ибо устав запрещал общение с женщинами.
Слушая рассказ Гонзова о вскрытой им ереси, игумен преобразился. Голубые глаза потемнели от гнева, рот сомкнулся в узкую щель, и, глядя на его ожесточившееся лицо, Геннадий понял, что не ошибся в выборе.
5
Ушел в седую даль благословенный сентябрь, наступил мозглый октябрь, когда в Москву снова съехались игумены и архиереи. Собор еще не успел открыться, когда разразился первый скандал. На литургии в Архангельском соборе соборяне при всем честном народе тычками выгнали из храма протопопа Дениса.
— Изыди, человече, ибо недостоин служить в алтаре со святыми епископами! — кричали ему вслед.
Потрясенный Денис кинулся к митрополиту Зосиме, но тот не стал за него вступаться, опасаясь еще большего шума. А тут и новый скандал приключился. Оскорбленные тем, как с ними обошлись на прошлом Соборе, архиереи не пожелали заседать в государевой Грановитой палате вместе с Боярской думой, а сами собой отправились в митрополичьи покои. Рассерженный великий князь сгоряча хотел в свой черед отклонить их приглашение, но потом сменил гнев на милость, рассудив, что закусивших удила соборян лучше не оставлять без присмотра.
По знаку митрополита ввели обвиняемых.
