Александр Западов - Подвиг Антиоха Кантемира
— Это правда, — спокойно ответил Кантемир. — Основатель академии — бессмертный наш государь Петр — мечтал обучать там способных юношей из славян. Указание Петра совершенно забыто нынешними правителями, от русских студентов всячески избавляются. Автор сатиры пишет об этом совершенно справедливо, я его мнение разделяю. Ежели бы довелось мне возглавить российский храм науки, я бы все старание свое употребил, чтобы восстановить академию по мысли ее основателя. И все-таки это не я, хотя мысли в сатире многие разделяю. Я музу свою в грубости часто упрекаю, однако так грубо не пишу. У автора приписанной мне сатиры что ни строка, то ругательство: "плесть безмозгло", "безмозглых голов", "от безмозглых голов мужичьих, пахарских" — всего не перечислишь.
Гросс ушел. Кантемир сидел, глубоко задумавшись. Россия, от которой он был так давно отторгнут, словно приблизилась к нему, улыбнувшись.
Его не забыли. Читают. Находятся даже последователи, подражатели. Гросс прав. Это ли не доказательство того, что на родине появился читатель, понявший и оценивший его? Жизнь несправедлива, но история не терпит несправедливости. Нужно только не изменять себе, верить в себя наперекор судьбе. Хорошо, что он завершил работу над итоговым сборником стихов. Даже если не удастся добиться разрешения его напечатать, теперь можно не сомневаться: стихи дождутся своего часа. Придет день, когда пахнущие свежей типографской краской книги — Кантемир всем существом вдруг ощутил этот сладостный для него запах — с обозначенным его именем появятся в лавках. Их будут подолгу листать книгочеи, покупать, ставить на полки своих библиотек.
Кантемир прикрыл усталые глаза. Видение не исчезало, становилось явственным, словно во сне, хотя он не спал. Он видел светло-желтые переплеты с золотым тиснением на корешках: Антиох Кантемир. Гора книг росла, поднималась все выше.
Оказывается, он все-таки задремал. Никогда с ним такого не бывало. Во рту было сухо. Бил озноб. Он почувствовал резкую боль в животе. С трудом добрел до своей спальни и лег, не раздеваясь, на кровать.
"Все-таки не хочется, чтобы в мою книгу попали чужие стихи, — подумал он. — Надо бы написать, что они не мои. Или Гроссу сказать, чтобы сообщил в академию. Впрочем, разберутся. В итоге все встанет на свои места. Не нужно только суетиться и пытаться что-то подсунуть для истории по протекции. Совершенно бесполезное занятие. Нужно бы попросить…"
Кантемир очнулся, хотел приподняться, чтобы встать, и не мог.
Через час пришел доктор, пустил ему кровь. Кантемир внимательно смотрел, как осторожно он нащупывает вену. Он об этом где-то писал.
Видал ли искусного когда рудомета,В жирном теле кровь пущать больному в отраду?Руку сего обвязав, долго, часто, срядуНапруженну щупает жилу сверху, сбоку…
"Это в последней сатире. Последняя моя сатира — восьмая".
"И когда стихи пишу, мню, что кровь пущаю", — вспомнил он строчку, которая долго ускользала из его памяти, и успокоился.
Антиох еще слышал, как чей-то знакомый голос, кажется, Гросса, произнес:
— Он заснул.
Стало тихо. Совсем тихо.
Глава 18
С мыслью о родине
1Правительство Елизаветы Петровны отправляло в Париж молодых людей получать образование, готовиться к административной и придворной службе, и руководить ими поручалось русскому послу князю Кантемиру. А так как деньгами их снабжали в Петербурге скупо, то труд учителей, счета за щегольское платье, выпитое вино, за нанятые для юных дворян квартиры нередко посол оплачивал из своего кармана.
Приезжие являлись так часто, что Кантемир в одной из реляций спросил, зачем их посылают? Денег на ученье дают мало, а от недоученных не будет пользы России. В штате посольства значатся только трое стажеров — из каких средств содержать дюжину? Прежнему послу во Франции Александру Головкину платили жалованье 48 тысяч рублей и не отягощали его таким числом дворян посольства.
"…Я в таком недостатке денег нахожусь за остановкою жалованья моего в Коллегии иностранных дел, — писал Кантемир, — что принужден был заложить посуды серебряной часть: ибо у банкира своего уже кредит я потерял, видя он, что надлежащие мне от Двора деньги столь беспорядочно и поздно ко мне пересылаются… Дело к тому пришло, что и съестные припасы в долг давать мне здесь не станут. Я наипаче о том прошу, чтоб вся должная мне сумма была вдруг переведена, чтоб я мог однажды из долгу выбиться и восстановить свой кредит; ибо ежели еще по лоскуткам будет переслано, то никаким образом мне в нужде настоящей исправиться нельзя, понеже что с одной стороны получаю, тотчас отдаю должникам, и остаюся всегда безденежен. Одному банкиру я теперь должен около 60 тысяч ливров, за которые должен рост платить…"
Но вместо ответа Кантемира предупредили из Петербурга, что вскоре к нему будет послан малолетний сын покойного графа Павла Ивановича Ягужинского. Мальчика желали воспитать в Париже под смотрением доброго гофмейстера и обучать всем по его состоянию и возрасту наукам. Кантемир должен был нанять ему квартиру неподалеку от своего дома, чтобы как можно чаще наведываться к мальчику и следить за его поведением и занятиями. Из Петербурга просили также прислать смету расходов, связанных с пребыванием в Париже молодого Ягужинского, как еще "в науках пребывающего, а не как имеющего уже совершенные лета".
Смета была выслана. При всей скромности квартиры, питания и платья выходило не меньше трех тысяч рублей в год.
"Возможно и до 2000 рублей потребные на него издержки сбавить, — писал Кантемир, — умаляя его пищу и число учителей, также употребляя учителей поплоше того, как я приискал, но в таком случае меньше проку от того воспитания ожидать должно".
Однако расчетливым опекунам Ягужинского и эти деньги показались значительными. В рескрипте от имени государыни предлагалось платить не более 1500 рублей… Кантемир сухо ответил, что на полторы тысячи мальчик "здесь содержан и воспитан быть не может, и я принужден буду отстать от того гофмейстера, которого было я ему приискал и искать дешевле…".
Вслед за Ягужинским явились в Париж братья Иван и Василий Головины. На год каждому из них вручили по четыреста рублей, они ж истратили деньги по дороге и пришли в посольство без копейки. Приехали сыновья казненного князя Сергея Григорьевича Долгорукого, прапорщики Александр и Владимир, сыновья князя Хованского — Петр и Александр. Наконец прибыл на должность дворянина посольства поручик Андрей Ефимовский, двоюродный брат императрицы. На год ему ассигновали пятьсот рублей, он покончил с ними в два месяца и пришел просить Кантемира похлопотать о присылке жалованья на год авансом. Пришлось поместить Ефимовского в посольстве, писать о нем в Петербург. В марте 1743 года императрица прислала своему кузену четыре сотни рублей и приказание возвращаться домой. Денег не хватило на расплату с долгами, две тысячи ливров портному взялся отдать Кантемир и полсотни рублей дал поручику на дорогу.
С Ефимовским он отправил в Академию наук свои переводы из Анакреона, перевод всеобщей истории, написанной Марком Юстинианом в I веке н. э., — судьба этой рукописи неизвестна, — а кроме того, собрание своих сочинений — восемь сатир, четыре песни, два письма, шесть басен и девять эпиграмм. Это был самый полный рукописный сборник его произведений.
Елизавета Петровна рукописный сборник от Ефимовского приняла, но разрешения печатать дать не соизволила…
Долгие месяцы ждал Кантемир высочайшей апробации на издание книги и наконец с досадой признал, что, вероятно, в молчании государыни есть и собственная его вина. Когда-то, двенадцать лет назад, писал он такую просьбу к покойной императрице Анне Иоанновне и так же не получил ответа, а для нового прошения поленился искать убедительный предлог, чтобы оправдать отсутствие у него хвалебных стихов — обошелся прежним.
— Да нет, вряд ли столько лет хранились во дворце мои стихи, — успокаивал себя Кантемир. — Кто их станет читать и с теми, что прислал я из Парижа, сравнивать? Нехорошо только, что раньше писанное повторил. Будем считать — за то и наказан…
Дошли до Парижа слухи о том, что арестован поручик Преображенского полка Ханыков, говоривший унтер-офицерам, будто министры поступили неправо, отдав престол русский герцогу Курляндскому Бирону, вместо того чтобы передать правление родителям императора-младенца Ивана — Антону Ульриху и Анне Леопольдовне. Погрозился переделать власть в России генерал-прокурор князь Никита Трубецкой, но, кроме нескольких резких слов, ничего не произвел. Подполковник Пустошкин многих подбивал подать челобитную о замене регента Бирона принцем Антоном Ульрихом и пришел к князю Алексею Михайловичу Черкасскому за советом, кому эту челобитную представить? Тот выслушал, расспросил, кто будет подписывать бумагу, за ответом просил завтра прийти — и поехал во дворец донести Бирону о заговоре. Пустошкина арестовали, в Тайной канцелярии били кнутом.
