Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…
Когда жена Симона узнала все что могла о Ревекке, она отвела мужа в сторону и заговорила с ним, как говорят ревнивые женщины. Однако, она не стала слишком ругать мужа, ведь он был мерзавцем и вполне мог прибегнуть к насилию. Вместо этого она заговорила с ним тоном человека, который защищает его, говоря:
— О глупец, ослепленный похотью, разве ты и так не подвергаешься достаточной опасности, чтобы еще и взять ту гадину, что плетен со своим братом заговоры, стараясь тебя погубить? Она не удовольствуется тем, что заберет у тебя все силы и отправит ко мне, ставшего пустым бочонком. Она выпустит твою кровь, и даже сейчас она натачивает кинжал, который вонзит тебе под ребро.
Эти слова не оказали особого влияния на Симона бен Гиору, и он попросту назвал жену ревнивой ведьмой, утверждая, что если бы Ревекка собиралась отнять у него жизнь, она бы уже давно это сделала, ведь с тех пор, как он спас ее от Архелая, прошло двадцать дней. И все-таки в его сознании пустила корни подозрительность, потому что он постоянно подвергался опасности покушений, так как многие считали его злым гением города, которым он и был в действительности.
И вот на следующий день, придя к Ревекке, он сдернул покрывало с кушетки, на которой привык получать с ней удовольствие, и увидел украденный кинжал. От гнева его лицо стало багровым, он шагнул к Ревекке, намереваясь сразу же свернуть ей шею, но сочтя, что в заговор могут быть вовлечены и другие люди, он передумал, решив, что будет лучше с пристрастием допросить ее, чтобы важная информация не была утрачена с ее смертью. Он направился к двери, собираясь позвать Архелая и его палачей, но Ревекка бросилась к нему, умоляя пощадить ее или по крайней мере, если он жаждет ее смерти, убить собственной рукой, а не увечить с помощью железного стула то самое тело, что доставляло ему такое наслаждение. И видя, как он дрогнул, она еще сильнее прижалась к нему и стала клясться, что кинжал еще ничего не означает, потому что если бы она хотела его убить, она бы уже давно это сделала.
— Я держала этот кинжал для себя, — уверяла Ревекка. — Я боялась, что могу надоесть тебя, и ты отдашь меня Архелаю. Я предпочитаю умереть от собственной руки, чем быть опозоренной и замученной этими мерзавцами. Умоляю, поверь мне. Это правда!
Затем, вцепившись в него, она столь страстно стала целовать его, что его кипящий гнев превратился в горячее желание, ведь гнев и похоть довольно близкие приятели, и тот самый жизнелюбивый дух, что побуждает человека к одному, толкает его и к другому. И потому Симон решил не звать Архелая, а вместо этого заняться с Ревеккой тем, что гораздо больше ей нравилось. А она, вновь завоевав его своими чарами, успокоила его подозрения и вновь связала его нежными узами желания, которые хоть и невидимы, однако гораздо крепче железа. Фактически, она превратила своего господина в своего пленника, вновь доказывая, сколь велика сила женщин, которые, если вознамерятся показать ее, доводят до гибели империи, побуждают народы сражаться друг с другом, губят воинов, избежавших тысяч опасностей войны, что можно было увидеть на примере благородного Антония, позорно доведенного до гибели развратницей Клеопатрой.
В результате Симон бен Гиора, будучи скован страстью к Ревекке, вместо того, чтобы убить ее, постарался уберечь ее от беды и в то же время усыпить подозрительность жены. Он послал в город самого верного слугу и велел тайно доставить в башню умирающую женщину, которых было предостаточно в городе, потому что люди умирали словно мухи в холодном ветре осени. Эта умирающая была принесена в комнату, где он держал Ревекку, и здесь неизвестная была убита, так что комната была вся запачкана кровью. Прибежав к жене в крови, Симон объявил, что раскрыл измену Ревекки и сразу же покончил с ней. Труп выволокли и швырнули в одно из ущелий. Ради безопасности Ревекку увели из башни Гиппика и на ночь перевели в подземелье под дворцом первосвященника, поскольку хотя сам дворец был разрушен, подземелье остались нетронутыми.
— Не бойся, — сказал Симон бен Гиора. — Я не оставлю тебя здесь дольше, чем необходимо. Моя жена будет искать тебя, хотя я постарался внушить ей, что ты мертва. Хотя здесь не очень удобно, ты здесь в безопасности. Я потом вернусь за тобой.
Тюрьма, в которой оказалась Ревекка, была вырублена в скале на краю Тиропской долины, и имела в стене маленькое окошечко. Оно впускало свет, и в этом свете она обнаружила, что находится здесь не одна. Нечто, напоминающее связку черных тряпок, присело в углу камеры, а когда тюремщики ушли, выяснилось, что это человеческое существо. Съежившаяся от голода старуха поднялась из горы тряпок, и Ревекка не узнала ее, пока та не подошла и не положила костлявую руку на плечо девушки.
— Милосердный Боже! — воскликнула Ревекка. — Мариамна!
— Значит, — произнесла старая женщина, — они и тебя схватили?
— Ты давно здесь? — спросила Ревекка, с жалостью глядя на изможденный скелет, на котором, казалось, жили только глаза, горящие глубоко в орбитах.
— Не знаю. Я потеряла счет времени. Они схватили меня, когда к городу подошли войска Тита. Какой сейчас месяц?
Ревекка ответила, что восьмой день месяца Лоя[58], что было двадцать седьмым днем августа, а затем отведя Мариамну в сторону, так как Ревекка опасалась, что даже в этой темнице у Симона бен Гиоры могли быть шпионы, она на ухо шепотом поведала ей всю свою историю и рассказала о страсти Симона бен Гиоры, ревности его жены и о причине, по которой ее увели из башни Гиппика. Чувство вины, которое так долго довлело над ней, стало теперь непереносимым. Она ненавидела себя за свое бездействие, за не совершенную месть, за мерзкие незаконные наслаждения, которые она получила в объятиях Симона.
— По правде говоря, — утверждала она, — я грязнее самых грязных. Я ела его хлеб и соль и отдавала ему свое тело и позволяла ему удовлетворять свою похоть. Да! Мне нравилось, когда он это делал! И день за днем украденный мною кинжал лежал без дела, а моя клятва отомстить не выполнялась. Теперь он забрал у меня кинжал, и я беспомощна. Я ненавижу себя и презираю себя. Я — трус!
— Хватит себя упрекать, — сказала Мариамна. — Это ничего не изменит. Ты помнишь Иуду бен Ари, который когда то служил у твоего отца?
— Помню, — ответила Ревекка. — Он оставил нас и присоединился к сикариям.[59]
— Он сейчас охраняет темницу.
— Негодяй, — ответила Ревекка.
Мариамна не собиралась обсуждать нравственные устои Иуды бен Ари. Он был звеном цепи и звеном необходимым, поскольку в Иерусалиме оставались осколки партии мира, и они по прежнему пытались спасти то, что оставалось от города. А Иуда бен Ари, негодяй он или нет, по прежнему был падок на золото.
— Его можно подкупить, — заявила Мариамна. — Сегодня он нас освободит.
Она почти беззвучно прошептала эти слова на ухо Ревекке, которая застыла в изумлении.
— Я намерена, — шептала Мариамна, — перебраться на ту сторону Тиропской долины. Это будет не слишком приятно. Там полно трупов. Нам придется взбираться с низины к портикам Храма. Там, у основания, есть вход в тайный переход, который Ирод вырубил в скале при расширении Храма. Через тот ход мы сможем войти во двор Святилища, и хотя женщинам туда входить не положено, я чувствую, что Господь простит нас, потому что мы спасем Храм.
— Спасем Храм? — повторила Ревекка. — Как?
— Мы найдем твоего брата.
— А зачем? Он не желает сдаваться, точно так же как Иоанн и Симон.
— Не думаю. Элеазар все же не столь глуп. У меня есть основание полагать что в его горячей голове просветлело. Скажи, правда ли, что римляне захватили Антонию?
— Не знаю.
— Об этом ходят слухи. Из Антонии они нападут на Храм. Если ворота не будут открыты, они сломают их. Если Святилище не будет сдано, они уничтожат его. Даже Элеазар должен понимать это. Мы должны уговорить его открыть ворота и сдать Святилище. Когда Храм окажется в руках римлян, война закончится.
— Ты здорово придумала, — сказала Ревекка, с восхищением глядя на Мариамну. — Я сделаю все, чтобы помочь тебе, но Симон может в любую минуту прийти за мной. Он привел меня сюда только чтобы спрятать от жены. Если он уведет меня, что я буду делать?
— Убьешь, — ответила Мариамна. — Убьешь его, как давно должна была убить. Выполни свою клятву и отомсти за себя и Иерусалим.
— Но мне нечем убить его, — запротестовала Ревекка.
— Тогда возьми, — приказала Мариамна, вытаскивая из под лохмотьев кривой нож сикариев. — Я берегла его, чтобы самой свести счеты, но твои руки сильнее моих. Убей, не щади его, потому что настоящий губитель Иерусалима не Тит, а Симон бен Гиора.
Ревекка взяла кинжал и спрятала его под одеждой. Однако в эту ночь Симон не пришел, так как осадные машины Пятнадцатого легиона таранили укрепления Верхнего города, и мысли Симона были больше заняты Марсом чем Венерой. Это нападение на стены города было на руку Мариамны. Внимание сикариев было так поглощено римскими атаками, что со своих постов была снята даже стража темницы. Бывший слуга Ананья пришел в назначенное время и вывел Мариамну с Ревеккой в Тиропскую долину. Они пересекли ее, перешагивая через гниющие тела умерших, скользя во тьме по разлагающейся плоти, прикрывая одеждой лица, чтобы смягчить вонь. С севера дул свежий ветер, который слегка разгонял смрад гниения иначе вонь сразила бы их. Затем, поднявшись по западному склону горы Мория они вошли в лес огромных колонн которыми оказались портиками Храма, и после долгого поиска в темноте обнаружили вход в лабиринт Ирода, один из ходов которого вел во двор Святилища. Этот лабиринт был сложным комплексом, располагающимся на многих уровнях, так как не только Ирод считал полезным создавать туннель под горой Мория, и если бы Мариамна не хранила в памяти вид карты, раскрывающие многие тайны Иерусалима, она не смогла бы найти дороги в многочисленных ответвлениях.
