Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.
Мне не хотелось видеть это шествие, потому что душа у меня сострадала этим беднягам, и мне было бы неприятно слышать, как их оскорбляли и освистывали на улицах. Когда их собрали на плацу в Тотхилл-Филдс, парламент обещал отпустить их домой, если они обещают в будущем не вступать в сражения. Но эти люди настолько верили в дело короля, что большинство из них отказались дать подобную клятву, и после этого их сослали в далекие колонии.
Я довезла раненых офицеров к ним домой в Бишопсгейт, каждый из них желал приобщить меня к своей религии. Один, со сломанным плечом, был анабаптистом и считал, что всем необходимо еще раз пройти крещение, в второй, с воспалившейся ногой, был социанцем.[62] Анабаптист рассказал мне о том, как много пособников парламента находилось в Оксфорде, начиная с полковников и далее ниже в чине. Они постоянно собирали нужную информацию о том, что происходило в городе и передавали ее генералу Фейерфаксу. Они оставляли свои записки в тайниках, и эти записки сразу же изымались двумя людьми, делавшими вид, что они обычные огородники, и передававшими их агенту парламента. После того, как я рассталась с ранеными офицерами, я отправилась на лодке к Вестминстеру в дом сэра Роберта Пая Старшего, члена парламента, у которого в залоге было наше поместье. В этом доме меня ждал господин Агар. Он очень обрадовался, увидев меня, и сказал, что его родственник господин Абрахам Блекборо уже приготовил для меня комнату.
Вместе с Транко я отправилась в карете к господину Блекборо. Это был тот самый дом в переулке Святого Мартина, где три года назад жили мои братья и сестры. Мы приехали туда в сумерках. Решено было все хранить в тайне от мужа, и мне не советовали подходить к окну, а Транко запретили называть кому-либо мое настоящее имя.
Господин Блекборо был приятным и ироничным джентльменом, он мне рассказал, что мой муж совершал ежедневно прогулку в полдень и часто заходил к нему, чтобы узнать, не вышла ли его новая статья-памфлет. Господин Блекборо обожал покупать все памфлеты, а мужу нравилось спокойно их прочитывать у господина Блекборо, а не торопливо перелистывать у продавцов книг на улице святого Павла, где ему могли грубо заявить: «Покупай или убирайся!», да и кресла там не было. Мы надеялись, что он явится на следующий день, и господин Блекборо станет с ним мило беседовать, обсуждая новую книгу Брак и удовольствия.
— Когда ваш муж придет, — сказал он, — и если я увижу, что у него хорошее настроение, я вам дам сигнал, громко сказав: «Сэр, памфлет ждет вашего внимания!», и вам придется выступать на сцену. Сударыня, должен вам признаться, что мы сотни раз обсуждали ваше положение, и он к вам относится, как бы точнее это определить — со страстной неприязнью. Он все ваши недостатки видит как бы сквозь увеличительное стекло. И вам будет весьма нелегко с ним помириться. Но мне кажется, что в подобном преувеличении лежит ключ к вашей победе. Он так долго плохо думал о вас, что теперь вы в его глазах стали похожи на Медузу Горгону со змеями вместо волос и чертами лица лисицы с холодным неприязненным взглядом. Но когда он увидит, что на самом деле вы сильно отличаетесь от образа, созданного его воображением, может, вам и удастся с ним помириться.
— Как вы мне советуете вести себя? — спросила я. — Потому что, признаться вам по чести, я вернулась не потому, что безумно в него влюблена, и не потому, что когда-то была перед ним виновата, а теперь хочу покаяться. Нет! Я вернулась потому, что считаю: место жены подле мужа, если он даже весьма плох, мне кажется, что господин Мильтон — лучше многих других мужей. Я уже сказала сэру Роберту Паю, что оставила мужа не по своей воле, а он меня послал на два месяца отдохнуть в отцовском доме. Потом началась война и с ней грянула беда, и я провела у отца три года и не смогла вернуться к мужу, а он, наверно, из-за войны не смог поехать за мной.
— О сударыня, это ваша точка зрения, — заметил господин Блекборо, — но в его настоящем настроении господин Мильтон может ее не принять. Ему кто-то сказал, что ваш отец считает, что допустил мезальянс, позволив дочери выйти замуж за «Круглоголового предателя». Он ненавидит это прозвище, потому что гордится тем, что защищает великое дело свободы, и обожает свои длинные кудри. Постарайтесь залечить его раны и поруганную гордость и оросить их сладким потоком слез раскаяния, если только вам удастся зарыдать «по заказу». Вам лучше пасть перед ним на пол и не спорить, когда он станет вас отчитывать в своей суровой манере строгого учителя. Я очень уважаю его ученость, но мне кажется, что в обыденных вещах он настоящий простак!
— Моя матушка тоже так считает, сэр, и она дала мне тот же самый совет. Я вам очень благодарна за вашу доброту и обязательно воспользуюсь советом.
На следующий день в два часа я следила за прохожими, скрывшись за занавеской, и увидела мужа, который приближался к дому господина Блекборо. Он шагал быстро, держал трость, как пику. У него, похоже, было хорошее нестроение, и он быстро взбежал по ступенькам дома.
Я услышала звук его шагов по лестнице и его голос в соседней комнате. У него созрел план основания новых военных академий, где дети благородных родителей могли бы проходить обучение, чтобы позже управлять йоменами и ремесленниками. Я слышала, как он громко говорил о том, что университеты плодят лень и предрассудки, и это невозможно искоренить. Господин Блекборо с ним не спорил и отвечал ему только: «Вы правы, сэр!» и «Абсолютно точно, сэр!». Тут я подумала, что, несомненно, муж считал атрибутом хорошей беседы с женой подобную покорность: «Вы правы, муж мой!» и «Как вы хорошо сказали, муженек!».
В ожидании сигнала к выходу я пыталась вспомнить все самые грустные сцены из книг или пьес, такие, как смерть Гектора {53} и ослепление короля Лира, чтобы у меня создался соответствующий настрой. Но мне ничего не помогало, пока я не вспомнила маленького белого спаниеля по кличке Бланш. Собачку мне подарили в день рождения, когда мне исполнилось семь лет. Я с ней играла, и Бланш сломала лапку и жалобно скулила, а мой братец Джеймс, чтобы прекратить ее страдания, прикончил бедное животное. При этом воспоминании у меня защипало глаза и полились слезы. В этот момент дверь приоткрылась, и господин Блекборо воскликнул:
— Сэр, вас ожидает новый памфлет! Я надеюсь, что вы его прочитаете с удовольствием, более того, я вам гарантирую, что страницы его девственно чисты!
Я, спотыкаясь, вышла из комнаты, продолжая рыдать и прижимая руки к груди. Муж, не веря собственным глазам, радостно шагнул ко мне, но потом спохватился. Я встала перед ним на колени на коврике и преклонила голову. От этого движения капюшон соскользнул с головы и перед ним предстали мои великолепные волосы. Я продолжала горько рыдать и что-то бормотать:
— Прости меня, прости!
Это были те самые слова, которые я обращала к моей бедной скулящей собачке. Потом в комнате оказались старый господин Мильтон, моя свояченица миссис Агар и вдова Веббер, мать жены господина Кристофера Мильтона. Они ждали своей очереди в другой комнате, а теперь все молили господина Мильтона, чтобы он простил меня. По их словам я была так молода, красива и покорна! Господин Блекборо стоял несколько в стороне и с мягкой насмешливой улыбкой наблюдал, как развивается представление. Отец господина Мильтона молил сына не винить меня в том, что я приехала без приданого, ибо я в этом не виновата. Если он станет со мной хорошо обращаться, то мой отец постарается ему все выплатить.
Муж был поражен и никак не мог прийти ни к какому решению. Все вокруг плакали вместе со мной, рыдал даже старый джентльмен.
Господин Мильтон не мог далее упрямиться: его отец рыдал. Он поднял меня с пола и обнял, чтобы успокоить, но целовать не стал. Все потихоньку удалились в другую комнату, и мы остались одни.
Я молила мужа, чтобы он сказал, что простил меня, и обвиняла во всем мать, как она мне велела делать. Я продолжала рыдать; наконец он сказал:
— Бог желает, чтобы я тебя простил. Мне это сделать не так легко, потому что слишком тяжела твоя вина, и мне ненавистна твоя неблагодарность. Но кто посмеет спорить с волей Божьей? Я говорю: «Женщина, я тебя прощаю!»
— Вы меня берете снова в жены? — продолжала я его спрашивать тихим голосом, захлебываясь от рыданий, — Я все еще девица и хорошо усвоила свой урок. Я буду вам беспрекословно повиноваться до конца жизни.
Он пришел в себя и ответил:
— Я возьму тебя снова, но не сразу, потому что мне нужно время, чтобы подготовиться, я должен быть уверен, что ты искренне раскаялась и приехала сюда не для того, чтобы подсунуть мне ублюдка какого-нибудь капитана или сержанта, а потом заявить, что он — мой!
— Я стану ждать, — ответила я, вытирая глаза платком. — Я буду ждать двадцать лет, только примите меня.
