Павел Федоров - Синий шихан
– Тебе, Филипп Миканорыч, – после шестой рюмки говорил Турков, – тебе с твоей башковитостью надо поступать на службу в приставы. Смотри, что мы тут раскамариваем! Золото роем! Лопатой гребем! Богатство! Народу понаехало тысячи, и дрянной всякий народишко, прости господи. Никакого спокою нету. Надо мной, станичным атаманом, в глаза смеются. «Пузан», – кричат и всякие такие прочие мерзости. А приструнить не смей, не твое, мол, ведомство, а пристава! А пристав Ветошкин перед Ивашкой Степановым шапку ломает. А на приисках уже крамольные листовки подкидывают, против царя народ подбивают. Говорят, это китайцы вместе с нашими студентами народ булгачат. Вот недавно приходят ко мне, ета, три студента из Казанского города: вот-де, мол, мы, студенты, прахтиковаться приехали, нам, дескать, лошади понадобятся, рабочие, то и се… Видите ли, им надо казачью землю вымерить и сосчитать, сколько у нас земли. Я им, ета, такой обмер хотел показать, а тут бухалтер приисковый, такой адвокат, все законы вдоль и поперек знает, говорит мне: вы-де не имеете права. Они, вишь ли, выполняют приказ начальства. А студенты, ета, я тебе скажу, такие подлецы, что и свет не видывал. Вытаращили на меня свои зенки и ржут, ржут! Ты, ета, помнишь, Филипп, чтобы над атаманом кто-нибудь смеяться мог, над ево палицей изгаляться! Не-ет, шалишь! Тебе быть приставом, тебе – и никому больше! Они от одной твоей представительности в страх придут. И уж ты-то им воли не дашь!
– Нет-с, батенька Гордей Севастьянович, полицейскую должность никогда не занимал и не собираюсь занимать. Думаю торговым делом заняться. Царю-батюшке послужил достаточно, совесть моя спокойна. Начальству надо бы оценить мои заслуги перед престолом и отечеством. А вместо этого без вины виноватым сделало и перестрадать напрасно заставило. Ну да бог им судья!.. Коммерция – дело выгодное и спокойное.
– Хозяйка-то твоя вот уж рада-то поди! Шутка, ета, сказать, одна, горемычная, таким хозяйством управляла! Я уж ей помогал, чем мог… А бабочка, должен тебе сказать, сообразительная, знает, где фунт, а где осьмушка… Да, бабынька, как говорится, в полном соку…
Туркова так и подмывало намекнуть Печенегову о сплетнях станичных баб, да не решился. Бог знает что из этого может получиться. С таким человеком, как Филипп Печенегов, опасно было связываться.
Уже спустя несколько дней Филипп Никанорович освоился в новой обстановке и запросто сошелся со всеми гостями, жившими в его доме. Он стал участвовать в попойках и поощрял мелкие шалости молодежи. Бену Хевурду Печенегов очень понравился. Понравился он и Митьке Степанову. Митьке льстило, что войсковой старшина поставил себя на равную ногу с молодым золотопромышленником, а в иных случаях даже отдавал ему предпочтение. В порыве пьяного откровения Митька рассказал ему, как продал золото и нанял на работу инженера, как не ладит Шпак со стариком Сухановым, как последний ошибся в определении запаса золота на Родниковской даче и какое там сейчас развернулось строительство.
Филипп Никанорович попытался определить, кто же особенно близок к его жене. Что такой человек существовал, он не сомневался.
Приглядевшись к главному инженеру, который относился к нему, как к настоящему хозяину печенеговской усадьбы, и даже стал отодвигать Зинаиду Петровну на второй план, Филипп Никанорович понял, что отношения Шпака с его женой очень сложные. Он ни разу не заметил, чтобы они обменялись взглядом или условным знаком, ни разу не застал их наедине. Но такому опытному человеку, как Филипп Никанорович, нетрудно было разгадать, что между ними существует какая-то тайная зависимость.
В нелепом положении с приездом Печенегова оказался Иван Степанов. Зинаида Петровна, ссылаясь на супружеские права Филиппа Никаноровича, которые, кстати сказать, несмотря на его притязания, она с первых же дней категорически отвергла, сделала Ивана Александровича самым несчастным человеком.
– Я себя изничтожу, – мрачно говорил ей при встречах Степанов.
– Глупости говоришь, Иванушка! Побаловались – и достаточно. Про нас с тобой и так бог знает что говорят в станице.
– А мне сто разов наплевать!..
– Э-э, нет, голубчик! Теперь у меня муж дома: если до него дойдет… Ты сам знаешь, какой он… Голову с плеч снесет, – пугала Ивана Зинаида Петровна. Впрочем, хорошо зная характер Филиппа Никаноровича, и на самом деле боялась его.
Но Филипп Никанорович, до которого дошли все слухи и сплетни станичных кумушек, в глубине души даже одобрил, ее выбор. Уж кому, как не ему, была известна практическая расчетливость супруги. Она наверняка запускала свою красивую лапку в мешок с шиханским золотом. Такой выгодной связи, несмотря на бунтовавшую в нем ревность, Печенегов сразу прервать не решился. Он дал возможность событиям развиваться своим чередом. Вскоре же он убедился, что Зинаида Петровна не пытается возобновлять прежнюю связь. Всем своим поведением она давала понять, что стоит выше подозрений.
При гостях Зинаида Петровна встречала мужа ласковой улыбкой и в шутку называла его «мой страдалец», но стоило им остаться наедине, как она усаживалась в сторонке, ближе к двери и начинала разговор примерно так:
– Ну, что скажешь?
– Посоветоваться с тобой нужно.
– Плохая я советчица.
– Все-таки. В приставы хочу поступить. Как ты на это смотришь?
– По мне хоть в жандармерию поступай. Мне все равно.
В действительности Зинаиде Петровне было далеко не безразлично, что станет делать муж. Она понимала, что если Печенегов захочет отрешить ее от управления имением, в котором она чувствовала себя как рыба в воде, то он сможет это сделать. Пристроить этого человека на прибыльную должность, где бы он мог еще раз запутаться в какую-нибудь историю и сломать себе шею, было ее мечтой, и должность пристава как раз соответствовала ее помыслам. Но Печенегов добивался другого.
– Лучше уж я торговлей займусь, а может быть, и пахать землю стану. Всех этих коняшек побоку, машин накуплю. Да и вообще деньги нужны, без наличности делать нечего – даже в приставы не примут без суюнчи[8].
Ему надо было хоть приблизительно знать, сколько его оборотистая подружка сумела выкачать денег из Ивана Степанова.
– Так тебе все равно? – с усмешкой посматривая на все еще красивое лицо жены, спросил Филипп Никанорович.
– Твое дело. Мог бы и не спрашивать, – сухо ответила Зинаида Петровна, чувствуя, что разговор далеко не окончен, что усмешка, которую он прятал в своих неприятно прищуренных желтоватых глазах, ничего хорошего ей не сулит. Муженек до поры до времени только присматривался, примерялся к новой обстановке и поэтому вел себя спокойно и мирно. Но стоило ему получше войти в курс событий, как он быстро начал выпускать когти.
– Тебе все равно, а мне, матушка моя, тошнехонько. Ты меня хоть и не считаешь за мужа, а я все же твой законный супруг. Все любовные шашни твои мне доподлинно ведомы. Рыжего дурака Ивашку ты опутала?.. Опутала! При инженере этом усатеньком губки-то у тебя бантиком складываются… Я ведь все вижу! Хоть ты надень тысячу тришкиных кафтанов, все равно на шее будет одна воротник болтаться. А инженер твой здесь самый первеющий пакостник, я это нутром чую и знаю. Ежели хочешь добром жить – живи; женой будь, хозяйкой, не то повешу обоих на первой попавшей ветле…
Чем больше говорил Печенегов, тем отчетливей чувствовала Зинаида Петровна, что этот человек опутывает ее не ниточными сетями, а крепкими веревками, которые ей ни за что не порвать. Она ощущала на себе его пронзительный, подстерегающий взгляд, взгляд, которому не могла, не в состоянии была противиться…
– Что ты от меня хочешь? – вяло, со стоном в голосе спросила она, не поднимая опущенной вниз головы. То, что Печенегов разгадал ее отношения со Шпаком, было для нее особенно тяжким.
– Ты меня спрашиваешь, чего я хочу? Жить хочу с тобой. Жить хочу! Чтоб еще резвее были мои рысаки, чтоб не я шапку ломал, а передо мной хребет гнули эти хлипкие усатенькие инженеры, которые мне даже в подметки не годятся! Вот чего я хочу!
– Не много ли? – с удивительным упорством выговаривала она, желая хоть чем-нибудь уколоть его.
– Не много. Не больше, чем стою.
– Еще что? Договаривай!
– Еще, милая, мне нужны деньги. На первое время тысячи четыре-пять. Лавку думаю открыть на новом прииске.
Зинаида Петровна изумленно раскрыла глаза. Она никак не могла представить, как это бывший казачий офицер будет стоять за прилавком и отвешивать старателям селедку или отсчитывать пуговицы.
– Чем ты намерен торговать? Да это же срам! Войсковой старшина – и вдруг будет продавать колбасу! Нет, уж лучше в приставы иди, чем в бакалейщики!
– Я буду спиртом торговать! А там, где спирт, там и золотой песок! Разлюбезное дело! Ты должна поговорить с этим усатеньким, он все может устроить!
– Хорошо. Я поговорю с ним.
