Евгений Сухов - Мятежное хотение (Времена царствования Ивана Грозного)
Шуберт бегал со склянкой зелья за конюшим, умолял передать его царице, но боярин был непреклонен.
— Анастасию Романовну отравить хочешь?! — орал он. — Государь еще не ведает про твое лукавство.
Шуберт удивленно таращил глаза, лопотал что-то на своем языке, а потом, догадавшись, что его не могут понять, живо коверкал русский:
— Как отравлять?! Государь велел царицу лечить! Вот я за ней ходил!
Он уже понимал, что с конюшим будет непросто — боярин держал в своих руках такую власть, какой, быть может, не обладал сам царь. А если не помочь ей сейчас, то уже к вечеру будет поздно. Вот тогда заплечных дел мастера натешатся! И от этой невеселой мысли Шуберта едва не стошнило.
Григорий Захарьин остановился, видно, просто так от этого чужеземца не отделаешься. Еще чего доброго и царю нашепчет. Ивана конюший не боялся, однако вести неприятный разговор было в тягость.
— Чтоб тебя!.. Ладно, давай скорее свое зелье, — протянул боярин ладонь, смирившись.
Немец, опасаясь, что Захарьин раздумает, быстро извлек из штанины склянку и сунул ее в растопыренную ладонь.
— Мне на царицу взглянуть нужно, — настаивал лекарь.
Конюший видел, что ему уже не устоять против этого напора, и махнул рукой:
— Пойдем.
Царица лежала под многими покрывалами. Однако облегчения не наступало. Анастасию знобило, и она просила все больше тепла. Ближние боярыни и сенные девки неустанно хлопотали вокруг нее, пеленали в теплые простыни и одеяла.
Лекарь Шуберт взял руку, потрогал лоб, заглянул в рот, приложил ухо к груди, а потом, повернув злое лицо к Захарьину, выговорил:
— Царица умрет, если твоя дурная башка не даст ей лекарство! Царь сказал, что если она умрет, то мне рубить голова! Мой покажет, что виноват боярин, — в сильном волнении Шуберт коверкал русские слова. — Дал бы он лекарство, царица была бы живой!
— Ты, немчина, свой пыл умерь! И нечего здесь вороном поганым над царицыным ложем кружить! Чего смерть кликаешь?! Дам ей твое лекарство, но если завтра от него лучше не станет… царю на тебя пожалюсь! А теперь прочь иди, не видишь что ли, что царице совсем худо сделалось.
Немец уходить не думал. Его не могли запугать угрозы конюшего. Было видно, что скорее всего немец позволит затоптать себя здесь же, у ложа, чем сделает хотя бы шаг.
— Я не пойду, пока царица не поправится!
— Пес с ним! — в бессилии махнул рукой конюший, — Может, оно и к лучшему.
Шуберт поскидал с царицы одеяла, перевернул ее на живот и, вызывая рвоту, проталкивал ей в рот два пальца; заглядывал в глаза, потом велел позвать кравчего, который испил лекарство и только после этого Захарьин разрешил дать его Анастасии Романовне. Молодой отрок испил его, перекрестившись на образа.
Царице полегчало через час. Она открыла глаза и попросила пить, потом пожелала видеть сына Ивана и младенца Федора. Привели малышей, поставили перед постелью матери. Анастасия Романовна поцеловала обоих сыновей, а потом сказала горестно:
— Чую, что последний раз сыночков милую.
Конюший расчувствовался, присушил слезу платком, а потом заверил:
— Все будет хорошо, матушка, ты только держись покрепче.
— Держусь я, дядюшка. Сколько сил моих есть держусь, все на это уходит.
Шуберт ушел, когда Анастасия Романовна малость окрепла. Перед тем, как отправиться в свои покои, он долго твердил Захарьину, чтобы вызвали сразу же, как царице занедужится вновь. Григорий Захарьин согласно кивал и убеждал Шуберта:
— Сделано будет, немец! Обещаю.
Похоже, он и впрямь поверил в искусство лекаря.
А когда немчина удалился, Григорий Юрьевич немедленно распорядился:
— Склянки с зельем, что немец Шуберт принес, выбросить в помойную яму! Не доверяю я этому латинянину. Если кто и желает отравить царицу, так это он! Врачеватель хуже колдуна. Никогда не знаешь, чего он подмешал в склянке. Лучше всякого снадобья — это святая вода, она и мертвеца с постели поднимет!
Точно так думали и боярышни. Смахнули сенные девки со стола склянки Шуберта и бросили их в корзину.
Боярин Захарьин продолжал:
— Вечером царице дашь камень безуй, он от всякой отравы помогает. Ох, угораздило же! Молитесь, девоньки, молитесь! Может, и пройдет беда стороной.
Весь следующий день Григорий Захарьин отпаивал царицу святой водой. Немец Шуберт оставался в полном неведении, полагая, что Анастасию лечат зельем, но когда на его глазах один из дворовых людей зашвырнул ворох склянок в мусорную кучу, он пришел в ужас.
— Я буду жаловаться царю! Я все скажу про вас государю! Ваша милость хочет заморить супругу цезаря!
Врачеватель в ярости наблюдал за тем, как бьются склянки под тяжелыми шагами караульщиков. Зелье растекалось мутными грязными лужицами, медленно просачивалось через серую землицу, оставляя на поверхности белый пенистый налет.
Как объяснить этим варварам, что раствор он готовил из лучших трав, что отстаивал его полгода, потом процеживал четыре недели, еще месяц оно выдерживалось и только после этого было годно к употреблению.
Этим лекарством он лечил принцев! И вот сейчас оно ушло в землю, и белый налет уже не сможет сказать о его чудодейственной силе.
К лужице подбежала огромная рыжая псина, которая, втянув в себя горьковатый воздух, недовольно фыркнула и побежала прочь.
Лужица растаяла.
Все! Шуберт почувствовал на шее холодное прикосновение стали.
К царю! Немедленно! Полы кафтана казались врачевателю неимоверно длинными, он путался в них, спотыкался и падал.
— Я же говорил!.. Я же говорил! Теперь я знаю, кто заморил царицу!
У дверей государевых палат лекаря остановил дюжий рында, преградив плечом дорогу, вопрошал сурово:
— Куда, немчина, прешь?! На отдыхе государь!
— Заморят царицу! — бормотал Шуберт. — Григорий заморит! Лекарство не дает!
Рында недоверчиво скривился:
— Виданное ли дело, чтобы дядя племянницу заморил. Да еще царицу.
И тут дверь распахнулась, и на пороге предстал царь. Выглядел он усталым, кожа на щеках потемнела и высохла, из-под шапки клочками торчал пегий волос.
— Чего хотел? — спросил царь.
— Лекарство боярин Григорий царице не дает. Водой поит. Умрет царица! — заклинал Шуберт.
— Лукавишь, немец! Говорил я с Григорием Юрьевичем. Зелье твое дает, однако царице лучше не становится. Если царица умрет… станешь на голову короче.
— Государь, ваше величество, взгляни! — показал Шуберт осколок склянки. — Вот здесь было лекарство, эту посудину я подобрал на куче мусора.
Опять пауза. Снова Иван Васильевич размышлял.
— А чего пустую склянницу хранить? — пусто отозвался Иван и, повернувшись к врачевателю спиной, удалился.
Царица была в жару. Она бредила, исходила холодным потом, а в короткие минуты сознания без конца призывала к себе детишек и Ивана.
Послали за царем.
Он явился не сразу, а когда пришел, то на шее у него бояре не увидели великокняжеских барм.
Вся гордыня осталась за порогом. Ни к чему самоцветы, когда страдала душа. Терем был залит светом, и на лице у Анастасии можно было разглядеть каждую черточку. Ей было плохо.
— Запахните окна! — распорядился Иван. — Не время, чтобы настежь отворять.
Закрыли окна, прикрыли стекла черным бархатом. Солнце спряталось в траур. Глубокой скорбью на лице Ивана и ближних бояр легла тень.
— Государь, я говорил, что нужно давать лекарство! — стонал врачеватель. — В том, что произойдет, я не виноват! Цезарь, будь милостив, я сделал все, что мог! Я давал это лекарство австрийскому императору, английской королеве. Я имел за это орден от самого папы! Это лучшее лекарство, которое известно на сегодняшний день!
Иван Васильевич не слышал глупца Шуберта, не видел стоящих рядом бояр — перед ним было желтое, измученное неведомой болезнью лицо жены. Кто-то из ближних рынд подтолкнул лекаря и вывел его вон.
Иван горевал, не стыдясь слез. Рожденный царем и не склонившийся в жизни ни перед кем, сейчас Иван стоял на коленях перед умирающей Анастасией.
— Что же ты делаешь, Господи? Почему единственную радость отнять хочешь? За что же, Господи, ты меня так сурово караешь?! Или, может быть, я мало молился и строил храмов?! Или мало я горя изведал с малолетства, оставшись без отца и без матери? — Глядя на царя, не могли удержать слез и бояре. Они уже простили ему беспричинные опалы, крутой нрав. Иван каялся искренне, кусал сжатые кулаки, растирал по щекам слезы, и было понятно, что поднимется он совсем другим. — Настрадался я! Так почему же детям моим такая участь — остаться без матери! Господи, сотвори чудо, сделай так, чтобы царица выздоровела.
Вместе со всеми у постели Анастасии стоял Петр Шуйский. Он скорбел вместе со всеми боярами: перекрестился на огромный крест, висевший в голове у царицы, и приложил рукав к глазам. В тени прятался Василий Захаров. Перед ним на столе горшочек с чернилами и перо: мало ли чего Анастасия захочет? Может, духовную писать придется. Макнул думный дьяк перо в киноварь и вывел красным: «Царица Анастасия Романовна в духовной своей повелела…»
