Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина
В конце концов Дора уперлась взглядом в листву. Спустя какое-то мгновение она поняла, что ее глаза высохли и она больше не думает о Янигене, а как завороженная всматривается в крону дерева, не в силах оторваться от ветвей, среди которых некогда висел он. Как будто там от него что-то осталось. А разве нет? — промелькнуло у нее в голове. Ведь он, уходя, так и не примирился с миром — и с ними.
В этот момент Дору охватила паника. К ужасу от того, что она не может двинуться с места, добавились воспоминания о мертвом отце. Она стала рваться, до крови обдирая кожу о ствол дерева в попытках развязать веревку на руках и одновременно упорно призывая Янигену. Но, как она ни кричала, ни просила, все было напрасно. Из дома никто не выходил, хотя Янигена не могла не видеть, как отчаянно она дергается. Тогда она расплакалась.
Только после этого Янигена вышла наружу, но вместо того чтобы развязать ее, зажала ей, подойдя сзади, рот ладонью, и крик Доры перестал оглашать ночную тишь. На спину ей навалилась тяжелая масса мощного женского тела, и Дора почувствовала, как правая рука Янигены обвилась вокруг ее живота, залезла под пояс юбки и глубоко проникла в ее лоно.
Все вдруг слилось воедино. Паника, страх, отвращение к этому месту и к этому дереву, в ветви которого Дора с запрокинутой назад головой, крепко обхваченной рукой Янигены, по-прежнему смотрела, — и вместе с тем резко разлившееся по ее животу непреодолимое желание, с каким она принимала размеренные толчки Янигениной ладони… Кажется, она потеряла сознание, когда кончила.
Проснулась она под рябиной, на голой земле. Обнаженные части ее тела замерзли, земля ночью остыла. Она села, натянула на колени юбку и осмотрелась. Луну заслонили тяжелые грозовые тучи, лишь их пухлые края освещали ночную тьму. Янигены нигде не было — тишина, только ветви рябины над ее головой раскачивались еще сильнее, чем раньше, и шелест листвы на них напоминал голоса. Зловещие, угрожающие.
Дора резко поднялась, покачнулась, наступив на оборки собственной юбки, всем своим весом врезалась в ствол рябины и в кровь исцарапала себе лицо. С воплем ужаса она отшатнулась от дерева, словно то намеревалось схватить ее и не выпускать. А потом она как безумная помчалась с холма вниз и понеслась сломя голову домой — ни разу не оглянувшись. Совсем рядом раздался первый раскат грома.
* * *После этого случая она несколько недель не показывалась в Житковой. Ей не хотелось туда ехать, пока с кожи на ее лице не отпала последняя корочка от ссадин, поэтому до самого конца августа выходные они с Якубеком проводили в Брно. Все это время Дора силилась понять, произошло ли то, что она пережила в Копрвазах, на самом деле — или это был только сон. Но так и не поняла и осталась в неведении.
Когда они снова приехали в Копаницы, стоял уже сентябрь. На сей раз, вместо того чтобы, по обыкновению, сразу подняться в Бедовую, Дора сперва пошла на кладбище.
Якубека она оставила у ворот, а сама шагнула в запутанный лабиринт надгробий, между которыми на уступами спускающейся вниз кладбищенской территории не было ни одной дорожки. Ступая по бордюрам могил, она добралась до той, над которой было написано: СЕМЬЯ ИДЕСОВ. На мраморной плите лежали первые опавшие листья, окрашенные в багровые тона начинающейся осени. А под ней — мать с отцом. На новое надгробие денег не было, так что пришлось им смириться друг с другом, хотя бы под землей.
Дора стояла там подавленная, сама не своя, как будто чувствовала, что пришла сюда не по своей воле. Как будто это он, отец, ее заставил — он и ветви рябины, от которых она тогда не могла отвести взгляд и которые с тех пор накрепко засели в ее памяти. А еще Ирма, которая настаивала, чтобы она поговорила с отцом. Как? — недоумевала она сейчас.
А потом все произошло само собой. Совершенно естественно — она и не заметила, как с ее губ слетела первая фраза, а за ней последовали другие, что приходили ей на ум, они цеплялись одна за другую, сливались в реку, к ним добавлялись новые и новые, подхватываемые все более мощным потоком слов, который внезапно полился из нее и, смешанный со слезами, извергнулся подобием водопада вниз, на пепельно-серый надгробный камень. Ненависть, боль, упреки — и жалость… На поверхность она выплыла очень нескоро.
ЮСТИНА РУХАРКА
На другой день к вечеру Дора постучала в дверь Ирмы. Тишина — даже шаркающие шаги хозяйки не доносились изнутри! Неужели ее нет дома? Дора постучала снова, и спустя какое-то время послышался слабый голос:
— Заходи!
Еще из сеней Дора увидела, как Ирма медленно спускает с кровати босые ноги, чтобы встать и выйти ей навстречу:
— Здравствуй, девочка! — приветствовала она ее.
— Не вставайте, тетенька, лежите, я ненадолго!
— Почему же ненадолго? Нет, ты проходи, садись, побудь со мной…
Дора вошла в комнату, пропахшую смолой от долго-долго сжигаемого здесь дерева.
В комнате было тепло, но в остальном она выглядела довольно запущенной. На столе — тарелки, кружки и полупустые бутылки самогона. На полу валялась метла. Дора подняла ее и прислонила к стене в углу.
— Ну, тебя-то я могу попросить, чтобы ты сама себя обслужила. Там в ведре вода, а вон из тех мешочков возьми себе трав на чай.
Дора сделала все так, как ей велела Ирма. Из ведра рядом с плитой набрала воды в кастрюльку и поставила ее на горячую плиту. Убирая со стола, она поинтересовалась:
— А что с вами такое, тетенька, что вы легли так рано?
— Да ну, — отмахнулась Ирма, — я уже который день так… Слабость, Дорличка. Недолго мне осталось.
Дора внимательно посмотрела на нее. Казалось, что Ирма — если такое вообще было возможно — сморщилась еще больше. Щеки ввалились, пергаментное лицо покрылось сетью глубоких морщин. Ее руки, лежавшие поверх одеяла, выглядели уже не совсем как человеческие руки — только кости да кожа.
— Ну что ты на меня так смотришь… ведь мне уже девяносто пять!
Дора удивленно поморгала. Ирма заговорила о смерти?
— Да это пройдет! Через пару дней вам станет лучше, вот увидите!
Ирма усмехнулась.
— А ты вообще-то зачем пришла, а? — спросила она.
Дора смущенно переминалась с ноги на ногу.
— Тебя что-то мучит, верно?
Дора подошла к столу, накрытому скатерью с пестрой, разноцветной копаницкой вышивкой, и присела на краешек скамьи. Но тут в кастрюльке на плите как раз закипела вода, и нетерпеливое шипение капель, падающих на раскаленный металл, заставило ее встать. Она осторожно перелила кипяток в кувшин с травами, которые, следуя указаниям Ирмы, набрала по щепоткам из полотняных мешочков, подвешенных на брусе над печью, и наконец поставила благоухающий чай вместе с черпаком и кружками посреди стола.
— Я вас кое о чем в тот раз так и не спросила.
— Гм, — буркнула Ирма, сверля ее взглядом.
— Почему вы не сказали мне, что старая Магдалка доводилась нам теткой? Что это была сестра Сурмены?
Ирма приподнялась и придвинулась к столу так, чтобы сидеть, опираясь спиной о подушку. Из-под одеяла высунулись тонкие лямки ее белой ночной рубашки.
— Почему-почему… Мое ли это дело? О том, что меня не касается, я и не говорю.
Дора нахмурилась.
— А если я попрошу вас об этом?
Ирма недовольно фыркнула:
— Да зачем тебе? Разве ты мало знаешь об этой семейке? Если бы тебе полагалось знать больше, Сурмена тебе наверняка бы рассказала.
Дора пожала плечами:
— Может, не успела. Вы же помните, она ушла тогда так быстро…
— Не успела? Ты это серьезно? — искоса взглянула на нее Ирма. — А о других родственниках рассказать успела — или их ты тоже не знаешь?
Доре показалось, или в ее глазах действительно промелькнула насмешка?
— Знаю, — кивнула она.
— Ну вот видишь! Ты знаешь всю свою родню, знаешь, кто как с кем связан от Житковой до самого Лопеника и даже кто кому был кумом в последние сорок лет… Самое важное ты знаешь, а до остального тебе докапываться незачем.
