Книга утраченных имен - Кристин Хармел
Глава 25
Январь 1944
К январю тучи над Ориньоном стали сгущаться, а Реми до сих пор так и не вернулся. Зима была холодной, одной из самых суровых на памяти Евы, продуктовые пайки стали совсем скудными. Германия теперь несла серьезные потери: союзники бомбили Берлин, а Красная армия вторглась в Польшу и отбросила немцев на запад. И чем тяжелее становилось положение нацистов, тем, казалось, сильнее они вымещали свою злобу на французах. Здесь, в горах, на юго-востоке Франции, ощущалась острая нехватка топлива и еды. Даже фермер, снабжавший мадам Барбье продуктами, исчез, а значит, времена, когда в ее пансионе иногда могли подать на ужин жареного цыпленка, канули безвозвратно. Большинство людей, которых Ева знала по подполью, каждый месяц отдавали часть своего пайка детям, чтобы те нормально питались и смогли совершить переход через горы, при этом сами жертвователи сильно исхудали. Иногда, глядя в зеркало, Ева с трудом узнавала свое осунувшееся лицо с заострившимися чертами.
В начале декабря, накануне Хануки, французская полиция арестовала Жозефа, карманы которого были набиты продуктовыми карточками. Его отдали немцам, но вскоре каким-то чудом, возможно благодаря тому, что отец Клеман отправился в Виши к высокому немецкому начальству, его отпустили. Когда Жозеф вернулся в Ориньон со сломанной рукой в гипсе, он рассказал, что немцы не догадались о его связях с Сопротивлением, его арестовали по подозрению в сбыте поддельных продуктовых карточек. Он воспользовался их оплошностью и удачно сыграл доставшуюся ему роль, в итоге отсидел две недели в тюрьме и получил строгое предупреждение, что если его еще раз поймают, наказание будет гораздо строже.
– Представляешь, что было бы, узнай они, что на самом деле я – еврей? – сказал он однажды вечером за обедом с Евой и мамусей. Он улыбнулся, но взгляд его был невеселым.
Однако посреди этого ужаса и мрака были и светлые моменты. После ареста Жозефа его отношения с Женевьевой стали серьезнее, хотя Ева знала, что он до сих пор не сказал ей своего настоящего имени. Но, с другой стороны, имена – это всего лишь слова, Ева хорошо это усвоила. Несмотря на это они казались ей счастливой влюбленной парой. Вечерами, когда Жозеф был в Ориньоне, Женевьева уходила из их потайной библиотеки пораньше, и ее глаза радостно сияли от предвкушения ночи, которую она проведет с ним в амбаре на чердаке под теплыми шерстяными одеялами.
– Как думаешь, он когда-нибудь сделает мне предложение? – робко спросила она однажды Еву. – Мне часто снится сон, что я иду к Жерару по дороге, устланной лепестками цветущей вишни, а в руках у меня – букет лилий. Сон всегда обрывается, прежде чем я успеваю до него дойти, но просыпаюсь я с чувством, что у нас еще есть надежда. Возможно, он сделает мне предложение после того, как закончится война?
– Может быть, – с улыбкой согласилась Ева, но в ее душу закралось сомнение, что Женевьева просто обманывает себя. Казалось, конец войне никогда не наступит, но что, если перелом уже произошел? Судя по всему, Германия проиграла Битву за Атлантику, к тому же немцев начали теснить как с востока, так и с запада, если судить по запрещенным радиорепортажам Би-би-си, которые мамуся и мадам Барбье иногда слушали в пансионе. Возможно ли, что Франция будет спасена? И Реми вернется к ней? Иногда Ева позволяла себе немного помечтать о будущем, в котором они будут вместе и ее отец вернется из Освенцима. Но она понимала, что тешит себя ложными иллюзиями, воображая, что ее татуш выживет. В такие минуты ей казалось, что и ее мечтам о жизни с Реми также не суждено сбыться.
В последнюю субботу месяца Ева и Женевьева весь день готовили документы для группы маки, прятавшихся в лесах около Ориньона. Силы и численность повстанцев постоянно росли, а их маленькая «контора» по подделке документов просто не успевала справляться с работой. Детей тоже стало больше. В разных домах в городе скрывалось около сорока ребятишек, почти все они приехали из Парижа и теперь ждали, когда потеплеет и они смогут перебраться через Альпы. Ева не приступала к их документам, так как в этом пока не было необходимости, – дети еще не скоро смогут покинуть город.
– Ты никогда не вспоминаешь о своей жизни до войны? – тихо спросила Женевьева, нарушая молчание. Она работала над удостоверением личности молодого темноволосого мужчины, а когда подняла глаза и посмотрела на Еву, вид у нее был встревоженный.
– Иногда, – ответила Ева после долгой паузы. – Но, согласись, эти воспоминания такие мучительные. Думать о том, какая у нас была когда-то жизнь.
– И какая могла быть. – Женевьева осторожно прикоснулась пальцами к фотографии мужчины. – Он так похож на моего брата.
– Я не знала, что у тебя есть брат.
– Брат-близнец. – Она улыбнулась нежной и грустной улыбкой. – Его звали Жан-Люк. Иногда мы доводили друг друга до белого каления, но были лучшими друзьями. А потом его призвали в армию, и в мае 1940-го он погиб на фронте. У него не было никаких шансов выжить.
– Мне очень жаль, Женевьева.
– После этого все стало рушиться. Мама была безутешна. Отец начал пить. Мы все больше и больше отдалялись друг от друга, хотя продолжали жить под одной крышей. Почти перестали разговаривать, а однажды я вернулась домой и нашла маму мертвой на полу в кухне. Врач сказал, что она умерла из-за стресса. Скорей всего, от разбитого сердца. Через месяц от удара скончался и отец.
Ева прижала руку к губам:
– Женевьева, я не знала… мне ужасно жаль.
Та лишь отмахнулась от ее сочувствия:
– Иногда, когда у меня возникает желание бросить свою нынешнюю работу и зажить простой обычной жизнью, я думаю о них: о Жан-Люке, маме, папе – и понимаю, что не должна останавливаться. Если бы не пришли немцы, Ева, мой брат, как прежде, был бы дома, работал вместе с отцом, а мама пекла на кухне хлеб и переживала о том, когда же я наконец рожу ей внуков. А может, у меня самой уже были бы дети и я укладывала бы их спать, напевая колыбельную «При свете луны», как пела мне моя мама, когда я была маленькой девочкой. Немцы столько отняли у людей… И мы обязаны спасти тех, кого нам еще по силам спасти, раз уж не смогли уберечь тех, кого любили.
Женевьева никогда толком не рассказывала о том, как оказалась здесь, и теперь ее слова тронули Еву за живое. Прежде она даже не догадывалась, что у них с этой женщиной так много общего – перенесенные утраты.
– Я тоже не уберегла отца, – призналась Ева. – Его забрали нацисты.
– Знаю, – сказала Женевьева. Ева с удивлением посмотрела на нее, и Женевьева
