Леон Юрис - Суд королевской скамьи

— Можете ли вы узнать от доктора Лотаки, каких он придерживается религиозных взглядов и в какой форме хотел бы принести присягу?

Они коротко переговорили.

— Он неверующий. Он коммунист.

— Очень хорошо, — сказал Гилрой. — Можете опрашивать вашего свидетеля.

Коренастый, крепко сбитый человек с одутловатым лицом говорил медленно, тихим голосом, словно находился в трансе. Он назвал себя и свой адрес в Люблине, где был главным хирургом в государственной больнице.

По ложному обвинению он был в 1942 году арестован гестапо и позднее узнал, какими методами пользуются немцы, заставляя врачей исполнять свои обязанности в концлагере. Прибыв в Ядвигу, он был определен работать под началом доктора Кельно. Тогда они и встретились в первый раз. Операции он проводил и самостоятельно, но главным образом ассистировал Кельно.

— Соблюдал ли доктор Кельна все требования, предъявляемые к профессии врача?

— В тех условиях, никто не мог бы лучше вести себя.

— Он выхаживал пациентов и хорошо относился к ним?

— Исключительно.

— Пренебрегал ли он еврейскими больными?

— Никогда не видел ничего подобного.

— Скажите, когда вы впервые вступили в контакт с доктором из СС Адольфом Воссом?

— В первый же день.

— Вспоминаете ли вы тот день, когда Восс приказал вам явиться к нему и сообщил, что вы будете проводить операции в пятом бараке?

— Я никогда его не забуду.

— Будьте любезны рассказать милорду и присяжным о нем.

— Все мы знали об экспериментах Восса. Я был вызван к нему летом 1943 года, когда доктора Дымшица отправили в газовую камеру. До тех пор хирургом был Дымшиц.

— Вы явились с доктором Кельно?

— Нет, нас вызывали по отдельности.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Восс сообщил, что нам предстоит изымать яичники и яички у лиц, над которыми он проводил эксперименты. Я сказал, что не хочу принимать участие в этом, на что он ответил, что в таком случае операции будут делать санитары-эсэсовцы, а меня ждет такая же судьба, как Дымшица.

Наступила пауза для перевода, и кто-то из польских журналистов позволил себе прокомментировать сказанное.

— Минутку, — сказал Энтони Гидрой. — Я польщен, что в моем суде присутствуют иностранные журналисты, но я бы предпочел, чтобы они лично не принимали участия в судоговорении.

— Прошу прощения, милорд, — извинился журналист.

— Мистер переводчик, если вы столкнетесь с какими-то трудностями, прошу вас, будьте любезны обращаться к суду. Вы можете продолжать, сэр Роберт.

— И как вы поступили в результате встречи с Воссом?

— Я был очень расстроен и пошел за советом к доктору Кельно как своему начальнику. Мы решили собрать всех врачей, за исключением доктора Тесслара, и на этой встрече было решено, что в интересах пациентов мы должны оперировать их.

— Что и сделали.

— Да.

— Как часто вам приходилось оперировать?

— Думаю, что провел от пятнадцати до двадцати операций.

— Исполненных по всем правилам?

— Несомненно.

— И у вас была возможность наблюдать, как оперировал доктор Кельно, и несколько раз вы ассистировали ему. Были ли такие случаи, я повторяю, были и такие случаи, когда он грубо обращался с пациентами, оскорблял их?

— Нет, никогда.

— Никогда?

— Никогда.

— Доктор Лотаки. Каково ваше профессиональное мнение — существовала ли опасность для пациента, если в его организме оставались органы, пораженные рентгеновским излучением?

— Я не очень опытный рентгенолог. У меня нет сложившегося мнения на этот счет. Но я лично считаю, что трудно было бы найти более опытного хирурга, чем Кельно.

— Какой вид обезболивания применялся в подобных случаях?

— После предварительного укола морфия, чтобы успокоить пациента, вводился ларокаин для спинномозговой блокады.

— Можете ли вы сказать нам, кто еще присутствовал в операционной?

— Помощники хирурга, среди которых был и тот, кто готовил инструменты. Мы с доктором Кельно ассистировали друг другу. Обычно тут бывал Восс в компании еще одного или двух немцев.

— Вы лично встречались с доктором Марком Тессларом?

— Да, несколько раз.

— Обсуждали ли вы когда-нибудь в целом его деятельность?

— В концлагере постоянно ходили слухи обо всем на свете. Я старался держаться в стороне от этих дел. Я врач.

— Следовательно, вы не были членом подполья — ни того, которое считало себя националистическим, ни так называемого интернационального.

— Нет.

— То есть у вас не было предубеждения по отношению к доктору Тесслару и он тоже не испытывал его к вам?

— Это верно.

— Приходилось ли доктору Тесслару бывать в пятом бараке, когда вы там оперировали или ассистировали?

— Нет, никогда.

— Проводились ли какие-нибудь из подобных операций с непозволительной быстротой или беспорядочным образом?

— Нет. Все они проводились как положено, и пациент почти не испытывал боли.

— Далее, вы покинули Ядвигский концлагерь в 1944 году. Это верно?

— Меня вытребовал доктор Фленсберг для работы в частной клинике в Мюнхене, где я должен был делать операции.

— Вам платили?

— Все гонорары доставались Фленсбергу.

— Но жить там все-таки было лучше, чем в Ядвиге.

— Все, что угодно, было лучше Ядвиги.

— Вас снабжали одеждой, нормально кормили, вы могли свободно передвигаться?

— И одежда, и питание были лучше, но я постоянно находился под охраной.

— И по завершении войны вы вернулись обратно в Польшу?

— Туда, где я раньше жил и работал.

— Словом, в Ядвиге вы и доктор Кельно выполняли для Восса определенную работу. Вам известно, что доктор Кельно разыскивался как военный преступник?

— Да, я слышал об этом.

— Но вы не имели отношения к националистическому подполью, и против вас не было выдвинуто никаких обвинений?

— Я не делал ничего плохого.

— Каковы ваши сегодняшние политические убеждения, доктор Лотаки?

— После того, что мне довелось увидеть в Ядвиге, я стал убежденным антифашистом. И я счел, что лучшую возможность бороться с фашизмом предоставляет коммунистическая партия.

— Вопросов больше не имею.

Томас Баннистер аккуратно оправил мантию, занял привычное положение и с долгим продуманным молчанием стал рассматривать Лотаки, Эйб послал записку О'Коннору: «Нас что-то беспокоит?»

«Да» — последовал ответ.

— Согласны ли вы с тем, доктор Лотаки, что до прихода Гитлера Германия считалась одной из самых культурных и цивилизованных стран мира?

— Стерилизованных стран?

По залу прокатился смешок.

— Вы не имеете права смеяться ни над одним свидетелем в моем суде, — сказал Гилрой. — Что же касается вашей линии допроса, мистер Баннистер... вы знаете свое дело, и я не собираюсь вам что-то советовать... впрочем, неважно, продолжайте. Объясните снова смысл вопроса, мистер переводчик.

— Я согласен, что до прихода Гитлера Германия считалась цивилизованной страной.

— И если бы кто-то поведал вам, что в последующие десять лет будет происходить в этой стране, вы, скорее всего, не поверили бы ему.

— Да.

— Массовые убийства, эксперименты на людях, насильственное изъятие половых желез в целях массовой стерилизации. До прихода Гитлера к власти вам такое не могло бы прийти в голову, не так ли?

— Нет.

— Можете ли вы согласиться, что любой врач, давший клятву Гиппократа, не должен был принимать участие в подобных действиях?

— Я вынужден вмешаться, — прервал его Гилрой. — Одной из проблем данного дела является выяснение, в какой мере нарушает принципы человеческой морали добровольное участие в данных действиях или насильственное принуждение к ним.

— Милорд, — сказал Томас Баннистер, в первый раз позволив себе повысить голос. — Когда я употребляю слова «принимал участие», я имею в виду любого хирурга, который занимался изъятием половых желез. Я не сомневаюсь, что доктор Лотаки знал о сути работ Восса, и хочу выяснить, почему именно ему было приказано заниматься ампутацией яичников и яичек.

— Я был вынужден это делать по принуждению.

— Я позволю себе прояснить ситуацию, — сказал Гилрой. — Мы находимся в Королевском суде, и данное дело рассматривается в соответствии с общепринятыми в Англии правовыми нормами. Вы стараетесь изложить дело перед судом присяжных, исходя из убеждения, что операции, проводившиеся по принуждению, могут служить основанием для клеветнических утверждений?

— Мое убеждение, милорд, — резко отпарировал в ответ Томас Баннистер, — состоит в том, что ни один врач, будь он заключенным или нет, не имеет права проводить такие операции!

Зал онемел от изумления.

— По крайней мере, теперь нам известна ваша позиция.