Юзеф Крашевский - Дети века
Она что-то шептала отцу, который улыбался, полураскрыв глаза, а сама глядела на Вальтера, и взор этот говорил так ясно, что доктор понимал малейшие подробности:
"Полюби меня! Всю жизнь ты страдал, мучился, трудился, почему же после, хоть под старость, не купить такой хорошенькой, как я, игрушки? Хоть бы я и не любила тебя, то все же я очень красивая игрушка и стою твоего миллиона. Поменяемся: я отдам тебе себя, а ты мне деньги, которые составляют все — и власть, и силу, и наслаждение".
Безжалостные и наглые глаза эти вызывали его на ответ, и если можно было когда-либо назвать жестокий взор обаятельным, то в эту минуту.
Немым этим разговором панна Идалия доходила до бесстыдства, доходила до неслыханной дерзости; отец дремал, улыбаясь, а она, не смотря на него, устремляла неподвижный взор на Вальтера.
Последний несколько раз отворачивался, хотел встать с дивана, убежать, и не мог.
Гремучая змея не спускала с него тех взоров, которые говорят и сообщают более, нежели вся Вселенная и вся жизнь дать в состоянии. Наконец, когда старик побледнел и опустил голову на грудь, как связанный невольник, панна Идалия сжалилась над ним и обратилась к отцу.
Пользуясь этой минутой, Вальтер встал с дивана и хотел выйти.
— Останьтесь, — сказала панна Идалия с уверенностью, — мы пойдем вместе с отцом пить чай, и там вы сделаете предложение моим родителям.
— Как?
— Там вы попросите моей руки у родителей. И она подала ему руку.
— Увидите, что не пожалеете об этом, — продолжала она. — Я хочу и должна выйти за вас.
Вальтер дрожал, видимо, побежденный.
— Вы не выйдете отсюда, пока мы с вами не обменяемся кольцами. Я так хочу!
Последнюю фразу проговорила она смело, решительно, повелительным тоном. Вальтер стоял неподвижно, словно вкопанный в землю. Скальский спал, дочь тихонько разбудила его.
— Папа, милый папа! Пойдем чай пить. К нам пришел доктор Вальтер и хочет о чем-то переговорить с вами.
Аптекарь, который всю жизнь привык слушаться детей, и на этот раз немедленно проснулся, встал, молча последовал за дочерью, которая подала руку доктору, и вступил в гостиную, ища глазами места, где мог бы удобнее усесться и задремать. Рожер тоже был в гостиной. Аптекарша стояла возле самовара.
— Говорите же, — сказала панна Идалия доктору. — Мама, — продолжала она, — доктор хочет оказать вам что-то.
И она обратилась к побледневшему спутнику, но тот не в состоянии был произнести ни слова.
— Доктор Вальтер просит у вас моей руки. И она взглянула на него.
— Да, — отозвался странным, глухим голосом Вальтер, — я прошу руки панны Идалии.
Удивленный аптекарь всплеснул руками, пан Рожер не мог проговорить ни слова от изумления, у аптекарши выпал из рук чайник.
— Папа и мама! Благословите же нас, — сказав это, панна Идалия подумала: "La farce est jouée".
Для дополнения этой картины следует еще прибавить, что когда — по уходе Вальтера после продолжительного разговора с братом и матерью — отец уснул, в это время со слезами радости на глазах прелестная панна Идалия очутилась наедине с своей фавориткой, гардеробянкой панной Наромскою, она упала в кресло и хохотала до упаду. Докурив папироску, она сказала:
— Ну, Наромская, поздравь меня: я выхожу замуж, знаешь за кого? За этого старика, который купил аптеку. О, если б ты знала, как я потрудилась, как поработала! Сначала он был тверд, словно камень… и я овладела им только с бою. О, если бы ты меня увидела! Отец был немного не здоров, и я застала возле него старика. Думаю себе, стану на колени как бы возле отца, но так оборотилась к гостю, чтоб он видел мою шею и плечи… Ты сама говоришь, что у меня такие шея и плечи, каких ты в жизни не встречала.
— Это совершенная правда.
— Вот я и наклонилась весьма искусно и словно случайно придвинулась к нему. Смотрю… сидит, как каменный. Я и начала действовать глазами. Отец спал… Я устремила взор на старика, а ты знаешь, как я умею смотреть!
— О, вы воскресили бы мертвеца!
— Так и случилось, — сказала панна Идалия, — это был мертвый человек. Но как я начала, как начала смотреть на него, уверяю тебя, он таял, как воск, делался мягче, слабее, а я без милосердия добивала, добивала его…
— А отец?
— Ведь отец теперь спит постоянно. И когда только я заметила, что старик у меня во власти, вот тут-то было необходимо все искусство. Представь себе мою смелость — я говорю ему: идите и просите моей руки у родителей.
— Ах, Господи! — воскликнула панна Наромская. — Может ли это быть! А если б он отказал?
— Я уже была уверена, что он ни в чем мне не откажет. Взяв его за руку, я отвела его к маменьке; он при отце и при брате сделал предложение, и я торжественным образом вручила ему кольцо. И скажу тебе, только между нами, ибо это никому неизвестно, на прощание я так поцеловала его, что он до гроба не позабудет этого поцелуя.
— О, надеюсь! Он такой старый дед, а вы словно роза.
— И еще скажу тебе, моя Наромская (здесь она вздохнула)-, если б ты знала, как от него несет мускусом! Но я велю ему употреблять пачули.
Гардеробянка посмотрела на панну, но та уже позабыла о мускусе.
— Продадим аптеку. Он должен купить дом в Варшаве, и увидишь, моя Наромская, как я заживу в столице! Госпожа баронесса Вальтер, или Вальтер фон Вальтерштейн, — так даже лучше. А он обязан мне купить баронство, где хочет! Пунцовая ливрея с золотом, камердинеры, егерь! О, я должна иметь егеря, который так идет при экипаже, только надобно, чтоб был красивый парень. Знаешь ли, что Рожер сердится на меня и завидует, ибо ему не удалось с графинями. У Рожера нет энергии.
XI
На другой день, часов в десять утра, весь город знал уже важную новость, что доктор Вальтер, наверное, женится на панне Идалии Скальской. Многие этому не верили. Странным тоже казалось, что весть эта как бы нарочно и систематически распространялась повсюду, чтоб ни одна из договорившихся сторон не могла взять обратно своего слова. Городок взволновался.
Милиус собирался уже выходить из дому, как цирюльник принес ему эту новость, уверяя, что слышал ее из уст панны Наромской, которой передала сама панна Идалия.
— Неужели старик с ума спятил! — воскликнул Милиус. — Этого быть не может! Может быть, он подшутил над ними? Пусть бы женился на ком угодно, но не на панне Идалии. А иначе, лучше навязать себе камень на шею, и в воду!
И, схватив шляпу, доктор побежал прямо к дому Вальтера, но дверь была заперта. Старая кухарка Казимира уверяла, что пан вышел очень рано и даже не сказал, когда возвратится.
Доктор пошел назад задумчивый, и кого только ни встречал по дороге, все говорили ему, что слышали новость от пана Рожера или от самой Скальской.
Милиус решился отправиться прямо в аптеку. Старик Скальский сидел в кресле над какими-то бумагами, но дремал. Он приветствовал доктора спокойной улыбкой; и на лице его незаметно было большой радости.
— Любезный Скальский, — сказал Милиус, трепля по плечу хозяина, — в городе все говорят, что вы выдаете панну Идалию за старика Вальтера?
— Кажется… выходит… да, выходит, потому что у него миллион, — отвечал аптекарь.
— Что она сама захотела?
— Кажется, сама пожелала, и он пожелал… не помню… как-то сделал предложение и после… но пусть лучше жена расскажет тебе.
Доктор больше не расспрашивал, а подошел к пани Скальской, которая, проплакав целое утро от радости, сидела еще с покрасневшими глазами.
— Правда ли это? — спросил он.
— Правда, правда, — отозвалась аптекарша, поглаживая Финетку, которая лаяла на доктора. — И скажу вам, что наша Идалька просто гений. Ей быть бы королевою! Как скажет что, так уже и быть должно. Признаюсь вам, доктор, что когда она мне говорила сначала об этом замысле, я не хотела противиться, но не верила ей. Между тем вчера она привела старика и приказала ему сделать предложение. Он просто был послушен, как барашек. Скажу вам, доктор, — продолжала аптекарша, сложив руки, — что это всегда было дивное дитя, и я не знаю, в кого она удалась, ибо уж, конечно, не в меня и не в отца. Рожер, конечно, очень милый и образованный молодой человек, все отдают ему в этом справедливость, но ему далеко до Идальки. Рожер сам не понимает, как она успела в этом, и мы с мужем тоже не понимаем, ибо это настоящее чудо. А ведь Вальтер чрезвычайно богат.
— Жаль только, что его никто не знает, — сказал он, — и хоть кажется умным и ученым, но с тех пор как решился на такое супружество, — у доктора вертелось на языке слово сумасшествие, но он удержался, — то я начинаю сомневаться в нем.
— Но пан Милиус…
— Но, милейшая пани Скальская, ведь он старик, а ваша дочь олицетворенный дьяволенок.
Аптекарша рассмеялась, Финетка начала лаять, и, таким образом, кончился разговор.
