Валентин Рыбин - Огненная арена
Ратх первым пробрался во двор цирка. Во дворе никого не было. Только Никифор, как всегда, возился на конюшне. Все остальные артисты и прислуга еще не приехали. Ратх тотчас вернулся, позвал Нестерова и, проведя его под купол цирка, ввел в уборную комнату. В ней стояли столик, стулья, ящики и всюду на стенах висели афиши… Ратх быстро открыл крышку в погреб, спустился сам и подал руку Нестерову; Здесь было сыро и пахло одеждой.
— Вот здесь до вечера сидите, Иван Николаевич, потом посмотрим… Я найду Амана…
Дальнейшие события разворачивались довольно просто. После полудня, когда все стихло, и лишь по улицам разъезжал казачий патруль, Никифор вывел двух жеребцов из конюшни. Сел на одного, второго взял за повод и отправился за город, на «клевера». На севере Асхабада, возле новой бойни, где протекал арык, цирк имел свои небольшие угодья, и там частенько паслись лошади. Ратх, тем временем спустившись в погреб, облачил Нестерова в туркменский халат и сапоги, надел на него белый тельпек джигита. А Аман, явившись домой, сказал Каюм-сердару, что его благородие Махтум-кули-хан просил Амана привезти ему на той четыре ящика коньяка из ресторана.
— Ну что ж, отвези, — согласился отец. — Только не пойму, чего ради Махтумкули-хан заговорил с нами? Раньше я этого не замечал.
— Суровая жизнь всех мирит, отец, — сказал Аман и стал запрягать лошадей. Тут же он и выехал. И когда остановился возле цирка, то со двора вышли в туркменской одежде Ратх и Нестеров. Спокойно, без суеты, сели в ландо, поставили на колени дутары. Затем Аман занял место кучера и повозка двинулась в сторону новой бойни, на арыки. Благополучно проехали через армянские кварталы, миновали казачий пост на железнодорожном переезде. Правда, здесь унтер-офицер, подняв руку, остановил ландо и велел открыть дверцу. Но когда увидел туркмен с дутарами, то улыбнулся:
— На свадьбу, небось? — полюбопытствовал он.
— Угу, — ответил Ратх. — Наш отец, Каюм-сердар, берет четвертую жену.
— Живут же эти сердары, — позавидовал унтер и сам прикрыл дверцу.
На «клеверах» Аман распряг лошадей. Никифор помог ему. Затем оседлали трех скакунов. Нестеров, Ратх и Аман сели на них, попрощались с Никифором и поскакали на север, в пески. Аман хорошо знал дорогу к озерам Джунейта. Шестьдесят верст он проходил по пескам не один раз…
Никифор вернулся из-за города в сумерках. В цирк не поехал. Заглянул прямо к Гусеву: тут ему приготовили билет на пассажирский поезд. На рассвете он сел в вагон…
О брошенном ландо полиции стало известно лишь на другой день, когда управляющий бойни, осматривая скот в загоне, приметил: стоит золотистое ландо, кажется, сельского арчина, а людей и лошадей рядом нет. Управляющий подъехал, осмотрел коляску, понял, что дело тут нечисто и заявил полицмейстеру.
Лишь на третий день обо всем узнали Каюмовы. А известил штабс-капитана, как всегда, Ораз-сердар. Придя на службу и разговаривая с Жалковским, он приятно изумился, узнав о судьбе золотистой коляски, о которой два дня бубнил штабс-капитан, дескать, уехал Аман в Геок-Тепе и пропал.
— Ну что, штабс-капитан Каюмов, поздравляю вас,
— сказал с ехидной улыбкой Ораз-сердар. — Нашлось ваше ландо.
— Где, господин майор? — обрадовался Черкезхан.
— За городом, на Хивинской дороге. Лошадей ваших выпрягли и угнали, а ландо бросили. Видимо, такое оно и новое, если им не воспользовались грабители.
— Господин майор, я буду вам благодарен, если вы позволите мне сесть в ваш тарантас и съездить на Хивинскую дорогу!
— Что ж, пожалуйста, штабс-капитан, — не отказал Ораз-сердар. — Пожалуй, и я прокачусь с вами.
Офицеры сели в тарантас и минут через двадцать были за городом. Тут около арыка они увидели ландо, которое стояло, ткнувшись в землю оглоблями, а на оглобле сидел полицейский и курил самокрутку.
— Уму непостижимо, — сокрушался Черкезхан. — Главное, лошадей увели. Теперь покупать придется.
— Взяли бы вы, Черкезхан, коней у своих братьев-разбойников. Они же оба — революционеры. Гнать их надо из цирка… — И тут вдруг Ораза-сердара осенило:
— Штабс-капитан! — воскликнул он. — А вы не допускаете мысль, что это братья-циркачи выпрягли из ландо лошадей? Выпрягли и увезли с собой в пески Нестерова! Ведь младший ваш, Ратх, несколько месяцев жил у Нестерова! Почему бы не допустить такую мысль, что он помог ему бежать?
— Господин майор, умоляю вас, не порочьте нашу благородную фамилию. Все что угодно, только не связывайте нас с революционерами!
— Я не собираюсь порочить вашу фамилию, штабс-капитан. Но, согласитесь, доводы мои более чем убедительны. Я бы на вашем месте, Черкезхан, непременно проверил эту версию. Впрочем, извините заранее меня, но о моих подозрениях я сообщу Жалковскому.
— Господин майор, вы всегда были беспощадны ко мне. Ну зачем вы желаете мне зла?
— Это я беспощаден! Да вы что, штабс-капитан? — засмеялся Ораз-сердар. — Я докажу, что это не так, причем сейчас же. Выпрягайте одну лошадь из моего тарантаса, запрягайте в ландо и поезжайте домой. Лошадь потом приведете в канцелярию. А что касается «беспощадности», то замечу вам: всякие деяния на пользу государя и отечества не подходят к этому слову.
— Спасибо, господин майор. Вы, конечно, правы.
— Ну, вот видите!
Спустя некоторое время офицеры возвратились в асхабадский аул и рассказали о случившемся Каюм-сердару.
Поиски Нестерова продолжались уже третий день. На ноги была поставлена вся полиция города и приданные ей группы конных казаков. Ищейки беспардонно врывались в армянские дворы на Нефтоновской и Чехова, где, по предположениям, мог спрятаться бежавший преступник, лезли в сараи и погреба в рабочей слободке, за железной дорогой. Заодно произвели обыск в квартирах Вахнина, Шелапутова и слесаря Гусева, которые тоже бежали из города.
Приезжая на службу, генерал Косаговский каждое утро, войдя в кабинет и вызвав Жалковского, спрашивал о результатах розыска, качал головой, затем останавливался у окна и с сожалением говорил, глядя на виселицу:
— Боже ж мой, неужели эта глаголица так и не испытает смертный груз? Неужели так и будет стоять, как символ несбывшегося?
— Ваше превосходительство, — говорил Жалков-ский. — Я все-таки склонен думать, что случай кражи лошадей у арчина и бегство революционера — единая цепь. Может, нам отправить в пески отряд казаков?
— В пески? Казаков?! — удивился Косаговский. — Да вы что, генерал! Это же раскаленное пекло, я бы сказал. Казак хорош в чистом ковыльном поле, а в барханах при такой невыносимой жаре сразу скурожится. Да и чего гоняться-то попусту? Пустыня — она вон какая! С юга на север до самого Оренбурга тянется, а с востока — до Каспия. Попробуй-ка найди в ней беглеца. Пока ищите в городе.
Прошло еще три дня, и Косаговский поостыл. Виселицу приказал убрать, но поиски не прекращать. Жал-ковскому сказал самодовольно:
— Я думаю, виселица сделала свое дело. Не будь ее на площади — может быть революционеры еще подумали, бежать им из Асхабада или не надо. А как поняли, что не тому, так другому придется висеть на ней, так все и разбежались. Но жаль, конечно, что не удалось повесить этого частного поверенного… В центре России, по последним сведениям, уже несколько тысяч революционеров вздернуто. Плохо все-таки работаем. Плохо!
Розыск продолжался. И на тумбах всюду висел портрет Нестерова: красивое худощавое лицо, обрамленное бородкой, внимательный строгий взгляд и крепко сжатые губы. Но внимание к нему ослабевало, и уже кое-где портрет был залеплен свежими афишами или содран. И разговоры о беглеце прекратились. Но не переставал о нем думать штабс-капитан Каюмов.
В канцелярии о неполадках в семье Черкезхана уже забыли, а он только еще «созрел», чтобы отвратить от себя эту беду. В один из дней он обратился к Жалковскому:
— Ваше превосходительство, я и мой отец решили обратиться к вам за помощью. Дайте мне в дорогу двух казаков: я поеду в пески и постараюсь разыскать бежавшего преступника. Я не сомневаюсь, что он у чабанов. Его увезли туда мои братья. Их я тоже привезу и сдам вам собственноручно!
— Напрасная затея, господин штабс-капитан, — сказал Жалковский, но в голосе его не было уверенности. — Понимаете, сам начальник области против того, чтобы гоняться за одним преступником по всей Каракумской пустыне. Впрочем, если вам требуется всего два человека, пожалуй, есть смысл поговорить с Косаговский. Потерпите немного, сегодня же я решу этот вопрос.
— Ну что ж, — согласился он, — поезжайте, коли душа зудит. Привезете преступника — получите награду и в звании повысим сразу, а нет… У нас говорят: «На нет и суда нет». Доброго пути вам, штабс-капитан.
Вечером, часа за два до сумерек, Черкезхан отправился в пески, взяв с собой двух конных казаков и кучера Язлы, с нагруженным верблюдом. Язлы бывал у чабанов раньше, знал к ним дорогу. А на верблюда погрузили бочонок с пресной водой, хлеб и жареное мясо.
