Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
Один из чиновников встал и с сонным видом потребовал его документы. Похоже, он даже не заметил, в каком состоянии был Маль.
— У вас есть деньги, месье?
Охранник, стоящий сзади, подтолкнул его к перегородке. Рафаэль утвердительно кивнул головой.
— Вы должны также сдать все украшения, часы и галстук. Все это, месье, вам будет возвращено при освобождении.
На бланке чиновник старательно записал данные нового арестанта, пересчитал деньги в его бумажнике и отметил в ведомости сумму.
— Золотые часы с золотым браслетом, золотой перстень с бриллиантом…
— Напишите — с большим бриллиантом.
— …с большим бриллиантом, золотая цепочка от часов, золотая цепь и золотой медальон.
У Рафаэля, когда он выкладывал медальон, кольнуло сердце. Он был у него с момента крещения, и, как ни странно, Маль очень им дорожил. При взгляде на эту безделушку ему вспоминались сцены из его детства, ласки несколько безрассудной, но обожавшей его матери и немного чокнутого, но полного обаяния дяди.
— Галстук…
Он с трудом развязал пропитанный кровью узел на галстуке.
Служащий сложил все в большой бумажный пакет и протянул Рафаэлю подписанный бланк.
Открылась дверь, и в комнату грубо втолкнули находившихся в еще более жалком, чем Рафаэль, состоянии трех человек. У одного из них были разбиты руки, глаз не видно из-за кровоподтеков; двигался он на ощупь.
— Мы привели вам террористов. Они взорвали автомобиль офицера. Один из них, видимо, англичанин. Он сказал на допросе одну фразу: «Вы меня достали, сволочи, да пошли вы…»
Рафаэль не смог сдержать улыбки.
— Лейтенанту, который понимает по-английски, это не понравилось, и он предпочел допросить его сам.
— Тот отвечал?
— Нет; если он не кричал, то смеялся над нами.
Этот англичанин начинал все больше нравиться Малю. В прежней жизни это, должно быть, был очень красивый парень. Об этом можно было догадаться, несмотря на его заплывшие от побоев глаза, изуродованное лицо и распухшие губы.
— У него есть документы?
— Нет. Вот все, что у него было при себе…
Немецкий сержант бросил на перегородку фотографию очень красивой молодой женщины. Рафаэль тяжело вздохнул.
«И этот гетеросексуал!» — разочарованно подумал он и отвернулся.
Англичанину и еще одному арестованному, должно быть, было не больше двадцати. Третий был уже в возрасте: испачканные кровью волосы с проседью и пышные усы, обвисшие щеки, на лбу — глубокие морщины. Если бы не его взгляд, то его можно было принять за крестьянина из Лот-э-Гаронна. Один его глаз заплыл.
«Должно быть, у них есть приказ выкалывать нам глаза или избивать до слепоты», — подумал Рафаэль.
— Давайте пошевеливайтесь, уже все закончено.
Охранник, который не оставлял Рафаэля, подтолкнул его к выходу.
— Ваше имя, месье, — спросил чиновник мнимого крестьянина.
— Ален Дардерн.
Рафаэль Маль остановился. Этот голос был ему явно знаком. Немецкий солдат подтолкнул его к двери.
— Вперед!
Его отвели в соседнюю комнату, такую же, как и предыдущая; здесь его спросили, является ли он коммунистом, франкмасоном, участником Сопротивления или голлистом. На все вопросы Маль ответил отрицательно. Еврей ли он?..
Да, наполовину. По матери?.. Нет, по отцу. Очевидно, удовлетворенный его ответами чиновник, до странности похожий на своего коллегу из соседней комнаты, протянул Малю заполненную карточку, сказав по-французски с ужасным акцентом:
— До свидания, месье.
Вместе с охранником Рафаэль Маль начал спускаться по винтовой лестнице с неровными ступеньками. Ощущая беспрерывные толчки в спину, он почти бегом пересек помещение охраны и вступил в узкий коридор с очень высоким потолком. Вдоль коридора были расположены двенадцать дверей, так называемых «приемных камер». Охранник открыл дверь с номером 5 и грубо втолкнул своего подопечного в камеру.
Маль долго стоял неподвижно, опустив голову. Наконец он поднял ее, посмотрел вокруг и разразился гомерическим хохотом. Этот смех перерос у него в крик отчаяния: он забыл и о своей разбитой челюсти, и о кровоточащих губах.
Камера была очень узкой, чуть больше метра в ширину, что создавало впечатление чересчур высокого потолка, хотя он и был не выше трех метров. Двухъярусная деревянная кровать с соломенными тюфяками источала запах гниющей соломы и блевотины.
Рафаэль растянулся на нижнем ярусе, завернулся в какое-то грязное покрывало и почти мгновенно заснул с мыслью: «Ну вот, им все-таки удалось меня арестовать…»
В течение последующих двух дней все его «питание» составили лишь несколько капель воды с привкусом ржавчины из стоявшего в камере помятого кувшина. «На такой диете я быстро обрету форму», — подумал он.
На третий день в шесть утра за ним пришли.
— На выход!
Охранник провел его в комнату, напоминающую караульное помещение, где Рафаэлю велели полностью раздеться. Прямо при нем были вывернуты все карманы его одежды, затем одежду и обувь вернули, приказав снова надеть. Все… У него больше ничего нет: ни документов, ни денег, ни записной книжки, ни даже маленького огрызка карандаша. Ему дали драное одеяло, посудину, предназначенную для туалета, миску для еды, помятую кружку и оловянную ложку. При этом не забыли отдать квитанцию о конфискованных вещах, а также небольшую карточку с его регистрационным номером, номером его камеры и указанием профессии. Теперь он был заключенным номер 9793…
Сопровождаемый все тем же охранником, Рафаэль со своим немудреным скарбом в руках проследовал в просторный овальный вестибюль. Первое, что бросилось ему в глаза, была огромная печь, громоздившаяся посреди помещения, труба ее выходила наружу через окно, освещавшее холл. На трех этажах по кругу через каждые два метра разместились камеры с массивными дверями. На них были выведены большие черные цифры и прикреплены таблички, с написанными на разноцветных ярлыках — красных, зеленых и желтых — регистрационными номерами заключенных, находившихся в камерах. В каждой двери было забранное решеткой смотровое оконце.
— Стоять!
Охранник остановился около камеры с номером 85. Другой охранник открыл дверь ключом внушительных размеров. Внутри было довольно темно. Вдоль каждой стены камеры сидели на койках напротив друг друга люди. Их было шестеро. Рафаэль стал седьмым. После того как дверь закрылась, они поспешно окружили его.
— Ну что, старина, неплохо они тебя отделали, сволочи…
— Меня зовут Керадек Лоик, я — бретонец, из Пон-Авена… я — матрос.
— Я — испанец, мое имя Фернандо Родригес…
— Я… Деде Демот из Бордо.
— Жорж Ригаль, я тоже из Бордо, студент.
— Я Марсель Риго, портовый рабочий.
— Доктор Леметр, врач из Либурна. Дайте-ка я вас осмотрю… Похоже, что ничего серьезного…
Все, за исключением врача, которому можно было дать лет сорок, были молоды, очень молоды.
— Рафаэль Маль, писатель и журналист, из Парижа.
— Нас балуют, кореша! Писатель… он будет нам рассказывать истории, — усмехнулся, картавя, Деде.
— Рад с вами познакомиться. Давайте, раскладывайте там ващи вещи, — сказал врач, указывая на маленькую нишу около входа.
Это была туалетная комната с умывальником, над ним на полке стояли ряды кружек, посуда, мыло, зубной порошок и большая банка хлорки.
Рафаэль поставил свою кружку и миску рядом с остальными. У него, однако, не было ни зубного порошка, ни зубной щетки.
Заключенные опять сели на две койки, не шевелясь и не нарушая тишины, они лишь подвинулись, чтобы освободить новичку место. Маль осмотрелся. Камера, образующая на высоте около двух с половиной метров неровный свод, была не больше восьми квадратных метров — и это на семерых человек… В одной из стен — крошечное зарешеченное окно, больше похожее на форточку.
— Что, только две койки?
— Да — ответил Риго. — Вечером мы их сдвинем вместе и метелим тюфяками. — Если удалось втиснуться шестерым, поместится и седьмой.
Рафаэль улыбнулся в ответ на приветливое слово.
— Ну, рассказывайте, какие новости? — спросил юный Лоик.
— Какие такие новости?..
— Вот те на! С воли, конечно. Во, пентюх! — возмутился Деде Демот.
— Извините, я еще не освоился. Что бы вы хотели знать.
— Про войну, разуется. Что там творится?
— Не очень-то хорошо для немцев… — начал Рафаэль.
— Это-то мы знаем, — перебил испанец.
— Да дайте же ему рассказать.
— Чиано постигла участь Муссолини…
— Ура!..
— Де Голль и Черчилль провели в Марракеше переговоры…
— Ура!..
— Союзники высадились в Аншю…
— Ура!..
— Берлин бомбили уже сотни раз…
— Ура!..
— В Колони были произведены массовые казни борцов французского Сопротивления.
