Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша
«Жизнь, которую вели в Мальмезоне, когда я выходила замуж, походила на жизнь в любом замке, куда хозяева наприглашали слишком много народа. Наши апартаменты состояли из спальни, туалетной и комнатки для нашей горничной, как это обычно бывает в загородных домах. Мебель была совсем простая, и помещение дочери хозяйки отличалось от моего лишь двустворчатой дверью, да и его она, по-моему, получила лишь после замужества. В спальнях не было паркета, что удивило меня: я-то знала, до какой степени была взыскательна г-жа Лекульте. Все спальни выходили в один длинный коридор, куда вела ступенька; справа располагались апартаменты г-жи Бонапарт и малая гостиная, где завтракали…»
Этот завтрак, проходящий без Бонапарта, подается ровно в одиннадцать утра, и на него не приглашается никто из посторонних, кроме разве что кого-нибудь из членов семьи. После завтрака Жозефина беседует, читает газеты, вышивает или принимает какого-либо посетителя.
Однажды в Мальмезон приезжает некий г-н де Сере, жаждущий снова стать адъютантом Бонапарта. Он был отставлен от должности за то, что, будучи командиром в Бордо, истратил две лишние недели на выполнение своей задачи. По просьбе Савари[249] Жозефина дает ему аудиенцию. Собираясь к ней, де Сере встречает своего портного, вручающего ему счет. Он является в Мальмезон, приходит в восторг от «изящного и очаровательного» приема, оказанного ему Жозефиной, вручает ей прошение, глотает, как шербет, обещание владелицы замка походатайствовать за него перед мужем, возвращается к себе, хмельной от надежд, и находит у себя в кармане собственное прошение. Он ошибся и подал Жозефине счет от портного! Несчастный не спит всю ночь, а наутро бросается к супруге первого консула.
Едва заметив г-на де Сере за колоннами вестибюля, Жозефина подбегает к нему и протягивает руку.
— Как я рада! Я передала ваше прошение первому консулу. Мы прочли его вместе. Оно превосходно и произвело на моего мужа сильное впечатление. Он сказал, что прикажет Бертье подать ему рапорт по этому вопросу и через две недели все будет улажено.
Уверяю вас, мой дорогой, весь вчерашний день я чувствовала себя счастливейшей женщиной на свете, и все благодаря этой удаче — я ведь могу считать, что дело сделано.
Г-н де Сере не решается раскрыть рот. «Однако, — говорит г-жа Жюно, — из всего этого можно заключить, что на г-жу Бонапарт, при ее безупречной доброте и обязательности, нельзя было полностью полагаться там, где речь шла об успехе какого-нибудь дела. Она была благожелательна к людям, искренне желала оказывать им услуги, но это желание покидало ее при малейшем признаке неудовольствия со стороны первого консула».
Она сама как-то сказала Карно:
— Не придавайте значения моим рекомендациям: у меня их вырывают, докучая мне просьбами, и я без разбора раздаю их кому попало.
Со своей стороны, Наполеон не обращал внимания на бесконечные просьбы за подписью Жозефины.
— Что мне с этим делать? — осведомился Карно, указывая на внушительную связку писем консульши, патронессы просителей и соискателей.
— Ничего, — ответил Бонапарт. — Это сплошь интриганы.
В шесть вечера Бонапарт, проведя весь день за работой и приемом министров, генералов и советников, является к жене обедать. На обеде присутствуют дамы Жозефины, адъютанты, их молодые жены и кое-какие друзья. По средам обед носит почти торжественный характер. После него все переходят в гостиную. Жозефина садится за арфу; иногда она играет, но обязательно одну и ту же мелодию. Она явно предпочитает свою вышивку и работает, слушая Арно, приезжающего из Парижа с кем-нибудь из собратий. Дюсис, не заставляя себя просить, декламирует отдельные сцены из своих пьес, Легуве читает стихи, а Бернарден де Сен-Пьер — «Диалог Сократа». Маленький двор развлекается шахматами или реверси[250], а то и собирается в маленьком замковом театре, где Луи, Евгений, Гортензия, превосходная актриса, Савари, Дидло[251], Лористон, г-жа Мюрат, генерал Лальман и Бурье, самый одаренный из всех, разыгрывают спектакли. Душой маленькой труппы, безусловно, является Евгений. В возрасте двадцати одного года он становится полковником гвардейских егерей с годичным жалованьем в 30 000 франков, которое в 1803 возрастет до 150 000. Его отчим подарил ему великолепный особняк Невиль-Вильруа на Лилльской улице. Это роскошный дар. Евгений обаятелен, улыбчив, неизменно весел, и девушки Мальмезона поглядывают на него не без задней мысли, тем более что он коллекционирует любовные приключения.
«В погожие дни, — рассказывает нам Лора, — первый консул приказывал накрывать обед в парке. Стол ставили на левой стороне лужайки перед замком и чуть впереди правой аллеи, от которой не осталось теперь следа, если не считать отдельных каштанов. За столом сидели недолго: если на обед уходило полчаса, первый консул находил, что трапеза слишком затянулась.
Когда он бывал в добром расположении духа, погода стояла хорошая и у него оставалось в распоряжении несколько минут, украденных от непрерывной, убивавшей его тогда работы, он играл с нами в горелки. Тут он вечно плутовал, как и в реверси. Подставлял ножку, пускался бежать, не крикнув „горим!“. Словом, это было плутовство, исторгавшее у нас радостный смех. В таких случаях Наполеон сбрасывал сюртук и мчался, как заяц, вернее, как газель, которой он скармливал весь табак из своей табакерки, подуськивая ее гоняться за нами, и чертова скотина разрывала нам платье, а 8 порой хватала нас за ноги.
Однажды после обеда была хорошая погода. Первый консул скомандовал:
— Играем в горелки!
И вот уже сюртук на земле, а покоритель мира носится, как старшеклассник».
Неожиданный портрет, не правда ли? Но продолжим чтение:
«В то время там был глубокий ров, тянувшийся на известном протяжении вдоль поля, которое позднее было куплено под большую посадку платанов и тюльпановых деревьев. Таким образом, любопытные могли издалека видеть с этого поля все, что происходит в мальмезонском парке. Со стороны замка шла железная балюстрада, на которую было очень удобно опираться. Г-жа Бонапарт, не принимавшая участия в игре, прохаживалась с г-жой де Лавалет у этой балюстрады и вот, пройдя несколько шагов, вдруг страшно испугалась: они заметили двух незнакомцев, чьи лица, а главное, манера держаться способны были устрашить кого угодно, особенно в момент, когда Франция еще трепетала после нивозского покушения. Эти двое мужчин были плохо одеты и тихо переговаривались, поглядывая на первого консула. Я уже вышла из игры и в этот момент приблизилась к г-же Бонапарт. Она оперлась на мою руку и велела г-же Лавалет позвать г-на Лавалета или Евгения, но осторожно — главное, чтобы ее не заметил первый консул, который не терпит загадок и предосторожностей.
— Вам что-нибудь нужно, граждане? — спросила она незнакомцев дрожащим голосом.
— Ей-Богу, нет, гражданка. Просто мы смотрим. Разве на этом поле запрещено находиться?
— Нет, конечно, нет, — торопливо ответила г-жа Бонапарт, — но…
— А, значит, потому, что мы смотрим на первого консула? Я как раз говорил брату, удивительное, мол, дело видеть, как первое лицо Республики забавляется, словно самый бедный из французов. — Гляди! — сказал незнакомец, вцепляясь спутнику в руку и указывая пальцем на первого консула, который трепал моего мужа за ухо[252], — гляди, как он ухватил Жюно! Хотел бы я оказаться лицом к лицу с ним; думаю, со мной это ему так не сошло бы.
В ту секунду, когда пришелец заканчивал фразу, ему пришлось круто повернуться, и он очутился лицом к лицу с Раппом, которого встретила г-жа Лавалет и которого, понятное дело, не требовалось подгонять туда, где замаячила хоть тень опасности для его генерала.
— Что вы здесь потеряли? — громовым голосом осведомился он. — Что вам нужно? Милостыню? А ну, живо отсюда! С какой это вы стати глазеете на сад и путаете дам своим разбойничьим видом? Отвечайте же. Я прикажу вас арестовать, если не заговорите.
— Вот как! По-моему, дело принимает скверный оборот, полковник, — вмешался тот, кто до сих пор молчал. — Давно ли запрещено даже глядеть на нашего генерала? Неужто он приказал прятать его от старых солдат? Ну нет, уверен, что нет!
— Конечно, нет, конечно, нет! — подхватил другой.
— Вы военные? — поинтересовался Рапп, оттаявший при виде своих.
— Ну и вопросик! Кем же нам еще быть?.. А вон и тот, кто не выставит нас за дверь.
Это подоспел Евгений, постаравшийся побыстрее отвертеться от игры в горелки и сбегать посмотреть, что происходит у Раппа с незнакомцами, а заодно и с нами, которые, вероятно, все запутали еще более.
— А, это ты! — сказал он тому из чужаков, у которого не было руки (мы не заметили этого, потому что на нем был скрывавший его целиком сюртук не по росту).
