Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт
- Не дури, царица! По воле самодержца всероссийского мы поступаем, а не по своему усмотрению. Велю и тебе не перечить воле государя нашего и принять постриг со смирением и с молитвой Господу.
- Не хочу! Не желаю!
Выборные дворяне, подхватив Соломонию под руки, можно сказать, поволокли ее в монастырский храм, где все уже было приготовлено для пострига.
Великая княгиня продолжала отказываться принять схиму, хотя теперь она окончательно убедилась, что выхода нет. Если бы дети боярские из ее охраны намеревались ее защитить, они давно бы пробились бы в монастырь и отбили ее от злого Шигоны. Понимая безвыходность, она все же отталкивала настоятельницу, которая сама хотела провести установленный обряд пострига, и тогда Шигона принялся хлестать Соломонию по щекам, приговаривая:
- Смирись! Смирись!
Женщина зарыдала, оскорбленная до глубины души, и, казалось, потеряла полностью волю к сопротивлению, однако, надевая рясу инокини, произнесла со злой торжественностью:
- Господь праведный отомстит за коварство, со мною сотворенное! Всем! И государю, и исполнителям его воли!
Слезы жалости к себе, слезы бессилия лились по ее щекам, пропахивая борозды в щедрых белилах и румянах.
На следующее утро в келью Соломонии чуть свет вошла монахиня и известила:
- Сестра. Тебя ждут во дворе. Ехать в Суздаль. Осунувшаяся за ночь с припухшими от слез глазами, Соломония со вздохом встала:
- Я готова.
Отчего же ей быть не готовой, если она всю ночь пролежала на жестком топчане в той самой рясе, которую на нее напялили силком. Когда же Соломония вышла во двор, ее было не узнать. Величественно недоступная, словно ничего в жизни не изменилось. Ей ли, двадцать лет царствовавшей в Кремле, выходить к бывшим раболепным слугам со слезами на глазах. Она, проведя ночь без сна и в рыданиях, нашла силы взять себя в руки: «Все! Довольно слабости! Мои чувства только при мне!»
И все же она едва не вскрикнула от возмущения, когда увидела, что в стражниках стояли те самые сопровождавшие ее дети боярские, только они были теперь одеты не в бархатные кафтаны, а в кольчуги, и на головах их вместо отороченных чернобуркой красноверхих шапок красовались шеломы, начищенные до блеска.
«Изменники! - хотелось ей крикнуть с упреком. - Знали и вчера, на какой позор меня сопровождали!»
Зряшное обвинение. Они - рабы: велено им проводить царицу в монастырь, они исполнили повеление, наказали доставить инокиню в Суздаль - исполнят со рвением и это.
- Что же, поехали, коль требуется, - произнесла Соломония спокойно.
Сразу же за Скородомом к сопровождающей возок бывшей царицы сотне присоединилась еще пара сотен детей боярских под началом Ивана Шигоны. Он удивил Соломонию низким, весьма почтительным поклоном. Дворянин сказал, словно извиняясь:
- Велено мне доставить тебя в Суздаль. Я сделаю это, но без малейшего тебе притеснения. С великим почетом.
В общем-то слова эти прозвучали издевательски: нужен ли ей, инокине, великий почет? Ее везут в заточение, и этим все сказано.
Шигона повез инокиню не по Владимирской дороге, а взял на Киржач. В этой стороне было значительно больше женских монастырей, стало быть, можно чаще делать остановки, чтобы знатная инокиня не притомилась в пути.
Ехали не спеша, одолевая не более двадцати верст в день, а то и того меньше. Все зависело от того, как далеко от монастыря, где они ночевали, до следующего. Кельи бывшей царице отводились просторные, с мягкими ложами, трапезовала она всегда с настоятельницами.
Соломония постепенно начала свыкаться с новым образом жизни, не предвидя никаких изменений в худшую сторону, поскольку не верила, что все блага не от личного старания Шигоны (он зол и не станет делать ей добра), а по велению ее бывшего мужа. «Есть еще немного совести у него».
Увы, изменения произошли. Совершенно неожиданно.
День клонился к вечеру. Возок, с сотней впереди и двумя сотнями позади, втянулся в хмурый лес, подступавший вплотную к дороге. До женского монастыря под Юрьевом-Польским - рукой подать. Поэтому ехали шагом, рассчитывая достичь монастыря до заката солнца. И вдруг… залп десятка рушниц из придорожного ерника, дождь стрел, а следом - несколько сотен вооруженных мечами и шестоперами людей налетело на передовую сотню и на замыкающую.
Шигона не растерялся, выхватил Соломонию из возка, перекинул ее через седло и, окруженный телохранителями, прорвался сквозь пешие ряды нападавших из засады. Во весь опор он понесся к монастырю, понимая, что только за его стенами сможет сохранить инокиню от попытки ее отбить. Ему повезло. У засады не было под рукой коней. Коневоды держали их поодаль на лесной полянке. Пока, спохватившись, нападавшие кинулись к коням, пока выбрались сквозь лесную чащу на дорогу, Шигона со своей драгоценной ношей смог уйти. До монастыря оставалось совсем близко. Его настоятельница, оповещенная, что в монастыре остановится на ночь бывшая царица, велела вести наблюдение за дорогой из надвратной церкви, и когда послушницы увидели скачущих сломя голову всадников, у одного из которых через седло была перекинута инокиня, они перепугались насмерть. Стремглав послушницы кинулись к настоятельнице, и та поспешила к воротам, чтобы велеть без промедления отворить их.
Преследователям оставалась почти верста до монастыря, когда ворота его, приоткрывшись, впустили Шигону и сопровождавших его всадников.
- Господь простит согрешение наше, - перекрестилась настоятельница.
И в самом деле, совершен великий грех: мужчины впущены в женский монастырь, но разве настоятельница, мудрая женщина, могла поступить иначе, поняв, что крамольники хотели отбить бывшую царицу.
Иван Шигона буквально спихнул с седла Соломонию, придержав лишь за ворот, дабы не зашиблась до смерти.
- Коварная! Ангельское послушание и ковы за спиной!
Соломония уже думала оправдываться, сказать, что и для нее нападение столь же неожиданно, но сочла унизительным объясняться с верным псом злодея-мужа.
К счастью для нее, Шигона не перехватил презрительного ее взгляда, иначе мог бы отхлестать в горячке плетью.
- Выпусти нас, - сказал он настоятельнице.
Преследователи остановились в полуверсте от монастыря, поняв бесполезность дальнейшей погони: не штурмовать же высокие каменные стены. Развернув коней, всадники поскакали к своим, чтобы врубиться в Сечу; и в это время Шигона с телохранителями, проскользнув в приотворившиеся ворота, сразу же пустил коня в намет.
С надвратной церкви было видно, что теперь все поменялись местами: преследователи удирали, дети боярские гнались за ними.
Однако Иван Шигона стегал своего коня плеткой не потому, что намеревался догнать уносившихся в лес, - он торопился к месту сечи, чтобы сразиться с нападавшими из засады. У него хотя всего дюжина, но зато самых ловких рубак. Это, по его мнению, должно было обеспечить полную победу. И еще думал о том, чтобы не посекли в пылу сечи всех нападавших до одного. «Хотя бы человек пяток сохранить. Иначе не удастся дознаться, по чьей воле засада на дороге».
Шигона опоздал. Короткий бой на лесной дороге закончился так же стремительно, как и начался. Увидев, что погнавшиеся за Соломонией возвращаются без нее, разбойная ватага, только что яростно рубившаяся с детьми боярскими, услышав команду: «В лес!», улетучилась в мгновение ока. Только вот самому главному из них не повезло: на мгновение он потерял бдительность, и ловкий удар шестопера свалил его на землю. Всадники, увидевшие это, не бросились спасать своего вожака, тут же юркнули в лес.
Дети боярские встретили Ивана Шигону радостными возгласами:
- Победа!
Все поняли, что самое главное сделано, бывшая царица Соломония осталась в их руках, и теперь можно ждать милостей от царя, а не суровой кары, которая не миновала бы никого, если бы инокиню у них отбили.
Шигона нахмурился, увидев на дороге только трупы. И нападавших, и отбивавшихся. Почти поровну. Стало быть, не простолюдины-неумехи засадили ради разбойной наживы, а ратники.
- Что, ни одного живого? - все же спросил Шигона, будто бы не веря своим глазам.
- А на кой ляд вожжаться с живыми? Секли насмерть!
- Оно, конечно, хорошо бы, да хуже худого. Пытать-то некого. Откуда узнали наш путь, кто послал засаду? Если бы мы все это на ладошке преподнесли Василию Ивановичу, государю нашему, нас с вами ждала более щедрая награда.
Пока Шигона говорил о том, как было бы, если бы… один из сотников принялся обходить посеченных, вдруг сообщил радостно:
- Воевода! Дышит ихний атаман!
Оказалось, что главарь хотя и был в беспамятстве, но выжил, дышал ровно, глубоко.
Иван Шигона поспешил к нему, опустившись на колени, приложил ухо к груди - ровно бьется сердце, почти как у здорового. Поднялся дворянин довольный и приказал:
