А. Сахаров (редактор) - Александр III
– Я не желаю этого слышать.
И триумвират принялся за работу. И Рихтер, и Воронцов-Дашков были людьми средних способностей, а граф к тому же и любитель выпить. Зато Рихтер имел большой опыт в делах, так как многие годы занимал пост главноуправляющего собственной его величества канцелярии. И, всецело доверяя им, император страстно желал знать правду, как и чем живёт Россия. Он мучительно страдал от сознания, что на Руси нет правды. Однажды Александр III вызвал Рихтера и попросил его откровенно сказать о внутреннем положении страны.
– Я чувствую, – говорил он, – что дела в России идут не так, как следует. Я знаю, что вы мне скажете правду. Скажите же, в чём дело?
– Государь, вы правы, – ответил Рихтер. – Дело в том, что у нас есть страшное зло – отсутствие законности.
– Но я всегда стою за соблюдение законов и никогда их не нарушаю… – удивился император.
– Я говорю не о вас, а о нашей администрации. Она слишком часто злоупотребляет властью! И не считается с законами!
– Как же вы представляете себе положение России?
Рихтер после паузы сказал:
– Я много думал об этом, ваше величество. Я вижу себе теперешнюю Россию в виде колоссального котла, в котором происходит брожение. Кругом котла ходят люди с молотками. И когда в стенах котла образуется малейшее отверстие, они тотчас его заклёпывают. Но когда-нибудь, государь, газы вырвут такой кусок, что заклепать его будет невозможно. И тогда все мы задохнёмся…
Александр III вздохнул:
– Да, котлу необходим предохранительный клапан.
И всё же ближе, чем министр двора Воронцов-Дашков и Рихтер, был государю Черевин, которому он многое прощал. Человек острого ума и замечательный администратор, он ещё молодым полковником получил приглашение генерал-губернатора Виленского края Муравьёва на должность начальника канцелярии, когда того назначили для усмирения Литвы. Манера и речь Черевина были довольно прямые и резкие, что соответствовало характеру Александра III. Однако и он не мог рассчитывать на податливость императора.
Как-то после обеда Черевин, по обыкновению, играл с государем в карты; оба были сильно подогреты.
– Ваше величество, – приставал начальник охраны. – Будете ли вы горевать и плакать, когда я умру? Я чувствую приближение смерти. И мне не так жалко, что я умру, как жалко думать о том, как этим будете огорчены вы…
Император всё повторял:
– Отстаньте вы от меня!
Тогда Черевин начал упрашивать Александра III, чтобы тот до его кончины пожаловал ему ленту Александра Невского. Он принялся перечислять всех своих сверстников, которые давно уже носят эту ленту, между тем как сам Черевин до сих пор имеет только ленту Белого Орла[155].
– Ну и оставайтесь с ней, – последовал ответ.
Дело в том, что император награждал наиболее скупо именно своих приближённых, да и вообще старался, в отличие от своего отца, раздавать поменьше орденов и лент.
В другой раз Черевин встретил в яхт-клубе посла в Персии князя Долгорукого. Тот усиленно обхаживал его, заказывал шампанское, а когда Черевин дошёл до нужной кондиции, вдруг сказал:
– Пётр Александрович! Упросите императрицу, чтобы меня назначили послом в Данию…
Такое назначение на родину принцессы Дагмары открывало блестящую карьеру в дипломатическом корпусе.
– Хорошо, я попробую, – легкомысленно согласился Черевин, хотя и знал, что Мария Фёдоровна не жалует князя.
В очередной раз за картами, когда они играли втроём с Александром III и государыней, Черевин, решив, что настал удобный момент, произнёс:
– Вот князь Долгорукий упрашивает вас, чтобы вы назначили его послом в Данию.
Мария Фёдоровна холодно возразила:
– Как же я могу просить о назначении его послом, когда место это там занято?
– Совершенно верно, что место занято, – ответил Черевин. – Но только согласитесь на то, что если место это будет свободно, то Долгорукий будет назначен туда послом. Потому что раз вы это скажете Долгорукому, он ни перед чем не остановится…
– Так пусть он поедет в Данию, отравит посла, и место будет свободно, – добродушно вмешался император.
– Неужели так и передать князю? – изумился Черевин.
– Так и передайте, Пётр Александрович, – заключил Александр Александрович. – Только, чур, от своего имени. Пусть это будет ваш совет…
Мирно и тихо протекали дни этого государя, мешавшего дело с потехой, государственные занятия с незамысловатой, но искренней шуткой. Застолья с начальником охраны не мешали ему в самых серьёзных делах. Одним из них была российская история. Так, при ближайшем его участии было создано Императорское Историческое общество, во главе которого он находился.
3
Государь император, можно сказать, больше других наук любил историю, собирание археологических коллекций и много сил отдавал реставрации памятников старины, особенно связанных с патриотическими событиями в прошлом России. Вот почему так нравились ему беседы с Николаем Карловичем Шильдером[156], генералом-историком и сыном боевого генерала. Какая несправедливость! Несмотря на его капитальные труды, при дворе и в военных кругах Шильдера вовсе не знали и путали с генералом Шильдер-Шульднером.
Как-то в Михайловском манеже, после парада, уже собираясь уезжать, Александр III сказал:
– Я видел здесь Николая Карловича. Я бы хотел переговорить с ним…
Свита недоуменно переглядывалась, не понимая, кто бы это мог быть. Император увидел их растерянность:
– Я хочу переговорить с генералом Шильдером.
Толпа расступилась, и скромно стоявший в задних рядах генерал-майор подошёл к Александру Александровичу.
– Николай Карлович, – обратился царь к нему, – вы не могли бы уделить мне время для беседы? Я просил бы вас сесть со мной в карету.
– На другой день, – посмеиваясь, говорил Шильдер, – я проснулся знаменитостью. Ко мне приехало немало важных лиц, раньше не удостаивавших меня своим вниманием. Если верно говорят: «Sic transit gloria mundo», то можно сказать: «Sic gloria mundi advenit…»[157]
По дороге в Аничков дворец государь спросил:
– Николай Карлович! Что вы думаете о старце Фёдоре Кузьмиче? В последнее время появилось несколько сочинений прямо противоположного толка. Одни авторы доказывают тождество старца с императором Александром Павловичем, другие начисто отрицают это.
Аскетически худое лицо Шильдера оживилось:
– Ваше величество! Весь спор только на том и держится, что одни непременно желают, чтобы Александр Первый и Фёдор Кузьмич были одно и то же лицо, а другие этого не хотят. Между тем никаких определённых данных для решения этого вопроса в ту или другую сторону, по крайней мере у меня, нет. Я могу привести столько же данных в пользу первого мнения, сколько и в пользу второго, но никакого заключения не сделаю…
Перед кабинетом царя ожидал генерал-адъютант Глинка-Маврин, скуластый, вислоусый, в тёмно-зелёном мундире с уширенным книзу бортом, в золотом шитье и с аксельбантами.
– Ваше величество, – сказал он, – я принёс бумаги на подпись.
Император Александр Александрович взялся за золочёную ручку двери.
– Борис Григорьевич, я попрошу вас прийти ровно через два часа…
Разговор с Шильдером продолжился в кабинете.
– Я понимаю, – размышлял государь, – вам нужны неоспоримые научные факты. Вы не можете доверять впечатлениям. А кроме всего прочего, вы сейчас как раз разбираете документы о царствовании императора Александра Павловича. И всё же…
Шильдер составил биографии российских государей: он уже писал труд об Александре I и подумывал начать работу над жизнеописанием его отца. Александр III выказывал ему такое доверие, какое даже стесняло Николая Карловича при его исторических исследованиях. По личному разрешению царя он имел доступ в самые секретные архивы.
– Вы сами будете своим собственным цензором, – заявил император.
«Это собственное цензорство очень стеснительно, – рассуждал сам с собой Шильдер. – Ведь часто очень трудно решить, по словам Пушкина, «чего нельзя и что возможно»…
– Знаете, ваше величество, – увлечённо заговорил генерал-историк, – иногда попадаются такие свидетельства, что поневоле начинаешь думать, что старец Фёдор Кузьмич – это император Александр Павлович. И не поместить их в моём труде я не имею права. Да вот, например. В той же местности, куда был водворён старец, жили двое сосланных придворных служителей. Один из них тяжело заболел. А вы знаете, ваше величество, что таинственный старец, по народному говору, имел какой-то особенный дар утолять страдания. И не только телесные, но и душевные. Слава его в Сибири была столь велика, что к нему стекались болящие или движимые благочестивыми чувствами. Так вот, занедуживший ссыльный упросил своего товарища посетить Фёдора Кузьмича и испросить у него исцеления. При содействии одного человека, имевшего доступ к старцу, он был принят им в своей келье, а провожатый остался в сенях. Посетитель бросился в ноги Федору Кузьмичу и, стоя перед ним на коленях, в невольном страхе опустив голову, рассказал, в чём было дело. Кончив рассказ, он почувствовал, что старец поднимает его, и в то же время слышит – и не верит своим ушам – мягкий и кроткий, знакомый ему голос. Встаёт, поднимает голову и с криком, как сноп, валится без чувств на пол. Перед ним стоял и говорил в образе отшельника сам император Александр Павлович, но только с седой бородой. Фёдор Кузьмич отворил дверь и кротко сказал провожатому:
