Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Итак, перед ним предстало живое воплощение ушедшего в легенду царствования. Женщина, на руках которой умирал Людовик XIV, которая была не просто любовницей, а соправительницей, тайно обвенчанной женой. Седые жидкие букли выбивались из-под чепца. Петр вглядывался в эти наспех подреставрированные развалины, пытаясь представить когда-то великолепное сооружение. Старуха попробовала отодвинуться в тень, но от яркого солнца некуда было скрыться. Безжалостно, молча разглядывал он остатки былого могущества. Конечно, все проходит, это жалкое морщинистое усохшее существо доказывало суету сует, тщетность земной власти и богатства. Сильные духи, яркие румяна — нелепое зрелище, достойное размышлений.
У Петра было развито чувство истории. Он знал свою роль и умел среди потока событий и лиц находить исторически значимые.
…Та самая Франсуаза Ментенон, о которой без устали твердила Европа в течение двадцати с лишним лет, та самая, которая холодно встретила смерть Людовика, своего морганатического супруга, та, что не стала безутешной вдовой, а написала мемуары беспощадные, злые. Этим закончился блестящий век «короля-солнца».
Как сказано в Библии: «Во всех делах своих помни о конце».
Умирая, Людовик сказал Ментенон: «Я утешаюсь вашим возрастом, мы скоро встретимся».
Она была старше короля на пять лет.
По одной версии, Петр спросил маркизу, чем она больна. Она ответила: «Старостью, Ваше Величество», на что Петр сказал, что все мы подвержены этому, когда долго живем. Историки добавляют, что Петр похвалил ее заведение за образцовый порядок.
Однако Сен-Симон пишет, что Петр ничего не произнес у постели де Ментенон, молча покинул спальню. Да и о чем было говорить, зрелище произвело на него такое удручающее впечатление, что любые слова были бесцветны. Он удалился даже без поклона. Сен-Симон утверждал, что ему известно, как Ментенон была поражена и оскорблена.
Некоторые утверждают, что Петр галантно похвалил учрежденное ею заведение, где девицы обязаны ей своим воспитанием и счастьем, так что это может служить утешением.
Последний вариант выручает Петра, для учителя же молчаливый уход царя куда выразительней. Но жизнь не выбирает художественных решений.
Сен-Симон заключает рассказ о Петре не свойственным ему признанием. Своеобразие талантов Петра, пишет Сен-Симон, делает его государем, достойным величайшего восхищения самых отдаленных потомков. Таково было единодушное мнение Франции, очарованной русским царем.
Описание внешности Петра, созданное Сен-Симоном, Молочков считал самым живописным и, пожалуй, лучшим. Не удержался, процитировал: «Царь был хорошо сложен, лицо круглое, высокий лоб, красивые брови, полные губы, смуглый, красивые живые проницательные глаза, черные, взгляд величественный, иногда бешеный. Весь его вид свидетельствовал об уме, рассудительности. Шляпа его вечно валялась на столе. При всей его простоте все сразу понимали, кто он такой. Съедал, выпивая, невыразимо много. Царь неплохо понимал по-французски и мог говорить, если б захотел. Очень хорошо говорил по-латыни».
Портрет сам Молочков признал несколько приукрашенным — прищурясь, он как бы сравнивал: плечи узкие, голова маленькая, пропорции не хватало…
Обычно ирония Сен-Симона не щадила никого, он предпочитал обличать, выявлять пороки, издеваться над глупостью власть имущих. Видно, что Петр произвел на него исключительное впечатление. Людовику XIV повезло в том смысле, что при его дворе оказался такой писатель, как Сен-Симон. Да и Петру повезло заполучить столь проницательного наблюдателя.
Величие Людовика шло от его окружения (оно состояло из прекраснейших умов Франции). Людовика отшлифовали парижские салоны. Осанка, вальяжность — он умел дорого продавать королевскую улыбку, создал свой культ, обожествил себя, доказав, как много может достичь бесталанность. Он воевал успешно и бестолково. Культ изменил его, с годами он стал нетерпим к тем, кто проявлял ум и таланты. Он желал первенствовать сам, всюду, во всем. Двор был окутан интригами, и король вовсе не обладал той абсолютной властью, какую он себе приписывал. Сеи-Симои раскрывает искусный механизм, с помощью которого на самом деле королем управляли.
Петр с любопытством знакомился с французской аристократией. Это было нечто новое. Аристократ служил королю не ради выгоды. Верность его была связана с понятиями: совесть, честь, долг. Так что подкупить его было нелегко. Механизм французской монархии показывал преимущества и слабости абсолютизма, в сущности Людовик XIV был первым абсолютным монархом Европы. Умер он два года назад, и при французском дворе еще витал дух того, кто воплотил в себе с такой уверенностью все государство.
…Неизвестно, почему Петру захотелось в своем французском путешествии заехать в Реймс. Может быть, он хотел посетить Реймский собор, где издавна короновались французские короли. Собственно, этим собором и знаменит маленький городок.
У входа в собор его торжественно встретили священники. Обратили его внимание на великолепную каменную розу между двумя высокими башнями. Полтысячи высеченных фигур украшали фасад собора. Внутри церкви показали знаменитые гобелены, картины Тициана, Тинторетто, чашу, которую ангел принес с неба для Крещения. Среди ритуальных предметов священники похвалились молитвенной книгой, требником. Считалось, что книга святая, написана таинственными, никому не ведомыми письменами.
Петр, конечно, не утерпел, взял требник, полистал и вдруг стал громко читать текст — страницу за страницей. Служители были потрясены. Петр объяснил, что книга написана по-церковнославянски. Он выяснил, что привезла ее во времена Ярослава Мудрого его дочь Анна, то есть в XI веке. Отец выдал Анну замуж за французского короля. Для отсталой, тогда раздробленной Франции было честью породниться с киевской княжной, Киевская Русь была передовой, культурной страной. Так Реймс обрел вместо таинственного требника истинную достопримечательность.
Из-за стрелецких волнений Петр вынужден был прервать путешествие. Он жалел, что оставляет страну, где наука и художества цветут, но при этом дал уничтожающую характеристику Парижу: «Город сей рано или поздно претерпит вред от излишней роскоши и необузданности, а от вони вымрет».
И то и другое было верно подмечено. При Людовике блеск французского двора освещал всю Европу, король награждал ученых из всех стран. Как отметил один французский остроумец — награды эти рождали сотни недовольных и одного неблагодарного. А во дворцах не было туалетов.
— Однако Петр ошибся, Париж не вымер, зато ныне у нас туалеты самые страшные в Европе, — вставил профессор. — Туалеты и кладбища показывают истинную культуру страны.
Профессор был у одного умельца под Псковом. Блоху он подковал запросто. А еще волос просверлил, сделал из него вазу, туда вставил розу из золота. Нужник у него, между прочим, во дворе, дощатая будка, дом без водопровода, с кувшином надо ходить.
— Ума в России много, — сказал Гераскин. — Девать некуда. Все заняты, как обустроить Россию.
Глава тридцать третья
ИЗМЕНА
Женщины — вот что сближает нас с великими людьми, — считали мы, слушая историю про Екатерину. Любовные похождения, пылкие романы, обещания, завлекаловки, плотские страсти, измены, охлаждение, тайные свидания, обманутый муж, женские хитрости… Господи, как все это мы понимаем, как это знакомо. Напрасно учитель убеждал нас, что подобный интерес к альковной жизни гениев — интерес низменный, это обывателю приятно знать: ага, мол, и ты, братец, вроде меня, ничуть не лучше, и ты метался, и тебя обставили, сделали…
Дремов не соглашался, упрямо мотал головой.
— Я и есть обыватель, — признался Гераскин. — А вы кто такие? Я обыватель и желаю знать, как оно было, а вы мне суете Ленина с Крупской такими, что меня тошнит и от этого мужика, и от его бабы. Всех наших великих людей вы кастрировали. Что Толстой, что Кутузов — они ж у вас евнухи. Вы, историки, — страшный народ. Против вас человек ничего не может, каким вы его изобразите, таким он и останется на веки веков. Жуков, к примеру, или Суворов, ни выпить им не даете, ни сблядовать.
Молочков смеялся.
— Вы, Евгений Иванович, норовите опустить историю ниже пояса… Допустим, дали вам донжуанский список Пушкина. Что это вам для понимания его поэзии? Двадцать у него было или двести женщин. Какое вам, спрашивается, дело?
— Пушкин без яиц — это, знаете ли, куда хуже, чем Венера без рук…
На помощь Гераскину пришел Антон Осипович, который тоже отводил женщинам большое место в жизни великих людей. Вспомнили, как впервые появилась для советских людей жена генсека Раиса Горбачева, как англичане все знают про похождения принца Чарльза. А нам Виталий Викентьевич Молочков преподносит примерного семьянина — случайные шалости на ходу и ничего серьезного. А где безумства? Ум не так велик, если он не способен обезуметь.
