Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова
А Корнилов порывисто срывается с места, наискось пересекает комнату и глухо бормочет:
– Все оказывается неосновательным: устройство портов, число пароходов, береговые батареи. Как мы этого раньше не замечали? Где корень наших ошибок и на что надеяться?
– Уж так ли неосновательно, – добродушно журит Павел Степанович. Корабли отличные, экипажи молодецкие. Все еще поправится, Владимир Алексеевич. Пройдет гроза, построим паровой флот, заведем новые порты. Черное море останется русским морем.
Павел Степанович искренно заботится вернуть равновесие Корнилову. "Шутка ли, на нем все дело Лазарева".
Корнилов неожиданно успокаивается и улыбается.
– Бодрите меня, а тон у вас грустный, завещательный.
– Так мне шестой десяток пошел. Я дедушка. – Павел Степанович ласково привлекает к себе дочурку Корнилова и нежно гладит черную головку.
В один из следующих хлопотливых дней Меншиков неожиданно приглашает обоих адмиралов к себе. На лице его гримаса (разыгралась подагра). Он сразу объявляет:
– Государю угодно отправить часть моих войск, на восточный берег Черного моря. Вы, Павел Степанович, брались, кажется, в один прием перевезти 16 тысяч? Ну-с, командуйте амбаркацией. А вы, Владимир Алексеевич, изберете место высадки и передадите войска Кавказскому корпусу.
Павел Степанович официально спрашивает:
– Когда прикажете, ваша светлость, приступить к посадке войск и погрузке тяжестей?
– Завтра. Завтра.
Попрошу вашу светлость объяснить армейским командирам, что они безусловно должны выполнять распоряжения флотских начальников.
– Хорошо. Я пришлю к вам генерала Обручева, командира дивизии. Да вот еще что: часть флота выделить в Одессу. Оттуда надо привезти в Севастополь замену. Тысяч восемь. Ну, их можно в два приема.
Павел Степанович составляет вместе с Обручевым десантную ведомость. По точному подсчету, надо взять на флот 17500 человек с полной амуницией, парками, обозами и артиллерией. Это только для перевозки на Кавказ. Из средств флота надо еще выделить отряд в Одессу.
– Так как же, ваше превосходительство? В один прием или в два? спрашивает генерал Обручев.
– В один, в один! Особливо так нужно, чтобы наконец начальство узнало способность нашего флота.
Весь день 16 сентября рейды Севастополя, несмотря на свежий зюйд-вестовый ветер, были заполнены барказами, катерами и большими шлюпками. Гребные суда и малые парусники сновали от Северной стороны к линии кораблей, и с них то голосно пели солдаты, затосковавшие от одной мысли о Кавказе, то испуганно ржали лошади, на которых хлестнула волна.
Предвидя, что с такими средствами погрузка затянется и на следующие сутки, и ожидая по ряду признаков, что 17-го будет перемена погоды с попутным ветром, Павел Степанович распорядился, чтобы малые пароходы, "Грозный", "Молодец" и "Аргонавт", помогали переброске пушек. Что до транспортов в числе одиннадцати, то на них еще 15 сентября были отправлены, по уговору с Обручевым, все обозы.
Оттого в четвертом часу пополудни он стал получать с кораблей сигналы об окончании погрузки. Впрочем, об этом можно было судить и по внезапно наступившей тишине на рейдах. Последние барказы с матросами, утомленно взмахивавшими веслами, и солдатами, перезябшими в ожидании посадки, подходили к кораблям. А берег Северной стороны, который ночью был опоясан многими рядами бивачных огней, а все утро и после полудня кишел толпами людей, полностью опустел. Только при налете ветра вихрь вздымал разбросанные клочки сена и соломы, катил по камням какие-то тряпки и бумажки. Да еще держался у причалов на воде разный мусору все больше арбузные и дынные корки, баклажаны, помидоры и пожухлые капустные листья.
Князя Меншикова три дня не было в Севастополе. Отдав распоряжения Нахимову и Корнилову, он выехал на отдых в Алупку. Сначала начальник Главного Морского штаба предполагал пробыть в виноградниках с избранным обществом, пока на горизонте не появятся суда флота. Но с утра 16 сентября, испытывая приступы угрюмой злобы (приступы, которые в вынужденном крымском сидении все чаще охватывали его), князь приказал запрягать лошадей и с лейтенантом Стеценко поскакал в Севастополь.
Однако действительно скакать можно было лишь часть дороги. Пока коляска шла в гору к Байдарским Воротам и пока достигла высот, окружающих Севастополь, прошло много часов.
Уже подъезжая к городу и глянув в бинокль на открывшиеся рейды, князь с торжеством сказал:
– Ничего-то они не успели. Все корабли на тех же бочках. Хвастать любит Нахимов, а Корнилов его поддерживает.
Стеценко ничего не ответил князю, хотя заметил, что "Селафаила" и "Уриила", а также фрегатов "Флора" и "Кулевча" нет на их якорных стоянках. Явно было, что адмирал воспользовался ветром и отправил суда в Одессу. Он промолчал, потому что главный интерес его шефа относился к выполнению флотом другой и важнейшей задачи.
К удивлению лейтенанта, князь велел остановиться на площади у Графской пристани и нетерпеливо стал прохаживаться под аркою, покуда вызывали на дежурный катер гребцов.
Очень просто было спросить у матросов катера, что делалось в течение дня, но нахохленный вид Меншикова вынуждал Стеценко к осторожности. Он даже опять поднял к глазам бинокль украдкою, совсем по-воровски пробежал глазами по захламленному берегу и облегченно вздохнул: не на кого распаляться князю… Катер проходит мимо судов, стоящих с обнаженными мачтами, со спущенными брам-стеньгами. На палубах чисто и тихо.
– Они, кажется, еще не начинали, – обращается князь к лейтенанту Стеценко, своему временному адъютанту.
– Напротив, ваше высокопревосходительство, они закончили, и адмирал дал командам отдых. На Северной совершенно пусто.
Меншиков осматривает берег в бинокль. Захламленная досками, кучами золы, навозом, соломой, разным мусором двухверстная полоса берега красноречиво рассказывает, что ее недавно оставила масса войск.
– Поворачивайте назад, – говорит генерал-адмирал.
– На "Константин", к адмиралу? – спрашивает Стеценко.
– Мне незачем к вице-адмиралу! – вскрикивает князь, делая ударение на чине Нахимова. – Я сказал "назад", на берег.
Стеценко с недоумением смотрит на князя. Что теперь его сердит?
Меншиков зябко дрожит в шинели, надвигает фуражку. Одинаково раздражают его холодный сентябрьский ветер и черноморские адмиралы. Почему они раньше не убедили его? Может быть, он лишил себя славы, не послав Нахимова с десантом на Константинополь. Теперь он знает, что Нахимов успел бы, поднял бы даже 30000 десанта (он сейчас поднимет 24000 с одесским отрядом). А еще не все средства флота использованы. И Нахимов был бы исполнителем его, Меншикова, начертаний. Флот пустился бы в величайшее военное предприятие века под его флагом. А он испугался. Испугался, точно не был живым свидетелем великих дел Кутузова, Ермолова, Наполеона. Точно не потомок дерзейшего сподвижника Петра.
Князь поднимает воротник шинели, дряблая кожа шеи выступает из узкого ворота, кожа морщинистых щек обвисает. "Точь-в-точь нахохлившийся индюк", думает Стеценко.
Дома князя ждет рапорт Нахимова.
Посадка закончена, но свежий юго-западный ветер мешает выходу с рейда. "Ага, не помогает ветер!" И Меншиков чувствует некоторую признательность природе. Он ходит в сапогах и теплой бекешке по террасе, прислушивается к шуму дождя. Над кораблями ползут низкие черные тучи, громыхает гром, в зигзагах молний выступают клотики поднятых бом-брам-стеньг.
– Не спалит. А?
Стеценко угадывает его мысль:
– Корабли, ваша светлость, имеют громоотводы.
– Это я без вас знаю. Но громоотводы могут быть в неисправности, наверное в неисправности.
– В Черноморском флоте неисправности не допускаются. Флагманы и командиры непременно проверили, – с гордостью и обидой говорит Стеценко и пугается своей дерзости: "А черт с ним, пусть не оскорбляет лазаревцев".
Меншиков брезгливо пожимает плечами и продолжает шаркать ногами по опавшим листьям.
К ночи штормовая туча уходит на запад, возникает попутный ветер. Первым снимается отряд транспортов на буксирах пароходов под флагом контр-адмирала Вульфа. Когда концевое судно отряда проходит за вехи, "Константин" поднимает сигнал: "корабельному флоту сняться с якоря".
В несколько минут корабли становятся крылатыми белыми гигантами и, ложась на правый галс, уходят за белую стенку Константиновской батареи. Вот покидает рейд последний в колонне парусного флота корвет "Калипсо". В бухте сиротливо остаются арестантские блок-шифы и "Силистрия". Пятнадцать лет назад Павел Степанович нежно называл свой корабль юношей, а теперь "Силистрия" состарилась и оставлена для брандвахты.
В открытом море сильная зыбь с юго-запада и свежий ветер заставляют корабли взять рифы. Пароходы тоже идут весь день под парусами, но к вечеру ветер стихает, Вульф велит развести пары и уходит далеко вперед, за головным "Владимиром" под флагом Корнилова. Пароходы успевают выгрузить в Сухуме лошадей и полторы тысячи солдат и снова уйти в море навстречу парусным судам, а флот Нахимова еще на высоте Пицунды.
