Эптон Синклер - Дельцы. Автомобильный король
Более того, в одном из своих интервью Генри сказал, что он не признает в промышленности чинов и званий. Любой из его рабочих может в любое время обратиться к нему или к любому из начальников. У Эбнера не было теперь возможности пойти к Генри, многие рабочие на конвейере никогда не видели своего могущественного хозяина и не поверили бы своим глазам, если бы он вдруг прошел по цеху. Но Эбнер знал начальника своего сборочного конвейера и как-то после работы подошел к нему и, запинаясь, в нескольких словах изложил ему свое дело.
Увы, Эбнер нарушил одно из строжайших правил военной дисциплины, которой подчиняются современные армии производства. Он навлек на себя ярость помощника мастера, который решил, что Эбнер метит на его место, — а Эбнер даже и не думал об этом, он рассчитывал на место какого-нибудь другого помощника мастера. После этого помощник мастера стал "подсиживать" его; он не мог придраться к тому, как Эбнер разводил шплинты, но он мог ходить за ним с секундомером и давать ему нагоняй, если Эбнер задерживался на десять секунд сверх положенных трех минут в уборной, или по истечении пятнадцати минут, отведенных на завтрак, наскоро запихивал в рот последний кусок сандвича.
Это было свыше человеческих сил; и однажды Эбнер не выдержал и надерзил, и ему велели отправиться в контору за расчетом. И вот, после двадцати двух лет безупречной и верной службы, его лишают звания и заработка, и кто же — ничтожество, выскочка, работающий в компании каких-нибудь два-три года, которому за всю его жизнь Генри даже не кивнул ни разу. Когда Эбнер в страхе и возмущении упомянул о том, что лично знает мистера Форда, помощник мастера расхохотался ему в лицо и сказал, чтобы он шел жаловаться прямо в дом Генри на Ривер-Руж!
50
Эбнеру оставалось только обратиться за помощью к сыну, и тот уговорил кого-то из инструментального цеха подыскать старику работу. Свободное место нашлось только у штамповочных станков; и вот Эбнер снова работал стоя, он заправлял стальные пластинки, все одинаковые, — с точностью до одной десятитысячной дюйма, — по размеру и форме, в станки, которые выбивали на них пазы; Эбнер переходил от станка к станку и, когда управлялся с последним, спешил к первому под окрик мастера: "Шевелись, Шатт, не давай станкам простаивать!"
Эбнер много лет не работал стоя, ноги у него ослабли и живот обвис. По ночам у него так ныли икры, что он с трудом засыпал. Он думал, что не выдержит; но надо было держаться, ведь это его заработок, его единственное спасение. Ему было уже сорок восемь лет, и он работал у хозяина, который хвалился своей заботой о старых рабочих; если и были в Америке крупные магнаты, которые хвалились тем же, то Эбнер о них не слышал, и если уж он у Форда заслужит репутацию кисляя и брюзги, то из каких денег погасит он платежи по новому автомобилю?
Страшная система, известная под названием потогонной, была приведена в действие. Каждого рабочего заставляли работать до изнеможения, отдавать все свои силы до последней капли. Генри Форд, конечно, отрицал это; он так вкрадчиво, так убедительно писал о цели научного метода работы точно-установить, что может дать каждый рабочий без особого напряжения, и соответственно нагрузить его. Это была ложь, ложь! Рабочие Генри готовы были кричать от ярости, когда читали эти его статьи. Они приступали к работе усталые, а когда кончалась смена, лица у них были серые и они шатались от усталости, от них оставалась одна оболочка, из которой весь сок был выжат до последней капли.
Так было всюду, не только у Форда, а во всей этой потогонной промышленности. Быстрей и быстрей, пока сердца рабочих не закипали злобой. Между всеми автомобильными предприятиями была непрерывная бешеная конкуренция; каждый цех конкурировал с другими цехами и сам с собой, с собственными рекордами в прошлом, с новыми "нормами", установленными инженерами, которые наблюдали за процессами производства, проектировали новые машины и технические усовершенствования.
Знал ли Генри Форд об условиях труда на своих заводах? Эбнер Шатт, его верный поклонник, был уверен, что не знает. Ведь Эбнер читал в газетах о том, что делает автомобильный король. Он путешествовал по Европе, осматривал свою обширную империю и разъяснял тамошним людям, как надо американизироваться. Он ездил в штат Джорджиа, где на пятнадцати тысячах акров производил опыты с золотарником, из которого он рассчитывал получить каучук. Он ездил на свою огромную ферму в Мичигане, где он выращивал соевые бобы, и наблюдал, как лаборанты делают из них рулевые колеса. Он писал книгу о танцах и собирал древности для музея. Он изучал тысячи птиц, для которых оборудовал помещение с кондиционированным воздухом. Он ездил куда угодно и делал что угодно, — только не следил за сборочными конвейерами своего гигантского завода с двумястами тысячью рабов, превращенных в детали машин — возьми, вставь, поверни, опрокинь, — возьми, вставь, поверни, опрокинь, — возьми вставь поверни опрокинь, возьми-вставь-поверни-опрокинь, — если бы рабочий задумался над этим, он сошел бы с ума.
Эбнер Шатт — старая заводская кляча, восемь часов подряд терпеливо переступающая разбитыми ногами в приводе, ни на секунду не осмеливаясь поднять глаза за исключением тех точно отсчитанных пятнадцати минут, когда появляется "птомаиновый фургон" [птомаины — яды, образующиеся в несвежих продуктах] и отпускает пятнадцатицентовые завтраки тем, кто ничего не принес из дому. Эбнер делал свое дело и держал язык за зубами; он помнил прописные истины об усердии и верной службе и возмущался тем, что ежедневно слышал в цехе — злобные насмешки рабочих над кумиром всей его жизни, произносимые, разумеется, шепотом из-за шпиков и осведомителей "служебного отдела".
Но одного Эбнер не мог делать, даже ради своего доброго босса, — это танцевать старинные кадрили, возвратившись домой с работы.
51
Восемнадцать лет Генри выпускал фордовскую модель Т. Вначале ему пришлось драться за нее со всем миром, теперь война началась снова. Агенты по продаже говорили, что модель устарела; публика требовала новых моделей, новых фасонов, новой окраски, — а Генри в ответ на это ежегодно выпускал два миллиона экземпляров модели Т любого цвета, при условии, что этот цвет — черный. Фордовский "родстер" с поднятым верхом смахивал на старый дамский капор. "Седан" был черным квадратным ящиком. Двухместную машину прозвали "курятником". Все эти машины двигаются и будут двигаться еще добрых двадцать лет, и это-то и нужно американцам, говорил Генри Форд.
Но соперники Генри думали иначе; они думали, что американцы хотят идти в ногу со своими соседями, а то и обогнать их. Они считали, что современный мир требует изящества, шика, фасона, блеска, "перца", "гвоздя", — уже одно разнообразие этих слов указывало на то, какое множество людей раздумывало над этим. Покупатель требует скорости, так почему же не придать автомобилю форму, вызывающую представление о скорости? Что же касается цвета, берите пример с людей: мужчины носят яркие шелковые рубашки и полосатые свитеры и галстуки и носки под цвет; женщины, не довольствуясь пестротой нарядов, красят губы и ногти на руках и ногах.
На нью-йоркской автомобильной выставке маклеры ударились в поэзию, рекламируя свои изделия. "Мотылек выпорхнул из куколки!" — восклицал один. "Бесшумный полет его стремительного бега", — говорилось в рекламах Рео. Джордан предлагал "блистательное купе цвета золотистой охры". Бьюик похвалялся "спортивным серым родстером, обитым серой змеиной кожей". Додж побил рекорд "новым двухместным автомобилем ярко-кремового цвета с синим верхом и красной отделкой".
Именно это Генри и называл "гнусным ориентализмом"; и он прилагал все усилия, чтобы предохранить от него свое благопристойное предприятие. Он выпустил пятнадцатимиллионный черный "дамский капор" и послал его в триумфальный пробег по Америке. Он выкидывал тех служащих, которые предлагали изменить модель. Год за годом он выкидывал их всякий раз, как они осмеливались противиться его воле.
Но была одна инстанция, еще более могущественная, чем Генри, потребитель автомобилей. Мало-помалу шевроле и плимуты лезли в гору, а форды сползали под гору, и Генри пришлось сократить производство и уволить десятки тысяч рабочих. Упрямейший из знаменитых людей Америки по-прежнему настаивал, что модель его автомобиля никогда, никогда не будет изменена; но весной следующего года он понял, что его карта бита и что пора подумать о новом форде.
Прощай еще одна веха Америки! На "жестяных Лиззи" ездили по всем дорогам мира, их бегало по меньшей мере десять миллионов; теперь их число будет постепенно уменьшаться, и придет день, когда они станут такой же редкостью, как ветераны Гражданской войны. Генри рассчитал, что за девятнадцать лет своего существования "жестяные Лиззи" принесли семь миллиардов долларов тем, кто делал и обслуживал их; а пользу, принесенную ими, кто подсчитает?
