Анатолий Брусникин - Беллона

Лекс подумал: «Влюблен по уши, но предлагает без задней мысли. В самом деле, рыцарь». И повысил мнение о штабс-капитане еще на несколько градусов.

У Иноземцовой на глазах заблестели слезы. Она обняла татрина, поцеловала в щеку, отчего тот сделался пунцовым.

— Девлет Ахмадович — соратник моего покойного мужа, — объяснила она Бланку со смущенной улыбкой. — Считает своим долгом опекать беззащитную вдову. Ну что с ним прикажете делать? А отказать — обидится.

— Зачем же отказываться? Вы еще не видели главного. — Аслан-Гирей толкнул дверцу, что вела внутрь домика. — Смотрите, какую для вас сделали туалетную комнату. Снаружи к стене дома приделана еще одна печь, для нагревания воды. Садык будет растапливать ее каждое утро, вы его и не услышите. Вода по трубам закачивается в чан, вы внизу поворачиваете ручку — и вот, пожалуйста. Такого устройства нет даже у князя Горчакова.

Он тронул ручку над металлическим тазом, в середине которого была дырка. Из крана полилась вода. Агриппина ее потрогала.

— Действительно, горячая! Какая невероятная роскошь! — восторженно взвизгнула она.

Самая обыкновенная для женщины реакция, но Лекс почему-то удивился.

— Можно наполнить ванну, — конфузясь, Аслан-Гирей показал на эмалированный резервуар. — Прислуга не понадобится, довольно прицепить к крану вот этот шланг…

— Боже, как же давно не умывалась я теплой водой, — простонала Иноземцова. — Только холодной, из кувшина… Я не вытерплю. Я должна это опробовать!

— Сколько вам будет угодно. Не спешите. Мы с бароном подождем снаружи.

Скособоченное лицо офицера просияло счастливой улыбкой.

На улице она немного померкла, но полностью не исчезла.

— Ваша заботливость о вдове командира вызывает восхищение, — сказал Лекс, потому что было ясно: Аслан-Гирей слишком поглощен своими переживаниями и первым разговор не начнет.

— Я мало что могу. — Татарин говорил отрывисто. Чувствовалось, что он взволнован. — Разве что избавить Агриппину Львовну от низменных забот. Вы видели, какие у нее руки? Обветренные, в цыпках. Сердце сжимается. Раньше они были совсем другими… Месяц назад я по случаю купил пианино, доставил к ней в госпиталь. Она прекрасно играет. То есть играла. Теперь не захотела. Говорит, что пальцы огрубели. И что музыки не хочется. Перестала, мол, чувствовать музыку. — Он смотрел в сторону, а обращался будто не к Лексу, а так, в пространство. — В жизни не слыхивал ничего до такой степени трагического. Погиб муж, и музыка для нее перестала звучать. При этом ни жалоб, ни рыданий, ни сетований на судьбу.

— Что за человек был ее муж?

Лексу в самом деле стало интересно.

Ответ был коротким:

— Лучший из людей, кого мне доводилось видеть.

Бланку все больше и больше нравился начальник русского контршпионажа. Действительно, похож на рыцаря — мрачного слугу чести, верного памяти своего покойного сюзерена.

Будто что-то припомнив, штабс-капитан взглянул на собеседника и вдруг переменил тему:

— В минувшую субботу я не смог быть на soirée. А вы были?

— Да.

— Много ли было гостей?

— Примерно столько, как во вторник.

— Кто-нибудь опоздал?

«Я», — хотел ответить Лекс, но лишь пожал плечами. Золотое правило: никогда не сообщать чужому человеку, в особенности потенциальному противнику, лишних сведений, даже если они не имеют никакой важности.

— Было ли что-нибудь примечательное? — продолжал допытываться штабс-капитан. — Нет, в самом деле, кто всё-таки был?

— Я человек новый и мало кого знаю.

На крыльцо вышла посвежевшая и похорошевшая — еще как похорошевшая — Агриппина.

— На столе фрукты, печенье, вино. Предлагаю отметить новоселье!

— Благодарю, но должен вас оставить, — молвил Лекс с поклоном. — Нужно поработать с чертежами.

Лицо Аслан-Гирея просветлело, он уж, видно, и не надеялся избавиться от третьего лишнего.

Однако Бланк отклонил приглашение не для того, чтоб доставить татарину приятное. Глупо было упускать такую чудесную возможность. Пока Аслан-Гирей исполняет роль паладина при даме своего сердца, можно нанести небольшой визит в его палатку. Тем более что белый домик оттуда виден как на ладони. Врасплох не застанут.

Солнце уже давно зашло, городок погрузился в сумерки. Никакого освещения на импровизированных улицах предусмотрено не было, поэтому в жилище охотника на шпионов Лекс проник никем не замеченным. Полог прикрыл неплотно, чтоб не терять из виду освещенное окно с раздвинутыми занавесками: уединившись с дамой, рыцарь обязан заботиться о ее добром имени. Два силуэта, разделенные столом, были отлично видны.

Бланк зажег фонарь — тот самый, которым посылал сигналы. Отменно сконструированная вещь манчестерской работы: масла хватает на целый час, специальный кожух фокусирует луч и делает его незаметным со стороны.

Наскоро оглядев спартанскую обстановку жилой половины (койка, платяной шкаф, полка для оружия и амуниции), Лекс подошел к половине, служившей хозяину кабинетом. Потрогал железные шкафы — заперты. Осветил лежащие на столе бумаги.

Прямо сверху, вся исчирканная красным карандашом, лежала бумага. Бланк заглянул в нее — и остолбенел.

Кто-то обозначенный как «Нумер 4» — не шибко грамотный и, судя по почерку, мало привычный к письменным занятиям — доносил Аслан-Гирею утром 10 июля, то есть вчера:

Ваше благородие господин штабс-капитан доношу вашему благородию о нижнеследующем.

Вчерась как затемнело а именно в четверть после восьми на пункт явился человек неизвестного звания потому был в дождевом плаще донизу и копошоне по причине дождя и лица разглядеть мочи я не имел а себя оказывать воспрещено инструхцией. Оное незнамое лицо зачало светить посредством мигания и мигало таким манером девять минут что прослежено мною по казенным часам, какие мне выданы вашим благородием. В половине по восьми незнамое лицо поднялось малость с оврага поближе к Малахову и сидело там до десяти минут десятого часу а я глаз не спускал близко не подходя и себя не объявляя. Незнамое лицо сначала ничего не делало а просто сидело. Потом достало книжечку или не могу знать и стало писать. Подымет голову и пишет. Подымет и пишет. Но капошона ни разу не сымало и лица того незнамого лица увидеть никакой возможности не было. Потом оно пошло с горки на Южную бухту и я согласно инструхции следом. На берегу оно взяло ялик и поплыло на Северную. Я тож сторговался с лодошником за две с половиною копейки о чем расписку лодошника прилагаю а что она с крестом так это он вовсе неграмотный. На Северной незнамое лицо шло споро и я едва не отстал однако же не отстал. А зашло оно в большую палатку где горели лампы и было много господ офицеров а также дамы и барышни и туда мне ходу не было. Когда же я спросимши у людей что это за гуляние мне было сказано что милосердные сестры Андреевского госпиталя со своими гостями гуляют и по субботам всегда у них так.

А больше ничего сведать не сумел потому когда господа начали расходиться дождик полил пуще и такие плащи были почитай у половины.

Внизу другим почерком — четким, округлым — приписано и подчеркнуто: «Удвоить наблюдение по всем нумерам».

Тревога! Тревога! Тревога!

Читая каракули «Нумера 4», Лекс закусил губу. Оказывается, русская контрразведка следила за пунктом связи! Позавчера он только чудом, благодаря дождевику, купленному в офицерской лавке, не был опознан агентом!

Очень возможно, что все остальные точки, предназначенные для светосигналов, тоже находятся под наблюдением — даром что ли в приписке сказано про «все нумера».

То-то Аслан-Гирей выспрашивал, кто пришел на soirée позже других!

Ну, положим, были гости, явившиеся примерно в то же время или даже позже. Но если дотошный контрразведчик станет докапываться (и ведь обязательно станет), угодишь к нему в список подозреваемых, а это чертовски опасно.

Не в опасности даже дело.

Скоро может проясниться ситуация с грядущим сражением. И тогда во что бы то ни стало нужно будет известить своих об этом сверхважном решении — чтоб знали, откуда русские поведут наступление, и успели укрепить оборону.

Как передать шифрограмму, при этом не угодив в лапы врага?

Двойная задача. Не из легких.

Терзание ума и сердца

Второго появления Капюшона пришлось ждать целых одиннадцать дней. Девлет уж думал, что неустановленный субъект, посылавший сигналы с пункта номер 4, больше не объявится. А ведь это почти наверняка был тот самый брюнет, о котором в свое время сообщил Рутковский.

Унтер-офицер Ляшенко, который дежурил в ночь с девятого на десятое около разрушенной сторожки на краю Докового оврага, не имел возможности определить цвет волос «незнамого лица», но рост был такой, как надо: «мне вот эдак вот досюдова», показал рослый Ляшенко пониже уха. Запросто войти в шатер, где происходило субботнее soirée, мог лишь кто-то из завсегдатаев, а это всё были люди из общества, с положением. Стало быть, не мелкий лазутчик, а именно что агент стратегической важности. Никаких сомнений — тот самый.