Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень
В случае чего, спрашивал префект?
Неужели ты всерьез поверила глупым сплетням?
Мы с тобой этими гнусностями занимались?
Женщина покраснела и отрицательно покачала головой. Так почему же ты, дерзкая, решила, что мы с Тимофей позволили себе…
В этот момент его пронзило воспоминание о редчайшей сладости, которую он испытал во время этого диковинного обряда, который так ловко исполняла Лалага. Стало не по себе. Испугавшись, что любовница догадается о причине его смущения, в отместку заявил.
— А ты с Адрианом!..
— Ну и что, это дело прошлое. Я должна позаботиться о тебе, — добавила она, — люди просто так болтать не станут. Пусть азиатская стерва сначала откроет рот и покажет зубы, там будет видно.
Ларций схватился за голову!
Зия упрекала Ларция в упрямстве, легкомыслии, пренебрежению опасностью — ну, как мальчишка, храни тебя Юнона! Она настаивала — те, кто видел клыки этой блудницы, клятвенно подтверждали, это незабываемое зрелище!
Они необыкновенно остры.
Зия называла цены, которые назначали римские блудницы за исполнение новомодного обряда. Цены были сногсшибательные, причем, чем сильнее клиент пылал желанием очистить совесть и одновременно испытать неземное наслаждение обретения нравственной чистоты, — тем дороже. Правда, никто не рискнул довести обряд до конца и превратиться в святого, в чем, безусловно, сказалась двойственность и непоследовательность человеческой натуры. Тем не менее, подобный способ избавиться от грязных пятен на совести надолго вошел в моду. Мужчинам в этом деле охотно помогали не только продажные шлюхи, но и добропорядочные италийские гражданки.
Подобные разговоры выводили Лонга из себя.
Сначала он пытался убедить сожительницу — уж кому — кому, а ему известно, какие у Тимофеи зубы. Зия убедительно возражала — она околдовала тебя!
Все эти дни наложница посвятила выбору самых действенных, предохраняющих от порчи, сглаза и хватания зубами, амулетов. Зия с нескрываемым интересом перебирала выставленные на продажу колокольчики, статуэтки Приапа с выступающими могучими фаллосами, маленькие ручки из обожженной глины, на которых пальцы были сложены в известную, крайне опасную для нечистой силы комбинацию, называемую «фигой» или «кукишем». В конце концов, наложница отдала предпочтение набору колокольчиков и обладающему повышенной силой чудодейственному предмету — четырем сжатым пальцам и среднему, вытянутому вверх. Все эти магические поделки она сама нацепила Ларцию на пояс.
Лонг отправил в тюрьму Таупату — на словах просил передать Лалаге, что приложит все силы, чтобы поскорее освободить ее. Тем же вечером префект отправился к Аттилию Аттиану за разъяснениями.
Тот заметно постарел за это время, морщины вконец иссекли его лицо, однако отставной начальник гвардии был бодр, доволен собой, улыбчив и разгуливал по дому в сенаторской тоге. Аттилий принял Лонга радушно, и на категорическое требование гостя, как можно скорее вернуть ему женщину, объяснил, что префект явился не по адресу, что он уже не хозяин города. По этому вопросу следует обращаться к новому префекту Сентицию Клару. После чего Аттиан простодушно поинтересовался.
— Зачем спешить, Ларций? — спросил его Аттиан. — Дело сделано, теперь можно умыть руки. Скоро блудницу передадут тебе, и ты вволю натешишься. Тебе досталась щедрая награда. Мне, — он указал на красную полосу на тоге, — тоже.
— Ты решил смыть кровь Цельза, Пальмы и Конста со своих рук?
— Хотя бы и так, Лонг. Тебе нужны объяснения? Тебе это надо? — прищурился Атилий.
— Откровенности не жажду, но объяснения выслушал бы. Неужели эти люди были настолько виновны, чтобы доводить дело до крайности? Я слышал, что цезарь настаивал на изгнании.
— Возможно, но какая польза для нас с тобой, если бы государь ограничился изгнанием?
— Для нас? — удивился Лонг.
— Конечно. С того самого момента, как ты отправился в Азию, мы были в одной лодке, хотел ты того или нет.
Хочешь верь, хочешь не верь, но это я подал мысль Траяну вызвать тебя в Азию. Меня крайне тревожила медлительность императора, так долго тянувшего с усыновлением племянника. Я не знаю, что между ними произошло, но более ждать было невозможно. Траяну следовало помочь пересилить себя и взять в расчет государственные, а не личные отношения. Одно твое присутствие должно было подвигнуть его принять окончательное решение.
Я не ошибся, Ларций, ты превосходно сыграл свою роль. Эти зарвавшиеся гордецы положились на тебя, мол, ты склонишь императора принять их условия. Но я‑то знал, что ты ни в каких играх участия не примешь. Тебя разыграли в темную, но об этом знаю только я. Для других — ты переметнулся к Адриану. Это ты склонил сенат присягнуть Публию, а теперь говоришь — изгнание!
Ссылка, мой дорогой Ларций, это возможность когда‑нибудь вернуться. Предположим, что наш молодой император наделает кучу ошибок. Или, например, совершит, одну, но роковую. Надеюсь, тебе ясно, кто станет следующим императором? Что нас ждет в этом случае? Позорная смерть и конфискация имущества. Любой другой, даже этот несносный дакиец сумеют вывернуться, нам же с тобой пощады не будет.
Турбону, Клару пощады не будет. А теперь, когда дело сделано, мы в любом случае опять окажемся в силе и сумеем выдвинуть своего кандидата. Если нынешний цезарь укрепит свою власть, нам тем более нечего опасаться. Мы честно исполнили свой долг и уберегли Город и мир от междоусобицы. Разве не так?
Ларций не ответил. После недолгого раздумья дал ответ.
— Эту логику нельзя назвать справедливой или честной.
— Это логика выживания. Других не бывает.
— Но почему ты решил, что Адриан допустит ошибку?
— Это не я решил. Это решают боги. Цезарь отправляется на войну. Тебе известно, что в Дакии и Мезии началась война.
— Я слыхал, там беспорядки.
— Нет, Лонг, там началась война. Сарматы перешли Данувий по льду и обрушились на Паннонию. Роксоланы числом до восьмидесяти тысяч ворвались в Дакию. Император отправляется к войскам. Тебе ли объяснять, что война непредсказуема. Всякое может случиться, даже с императором.
Он помолчал, потом закончил.
— В любом случае женщину тебе вернут, как только улягутся страсти, это я тебе обещаю. Кстати, когда стихнут пустые разговоры, постарайся сделать ее своей рабыней. Ты можешь с очень большой выгодой для себя продать Лалагу, тем самым спасти ее от расправы. Покупатели найдутся. Я, например…
Он бросил взгляд на низ своего живота и горестно рассмеялся.
— Хотя бы так…
Лонгу стало не по себе, однако он сумел сдержаться и спросил.
— Зачем мне обращать ее в рабство?
— На нее поступила жалоба, — объяснил Аттиан. — Из Гиерополя. Если она станет твоей рабыней, император вправе отказать верховному жрецу Астарты, потому что в семейные отношения хозяина и раба он вмешиваться не вправе.
— Неужели Адриан всерьез воспримет вопли какого‑то сирийского ублюдка?
— Ты не хуже меня знаешь Адриана. В таких делах он страшный крючкотвор. Тем более, когда его недолюбливают в Риме. Так что сам смотри. Полагаю, этим предложением я сполна рассчитался с тобой.
Глава 6
На следующий день после отъезда императора на Данувий Лалагу забрали из тюрьмы. Кто забрал — начальник тюрьмы мог только догадываться. Явившийся ни свет ни заря чиновник объявил ему, что преступницу следует передать назначенному преторианскому опциону. Тот назовет пароль. Куда ее доставят, начальника тюрьмы не касается, но по секрету чиновник сообщил — в дом префекта гвардейской конницы Корнелия Лонга. Так что если от Лонга кто‑нибудь явится навестить блудницу, пусть немедленно отправляется домой и предупредит хозяина, что сегодня он получит долгожданный подарок.
При этом чиновник весело рассмеялся.
Все утро комендант провел в ожидании гостей. Первым явился раб Лонга Таупата. Его тут же завернули домой с предупреждением, пусть в доме Лонга приготовятся к встрече — известную особу доставят сегодня, скорее всего, после полудня. Ближе к полудню явился гвардейский опцион, с ним два здоровяка — преторианца. Солдаты гвардии, не обращая внимания на стражей городской когорты и государственных рабов, служивших при тюрьме — все они сбежались проститься с преступницей, — вошли в камеру к Лалаге, молча завернули ее в просторное покрывало, аккуратно пронесли по служебному коридору, имевшему выход на боковую улочку, примыкавшую к тюрьме. Провожавший их до выхода комендант запомнил для будущего отчета, что женщина вела себя смирно, сопротивляться не пыталась — видно, была перепугана до смерти.
На улице Лалагу сунули в простенький с виду, но непомерно громоздкий паланкин. Комендант отметил, что неприметность экипажа никак не соответствовала стати рабов — носильщиков. Лектикариев было шестеро, все негры, громадные, плечистые, их туники были расшиты золотыми дубовыми листьями — символами императорского дома. Но об этом, смекнул комендант, лучше помалкивать. Сунув пленницу внутрь паланкина, преторианцы тут же заняли свои места по обе стороны от экипажа, и процессия незамедлительно тронулась с места. Впереди шагал, за ним факелоносец, по бокам солдаты императорской гвардии.
