Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник
Воевода, не велев воинам покидать палубу, сам с дюжиной своих боевых холопов сошел на берег. Ни у него, ни у его спутников не имелось с собой никакого оружия. Только один лук и несколько стрел.
Риск величайший. Захватят в заложники воеводу, как повернется тогда дело, одному Богу известно; Бельский, однако, смело шел на риск; он надеялся на успех, как надеялся прежде, в Карелии, — тогда он праздновал успех, за что чуть было его не казнили, теперь может повториться то же самое.
На надвратной вышке воротники из горожан, а не из воротниковой стражи.
«Что, побили? Или укрылся гарнизон в детинце?»
— Хочу говорить с воеводой! — объявил Богдан Бельский.
— Мы не выпускаем их из детинца. Решаем, что с ними делать.
Слава Богу, — вздохнул облегченно Бельский и попросил:
— Зовите тогда тех, кто сегодня правит городом. Видите, мы без оружия. Я пришел не лить кровь, а выяснить, чем вы озлоблены, а тех, кто виновен в этом, наказать принародно. Не поверите слову моему, вот моя письменная клятва.
Богдан дал знак лучнику, и тот пустил стрелу в проем надвратной сторожевой вышки.
Долго пришлось ждать Бельскому с боевыми друзьями ответа, но он не выказывал недовольства своего. Прилег даже на траву обочь дороги, предложив спутникам последовать его примеру. Беседовали по пустякам, ожидая ответа, хотя у всех мысли тревожные. Сейчас откроются ворота, и конная ватага захватит их в плен.
Но ворота не открывались, а лишь чуть-чуть приотворились, и послышался требовательный голос:
— Входи, воевода, в город. Один.
Что ж, один — так один. Головой в омут.
Встретил его, судя по одежде, вельможа. С поклоном встретил, хотя глаза выдавали ненависть.
«Крепко озлоблены. Туго придется».
Он не ошибся. Не во дворец повели его, а на площадь, битком набившуюся горожанами. Площадь не безмолвствовала. Она злобно урчала, словно цепная собака, готовая кинуться на незваного и непрошеного гостя. Неуютно Бельскому, если не сказать — страшно. Но поднимается на помост, где стоят несколько, должно быть, самых уважаемых горожан, молодых и седовласых, уверенно.
Поднялся. Ни поклона, ни приветствия. Молчат, хмуро поглядывая на пришельца. А седовласый старейшина повелевает, как своему слуге:
— Говори, что хочешь сказать.
— Не свое слово я хочу вам сказать, а слово царя всей великой Руси Федора Ивановича, подданные которого вы такие же, как и я. Так вот: царь Федор Иванович шлет вам свое ласковое слово и молит Господа Бога, чтобы вы одумались и мир наступил на подвластной ему земле. Вот почему я не хотел штурмовать город, я хотел бы узнать, чем вы недовольны, что толкнуло вас на мятеж? Я хочу слушать ваше слово. Говорите вы.
Заминка. Обычная. Толпа, особенно многолюдная, подогревает сама себя, она всегда решительна и смела, выпяливаться из толпы, однако, никто не стремится. Боязно. Сразу же воцаряется робость. Толпа заговорит, но не вдруг. Для этого обязательно нужен зачинатель.
Площадь молчала. Зачинателя не находилось. Даже те, кто торчал на помосте, не осмеливались заговорить. Тогда Богдан обратился к старейшине, который повелевал ему говорить.
— Я хочу слышать твое слово, почтенный. Не опасайся меня. Я клянусь честью своей, что не обижу никого за прямое слово.
— Нас зовут к себе Казань и Крым, обещая почет и уважение. Они требовали от нас, чтобы мы порезали как баранов всех царских слуг, всех ратников, но мы не захотели этого. Мы хотим остаться под рукой русского царя, но пусть нас уважают, пусть считают нас равными с русскими, пусть не чинят злых обид.
— Разве вы не равны? Верой вас не притесняют. Подати те же, что по всем губерниям. Никого без розыска не казнят, не оковывают без вины. Торг ведете свободный, что внутри Руси, что с Бакы, что с Тегераном. Так в чем же обида?
— На словах — равны, на деле все иначе. Тиуны[28] две шкуры сдирают как с купцов, так с ремесленников и хлебопашцев. Дворцы себе понастроили краше ханских.
— Впустите моих слуг, что за воротами остались, я пошлю их за тиунами.
— Сборщики, как и другие чиновники в детинце, укрылись со страху.
— Нашкодили, вот и трясутся от страху! Полные штаны наделали!
Хохот в толпе. Задиристый.
— Приведем на суд и оттуда. Я — оружничий. Мне царем и Богом определено дознаваться истины. Какие еще обиды?
— Чиновники взятки берут.
— Предупрежу строго. Еще?
— Насилуют стрельцы наших жен и дев!
— Можете указать насильников?
— Да. Знаем по именам и в лицо.
— Поступим так: я велю построить весь гарнизон, пострадавшие пусть укажут на обидчиков.
— Из детинца не выпустим никого из стрельцов!
— Не опасайтесь. Я дал вам письменную клятву, пущенную стрелой. К тому же стрельцы выйдут без оружия и не в доспехах. Вы же можете окружить их вооруженными мужами.
Это устроило всех. Но Богдан, опасаясь самосуда над тиунами, но особенно над насильниками, предупредил:
— Расправы не допускать. Будем судить по закону. Я и те, кого вы определите от вас, а они присягнут, что только истина для них станет законом. Жду от вас слова.
Поклялись за весь город те, кто стоял на помосте, а горожане определили их в присяжные.
С тиунами разобрались быстро. Они не стали запираться.
— Как же, батюшка-воевода, не мздоимствовать, коль из казны денег не шлют? Вот и пособляем себе, беря малую толику.
Купцы же и ремесленники свидетельствовали не о малой толике. Называемые ими суммы выходили в два, а иной раз и в три раза выше жалования, установленного царем и Думой.
Бельский, выслушав с десяток свидетелей, предложил присяжным:
— Домы виновных не трогать, имущество же все и казну их изъять и раздать тем, кому определит совет старейшин города. Тиунов отправить в Москву на суд царю.
Присяжные, посоветовавшись, согласились с этим, но внесли существенную поправку:
— Менять тиунов не нужно. Новые придут, если жадные, еще хуже будет. Пусть эти поклянутся перед всем народом, что не станут впредь мздоимствовать. Мы не возражаем давать им на жизнь, но по доброй воле и по своим возможностям.
Тиуны рады, что так легко отделались. Главное, не лишили их жизни и должностей. А казна — дело наживное.
Тут же избрали тех, кому исполнять решение суда, приняв предложение Бельского, что для пригляда за исполнителями он приставит пару человек от себя.
С городовыми стрельцами все началось не так гладко. Стрелецкий голова наотрез отказался выстраивать, как он сказал, на позор своих подчиненных, Богдан пытался убедить его добрым словом, но без всякой на то пользы, тогда он повысил голос:
— А позор творить можно?! Твой недогляд! Тебе бы смиренно признать свою вину, а ты пытаешься потакать насильникам! Я действую не от себя, а именем государя нашего, Федора Ивановича, и упорство твое расцениваю как мятежное. Если не исполнишь воли города и моего приказа, я окую тебя и отконвоирую в Москву, прежде того допытаюсь, как оружничий, не крамолы ли ради потакаешь ты своим подчиненным?!
Подействовало. Велел стрелецкий голова строиться без оружия, а Бельский, взяв с собой пару старейшин, обошел все помещения, не затаился ли кто из охальников, чтобы избежать наказания. И не зря. Укрылась по закуткам добрая дюжина.
Одна за другой входили пострадавшие женщины в детинец, сгорая от стыда, но не в состоянии отказаться, не исполнить воли городского собрания. На кого они указывали пальцем, того тут же выхватывали из строя крепкотелые городские мужи, и по приказу Бельского заковывали ручными и ножными цепями.
Без малого два десятка оказались закованными, и их повели на площадь. Судить. И вот тут в общем-то мирная до сего момента площадь взметнулась всеобщим криком:
— Смерть насильникам!
— Смерть лютая!
— Повесить их! На колы их! Смерть! Смерть! Смерть!
Бельский почувствовав, что назревает самосуд, а это никак не могло его устроить, велел вооруженным мужам плотнее окольцевать окованных и, поднявшись на помост, поднял руку, требуя тишины.
Утихомиривалась площадь постепенно, отдельные голоса продолжали требовать смерти стрельцам-насильникам, но Бельский заговорил, напрягая голос свой до предела:
— Вы дали слово не чинить самосуда. Я принял эту клятву, веря в вашу честь. Смирите гнев. Я предлагаю присяжным такое: всем насильникам по два года тюрьмы. В кандалах! Согласны ли вы? Ваше слово?
— Кроме темницы — батогами! — прозвучало из толпы, и она подхватила:
— Батоги!
— Батоги!
— Принимаю вашу волю!
Били на помосте. Каждому по тридцать ударов, затем, еле живых волокли в городскую тюрьму.
Народ начал было расходиться, но Богдан остановил довольных своей победой горожан.
— Я прошу вас всех присягнуть на верностью царю, а двоих, самых почитаемых горожан, определить в Москву, где они от имени всех присягнут царю-батюшке в Кремле. В походе они будут моими гостями, а после возвращения, когда соберутся представители от всех городов вашей земли, я с почетом провожу их до Москвы. С почетом будут они и доставлены обратно. И еще я хочу поговорить со старейшинами. Отдельно. После присяги.
