Павел Федоров - Витим золотой
Доменов застал женщин за разборкой покупок, которыми была завалена вся комната. От такой траты денег у Авдея сегодня особенно засосало под ложечкой. Марфа стояла перед зеркалом и примеряла на себе бледно-розовую накидку с откидным атласным воротником. Отшвырнув сапогом картонку с какой-то нелепой шляпкой, он подошел поближе, не спуская пристального взора с непомерно дорогого наряда. На счета Авдей мельком взглянул еще утром и хорошо запомнил цену. Сейчас он только что возвратился от Белозерова, был зол и искал повод, с кем бы полаяться.
Олимпиада как ни в чем не бывало стояла позади падчерицы.
– Только поповских ряс не нашивали, а то поди все перепробовали, – едва не наступив на подол нового платья, проворчал Авдей.
– Тебя не спросили, что нам нужно шить, что мерить, – брезгливо закусив губы, проговорила Олимпиада. Она сегодня ничего не успела выпить, потому была сердита не меньше мужа.
– Вот меня, матушка моя, как раз и надо спрашивать.
– С каких это пор? – с нескрываемой издевкой спросила она.
– А с таких, что счета за ваши придумки шлют мне, с меня и дерут как с сидоровой козы!
Олимпиада ответила не сразу. Сначала гневно шевельнула бровями и облизнула яркие губы. Марфа увидела, как у мачехи под синей газовой косынкой странно двигались и на глазах розовели уши…
– С нынешнего дня, – раздельно и строго начала Олимпиада, – за все буду расплачиваться сама…
– Из каких это капиталов, позвольте спросить?
– Из собственных.
– Да где они, твои собственные?.. Уж не молола бы при дочери-то!
– А что мне твоя дочь? Она сама по себе, а я тоже свой мильен имею и вовсе не желаю кому-то кланяться…
– Ах, ах! – Доменов визгливо хохотнул, словно помешанный.
– Ты что, репей слопал? – Олимпиада подняла на него синие гневные глаза.
– Лягушку и твой мильен в придачу! Вот, вот! – подкидывая на столе разное тряпье, скулил на высокой ноте Авдей Иннокентьевич. Откуда только голос брался…
– Что с тобой, папа? – Марфа, стройно и гибко переваливаясь в узком, золотистого цвета платье, плавно подплыла к отцу.
– Тю-тю – ваши мильенчики улетучились! Ограбили! Разбойники! Христопродавцы!
С треском оторвав все пуговицы на жилете, продолжая кричать и браниться, он схватил с комода хрустальную вазу с румяными яблоками и грохнул ее об пол.
– Да он и вправду белены объелся, – проговорила Олимпиада.
– С корнем бы слопал и ох не сказал! – вдруг громко и отчетливо выкрикнул Доменов. Он неожиданно овладел собой, наклонившись, подхватил катившееся на полу яблоко и жадно вонзил в него острые зубы. – Лучше уж белену, чем… – Авдей Иннокентьевич замотал растрепанной головой и не мог выговорить тех слов, которые собирался сказать.
– Да что такое стряслось с тобой? Можешь ты нам толком объяснить? – привыкшая ко всяким его выходкам, спросила Олимпиада.
– С акциями своими от этих разбойников из «Ленского товарищества» можешь, душа моя, в нужник сходить…
– Это еще что такое! – грозно прикрикнула Олимпиада и зажала ладонями щеки. Даже ей стали противны скабрезности мужа.
– А то, что они на это только и годятся…
– Тошнехонько тебя слушать. Ведь сам недавно хвалился, что этим бумагам цены нет.
– Именно грош им теперь цена. Да что вам, дурищам, объяснять!
– Ох, папа! – не выдержала Марфа. – Ты все-таки объясни. Неужели сибиряки твои разорились?
– С потрохами летят в трубу. Там у них второй месяц такая заваруха идет! А Кешка Белозеров приказал, подлец…
Вспомнив, что творится на петербургской бирже с акциями «Ленского товарищества», Доменов потряс головой. Рассказать все, что он слышал о событиях на Витиме, даже ему было страшно. Узнав о катастрофе на бирже, он метнулся было туда, но там, еще толком ничего не зная, плели такое… Чтобы получить новости из первых рук, Авдей плюхнулся в пролетку первого попавшегося ему лихача и помчался к Белозерову.
Рыжеусый и наглый, похожий на городового лакей Гинцбурга уперся в дверях и заявил, что приема нет. Авдей подумал немножко, потом погрел в руке трешницу и сунул ее в карман лакею. Тот поклонился, провел его в гостиную и посадил напротив камина, где уже жарко пылали березовые поленья. Потом исчез. Минуту спустя появился сам витимский владыка. На нем уже был надет дорожный пиджак из тонкого коричневого сукна и оленьи унты на мягко скрипящих подошвах. Белозеров не был, как показалось Авдею, удручен и вроде как ничем не обеспокоен. Поздоровавшись, спросил деловито и сухо:
– Чем обязан, господин Доменов?
– Да какие там обязательства, – прямо, без обиняков начал Авдей. – Сам понимаешь, что в Питере-то делается…
– А что именно? – Белозеров потер челюсть и присел на пододвинутый к камину пуф.
– Вроде не знаешь? – усмехнулся Авдей Иннокентьевич.
– Как будто все знаю… Смотря о чем речь… – Главный управляющий нагнулся, взял полено и кинул его в пылающий камин. Не глядя на гостя, спросил: – Может, скажешь?
– Скажу. О ваших на Витиме делах пекусь!
– Благодарствую, Авдей Иннокентьевич, но только мы о них сами позаботимся. – Белозеров встал. – Ты меня извини, я тороплюсь.
– Я забочусь потому, что в ваше паршивое дело деньги вложил! – разразился Доменов.
– Фу, какие выражения, братец!
– Нет, ты мне скажи, как вы вот это понюхаете? – Доменов вытащил толстую пачку акций «Ленского товарищества» и поднес к лицу Белозерова.
– А я ведь тебе, господин Доменов, предлагал продать, – лениво отстраняя от себя бумаги, напомнил Белозеров.
– Ты сейчас купи! – кричал Авдей, хорошо сознавая всю нелепость своей выходки.
– С моим бы удовольствием, да с наличными деньгами затруднение, еле-еле на дорогу наскреб, – вяло и неохотно отвечал Белозеров.
– А я вексель возьму!
– Гербовая бумага кончилась, как на грех. – Белозеров позвонил и приказал вошедшему слуге проводить гостя. Авдей хотел было еще полаяться, да перед лакеем как-то было неловко. Зато уж дома отвел душу…
– Я совсем разбит, до смерти измучен, – жаловался он жене и дочери.
Потерял Доменов на акциях очень крупно, да и петербургская жизнь встала в копеечку, и он тут же решил как можно скорей бежать к себе в Кочкарск или на Синий Шихан.
– Здесь последние штаны снимут, – пропустив третью рюмку настойки, похрустывая парниковым огурчиком, говорил Авдей, отлично зная, что его дамочкам покидать столицу ой как не хочется…
– Сколько можно без дела болтаться, – продолжал он. – А что у нас на Урале делается! Что там Ромка Шерстобитов творит! Вон Белозеров оставил вместо себя немца, а он взял да и побил рабочих. Говорят, телеграммы пришли в Государственную думу, всем министрам и даже самому государю императору.
– Ну, а царь что? – спросила Олимпиада.
– Да не царь, а его императорское величество надо говорить, – сердито поправил жену Доменов.
– Ну и пусть императорское, не все ли равно… – пощипывая одними губами крылышко куропатки, сказала Олимпиада. После выпитого вина ей казалось, что миллион ее как лежал в шкатулочке на Синем Шихане, так и лежит по сей день… А то, что на него теперь ничего не купишь, ей было совершенно безразлично. На винцо-то у Авдея всегда найдется…
– Да не спорьте! – вмешалась Марфа, сгорая от нетерпения послушать новости.
– Вызвал барона Гинцбурга и министра, спрашивает: «Что это вы, господа, там натворили?»
«Мы, ваше величество, не натворили, а усмирили бунтовщиков».
«Неужели нельзя было обойтись без стрельбы?» – спросил царь.
«Раз стрельнули, ваше величество, значит, не обошлись…»
«Как это у вас, господа, нехорошо все получается: то прямо у меня под окошками стреляете в Питере, то в Москве на Пресне, то в Сормове, то еще где-то… В какое вы меня ставите положение перед всей Европой, перед всем миром?»
– А ведь и правда, папа, ужас! – воскликнула Марфа.
– Ты так расписал, как будто сам у царя был! – потягивая из высокой рюмки золотистое вино, заметила Олимпиада.
– А по-твоему, я вру? – хрипло спросил Авдей.
– Упаси бог! Ладно. Говори дальше.
– И скажу. Такое скажу! – Доменов поднял палец, склонившись над столом, продолжал: – А Кешке я тоже хорошенькую хрюшку подложил… Письмишечко одно послал…
…По приезде в столицу Доменов на самом деле послал царице очередного «золотого петушка» и письмо, в котором между прочим писал:
«Вы уж не взыщите, ваше величество, с меня, мужика неученого, что так плохо пишу. Смолоду только плеткой учили… А письмецо такое, не всякому продиктовать можно. Окромя слитков прилагаю петушка, весом в шесть фунтов восемь золотников и две доли. Обратите внимание, ваше величество, на его глаза. Драгоценнейшие камешки вделаны чистой воды. Смею побеспокоить Вас, матушка государыня, малой просьбицей. По велению из столицы некоторым сибирским промышленникам разрешено вербовать рабочих в других местностях, как-то: в Белоруссии, Польше. В частности, такое разрешение получило Лензолото. Мы также, всемилостивейшая государыня нашей великой Руси, работаем для процветания престола и отечества нашего, расширяем дело и далее намерены расширять, а потому нуждаемся в людях. Премного благодарны были бы вашему величеству, если бы мы получили такое разрешение. Местная чернь здесь отъявленно груба и невежественна, вольными нравами еще с самой пугачевщины напичкана. А из Сибири бродяги разные толпами сюда идут, на новых местах оседают, все эти вороватые люди байки всякие разносят и народ мутят здешний. Говорят, будто управляющий Лензолота Иннокентий Белозеров на приисках каторжный режим завел. Нельзя ли, ваше величество, его маненько утихомирить? Ведь сей вопль, со всякими преувеличениями и наветами, у нас на Урале раздается».
