Джеймс Баллард - Империя солнца
Собравшись в последний раз, прежде чем лечь и уснуть навсегда под ржавеющими остовами самолетов, Джим продрался сквозь заросли сахарного тростника и шагнул в воду. Он добрел по мелководью до залитой водой бомбовой воронки почти посередине поля, обошел ее по краю, а потом, вдоль кромки поля, вышел к каналу.
Пока он карабкался вверх по насыпи, последние парашюты упали в полях к западу от лагеря Лунхуа, гул моторов Б-29 смолк где-то над Янцзы. Джим подошел к лежащему поперек дамбы огромному алому шатру, такому большому, что можно было бы накрыть им дом. Он смотрел на блестящую тонкую ткань, роскошнее которой в жизни не видал, на безукоризненные швы и строчки, на белые стропы, которые уходили в идущий вдоль канала дренажный сток.
Цилиндрический короб лопнул при падении. Джим спустился по склону, покрытому спекшейся от жары коркой, и сел на корточках над открытой горловиной цилиндра. Вокруг, на дне стока, лежало целое состояние, в самой твердой валюте: консервы и пачки сигарет. Ящик был до отказа набит картонными коробками; одна из них выпала из сужающейся кверху горловины, и все ее содержимое рассыпалось по земле. Джим ползал среди консервных банок и тер глаза, чтобы хоть с горем пополам прочесть, что на них написано. Здесь были банки «Спама», «Клима» и «Нескафе», плитки шоколада и обернутые в целлофан пачки «Лаки Страйк» и «Честерфилда», пачки «Ридерз дайджест» и «Лайф», «Тайм» и «Сэтеди ивнинг пост».
Такое количество еды сбило Джима с толку, поставив его перед давно забытой проблемой выбора. Банки и упаковки были проморожены насквозь, как будто их только что вынули из добротной американской морозилки. Он начал складывать в картонную коробку банки с тушенкой и молоком, плитки шоколада и пачку «Ридерз дайджест». Потом, впервые за несколько дней подумав на шаг вперед, добавил блок «Честерфидда».
Когда он выбрался из стока, алый шатер парашюта тихо набух от сквозящего вдоль канала ветерка. Прижав свои ледяные сокровища к груди, Джим спустился с насыпи и побрел вброд обратно через рисовую делянку. Он шел по краю воронки к периметру аэродрома, когда в небе опять раздался неторопливый гул моторов Б-29. Он остановился и стал искать взглядом самолет, уже прикидывая, что станет делать с таким количеством падающих с неба богатств.
И почти в тот же самый момент раздался винтовочный выстрел. Ярдах в ста от Джима, на той стороне рисовой делянки, по насыпи бежал японский солдат. Босой, в разодранной форме, он промчался мимо алого парашюта, спрыгнул с заросшего бурьяном бока насыпи и со всех ног понесся через рисовое поле. Вихрь поднятых его отчаянно работающими ногами брызг скрыл его почти с головой, а потом он и вовсе исчез среди погребальных курганов и островков дикого сахарного тростника.
Джим скрючился, как мог, на краю воронки, спрятавшись за несколькими стебельками одичавшего риса. На дамбе появился второй японский солдат. Он был без оружия, но ремни и портупея с подсумками были по-прежнему при нем. Добежав до парашюта, он остановился, чтобы перевести дыхание. Потом оглянулся через плечо, и Джим узнал припухшее от туберкулеза лицо рядового Кимуры.
За ним по дамбе гнались несколько европейцев, с утяжеленными бамбуковыми дубинками в руках. У одного из европейцев была винтовка, но Кимура, не обращая на них внимания, взялся поправлять на выцветшей гимнастерке ремни. Потом он сбросил с ноги в воду окончательно развалившийся башмак и пошел вниз по насыпи к залитому водой полю. Он успел пройти шагов десять, когда раздался второй винтовочный выстрел.
Рядовой Кимура упал лицом вниз в мелководье. Джим сидел, укрывшись за редкой порослью дикого риса, и смотрел, как европейцы подходят к парашюту. Они нервически переругивались между собой. Все они были из бывших британских заключенных, босые и в драных шортах, хотя в Лунхуа никто из них раньше не сидел. За старшего у них был взбудораженный молодой англичанин, у которого обе кисти были замотаны грязным бинтом. Должно быть, сидел все эти годы в подземном карцере, подумал Джим. Кожа у него была невероятно белая и поблескивала на солнце, как кожица вынутой из раковины улитки. Он размахивал забинтованными руками, как парой окровавленных сигнальных флажков, будто передавая сам себе предупреждение о каком-то особенно густом порыве ярости.
Все четверо начали скатывать купол парашюта. Несмотря на явные признаки долгого голодания, работали они быстро и вскоре вытянули из стока металлический ящик. Они загрузили в него все, что высыпалось при падении, привинтили на место коническую крышку и поволокли тяжелый цилиндр вдоль по дамбе.
Джим сидел и смотрел, как они мелькают между погребальными курганами, все ближе и ближе к лагерю Лунхуа. Его так и подмывало броситься следом и присоединиться к ним, но прошедшие годы научили его прежде всего проявлять осторожность и лишний раз не высовываться. В пятидесяти футах от него лежал рядовой Кимура, и из спины у него растекалось, разворачивалось в воде красное облако, похожее на купол притопленного парашюта.
Пятнадцать минут спустя, убедившись, что никто не наблюдает за ним с окрестных рисовых полей, Джим выбрался из редкой поросли дикого риса и вернулся в свое укрытие среди обломков сбитых самолетов.
Торопливо, даже не вымыв рук в затопленном рисовом поле, Джим вскрыл консервный замок и закатал к краю банки «Спама» жестяную крышку. От розовой массы рубленого мяса, открывшегося солнцу как зияющая рана, пахнуло густым пряным духом. Он утопил пальцы в мясе и сунул кусок себе промеж губ. Во рту полыхнуло чужим, всепроникающим вкусом, вкусом животного жира. После нескольких лет вареного риса и сладкого картофеля его рот вдруг превратился в океан экзотических запахов. Тщательно пережевывая каждый кусочек, как учил доктор Рэнсом, чтобы не упустить ни грана содержащихся в нем питательных веществ, Джим прикончил банку.
После всех этих солей и пряностей ему захотелось пить; он открыл банку «Клима», и обнаружил внутри белый порошок. Он набил этой жирной на ощупь пудрой рот, добрался сквозь бурьян до края поля и запил ее пригоршней теплой воды. Густая жирная пена тут же забила ему рот, нос и глотку, и его вырвало прямо в воду, белым пенистым ручьем. Джим смотрел на бьющий из него белоснежный фонтан и удивленно думал: неужто он умрет от голода только потому, что разучился есть? Потом он благоразумно прочел инструкцию на банке и намешал себе целую пинту молока, такого густого, что слой жира плавал поверху, как нефтяная пленка в окрестных ручьях и каналах.
Опьянев от еды, Джим откинулся на горячую траву и удовлетворенно взялся за плитку твердого, сладкого шоколада. Он только что завершил самую роскошную трапезу в своей жизни, и желудок стоял у него под ребрами, как туго накачанный футбольный мяч. Рядом, на поверхности воды, мигом налетевшая туча мух пировала на облаке белой блевотины. Джим вытер грязь со второй банки «Спама» и стал ждать японского летчика, чтобы вернуть ему долг за манго.
В трех милях к западу, в районе лагерей Хуньджяо и Сиккавэй, с лениво парящего в августовском небе Б-29 посыпались десятки разноцветных парашютов. Оказавшись в центре этого безумного миража, когда с неба вдруг свалились все сокровища Америки, Джим рассмеялся от счастья. И взялся за вторую, едва ли не более важную перемену блюд, проглотив разом шесть номеров «Ридерз дайджест». Он листал хрусткие белые страницы журналов, таких непохожих на те захватанные экземпляры, которые он до дыр зачитывал в Лунхуа. Они были полны заголовков и набранных жирным шрифтом ключевых фраз из мира, с которым он даже и близко не был знаком, а еще там была тьма незнакомых имен и названий — Патон,[53] Белзен, джип, Джи-Ай,[54] AWOL,[55] Юта-бич, фон Рундштедт, «котел» и тысячи других подробностей большой европейской войны. Вместе взятые, они описывали героическое приключение, имевшее место на какой-то другой планете, исполненное сцен самопожертвования и стоицизма, бесчисленных героических деяний, целую вселенную, которая ничего общего не имела с той войной, которая разворачивалась на глазах у Джима в устье Янцзы, этой огромной реки, у которой, при всем ее величии, не хватало сил, чтобы вытолкнуть через устье в открытое море всех — бесчисленных — мертвых китайцев.
Утомленный роскошью иллюстрированных журналов, Джим клевал носом среди блевотины и мух. Пытаясь доказать «Ридерз дайджест», что и его война чего-нибудь да стоит, он вспомнил ослепительный белый свет от атомной бомбы в Нагасаки; он собственными глазами видел его отблеск, отразившийся в Южно-Китайском море. Это бледное гало до сих пор слоем лака лежало на тихих здешних полях, но ему, конечно, было не равняться с Днем Д[56] или с Арденнами. В отличие от войны в Китае, в Европе каждый твердо знал, на чьей он стороне — проблема, которую Джим так до конца для себя и не решил. Европейская война породила множество новых имен, новых слов. Но, может быть, она, таким образом, всего лишь решила перезарядить оружие, пополнить боезапас — здесь, у великих рек Восточной Азии, — чтобы затем длиться вечно и на другом, куда более двусмысленном языке, которым Джим уже начал понемногу овладевать?
