Эдуард Тополь - Летающий джаз

Организовать тушение горящих самолетов сразу после бомбежки было невозможно: немцы засыпали аэродром бомбами замедленного действия и кассетными минами SD-2В Schmetterling («Бабочка»).

В настоящее время аэродром Полтава очищается от зажигательных и неразорвавшихся бомб. Бетонная полоса пригодна к посадке. Металлические полосы аэродромов Миргород и Пирятин ремонтируются.

«Наших убито — 31, ранено — 88»… Советские источники считали это свидетельством героизма солдат и саперов, которые еще во время бомбежки бросились в огонь спасать пулеметы и другую технику или сразу после бомбежки ринулись на минное поле расстреливать мины-ловушки. Но американцы смотрели на это с ужасом и изумлением. «Американцы говорили: мы бережем живую силу, для нас важнее всего человек, поэтому бог с ними с самолетами», — пишет Владимир Станкевич, военный переводчик 169-й АБОН.

Наутро генерал Кесслер сказал генералу Перминову:

— По договору о создании наших авиабаз их защита лежит на советской стороне. Немецкий налет продолжался два часа. Почему в небе не было ни одного вашего самолета?

— Потому что на эти налеты мы отвечаем бомбежками их аэродромов, — дипломатично ответил Перминов.

— То есть вы считаете уничтожение немецких самолетов важнее, чем защита самолетов союзников?

Перминов пожал плечами и ушел в свой кабинет. А что он мог ответить? Что великий Вождь всех времен и народов не разрешил защищать союзников?

Но даже этот урок не пошел американцам впрок.

21

Утром 22 июня 1944 года 54-й гвардейский саперный батальон приступил к разминированию аэродрома. Рискуя жизнью, саперы либо голыми руками собирали и разминировали мины, либо шли по летному полю с длинными металлическими щупами и с расстояния нескольких шагов расстреливали их. Следом за саперами шла Мария Жарко. На нее было страшно смотреть. Одним осколком взорвавшейся мины ей рассекло щеку, вторым — плечо, третьим сорвало с головы платок и клок волос. Но она не чувствовала ни боли, ни крови на лице и груди. Какая-то холодная сила маниакально вела ее по изрытой взрывами земле, меж обгорелых остовов «летающих крепостей», похожих теперь на скелеты гигантских рыб, от которых остались только обожженные хвосты и головы-моторы. Мария искала Стивена…

А далеко позади саперов и Марии по уже разминированному летному полю разбредались и разъезжали на «виллисах» американские летчики. В поисках своих личных вещей они рылись в искореженных пожаром останках самолетов. Из пятидесяти трех B-17s, прилетевших в Полтаву 21 июня, уцелели только девять, и одной из этих «крепостей» была B-17 «The Flying Jazz». Иссеченная осколками мин и бомб, эта «крепость» тем не менее оказалась живучей: члены экипажа и техники аэродрома проверили все приборы, радиоаппаратуру и пулеметы, «прогнали» все двигатели — машина могла лететь, несмотря на дыры в крыльях и фюзеляже! Больше того: все музыкальные инструменты экипажа — кларнет Кришнера, скрипка Пирсона, труба Августа, саксофон Гория, аккордеон Мерфи и даже виолончель Батомлея — оказались целы, поскольку лежали в своих крепких немецких кофрах и футлярах. И теперь, стоя на пробитом пулями крыле своего «боинга», джазмены сыграли погибшим самолетам «Траурный марш» Густава Малера…

А вот засыпанное в глубокой воронке землей тело майора авиатехнических войск США Стивена МакГроу саперы нашли только на следующий день, утром 23 июня. Нашли, отогнали ворон, сидевших на его голове с уже выклеванными глазами, и…

Когда Мария увидела его — нет, еще не всего, а только вывернутые ноги в ботинках сорок пятого размера — она убедилась в том, что знала уже двое суток: Стивена уже нет на этой земле. Этим тупым и ясным знанием Смерти была та холодная сила, которая тащила ее следом за саперами. И Мария тихо опустилась на землю, просто легла и пустыми мертвыми глазами уставилась в нелепо высокое голубое небо. Там, в этом небе, деловито сновали птицы, а рядом с Марией, в обгорелой траве громко трещали кузнечики, утверждая, что жизнь продолжается. Но это было неправдой, это был обман. Жизнь кончилась. Жизнь кончилась потому, что Стивен МакГроу был третьим мужчиной, которого она не сберегла. И теперь у нее был только один выбор — или умереть вот тут, рядом с ним, умереть в этой воронке и не встать, или — уйти в монастырь.

22

И как раз в это же время к майору госбезопасности Виктору Козыкину привели американского лейтенанта Ричарда Кришнера, задержанного у входа в соседнее здание Полтавского обкома партии. По словам арестовавших его вахтеров-милиционеров, лейтенант вел себя буйно, размахивал какой-то бумагой и требовал пропустить его к «главному комиссару партии».

Зная, что американские союзники травмированы гибелью своих самолетов, Козыкин лейтенанта успокоил, даже вернул ему отнятый ментами незаряженный бельгийский пистолет и, пока лейтенант разговаривал со смершевской переводчицей и пил воду из графина, ознакомился с содержанием его «бумаги».

Первому Секретарю Полтавского обкома партии

От Ричарда Кришнера, лейтенанта ВВС США

Уважаемый Господин/Товарищ Первый Секретарь!

Я, Ричард Кришнер, лейтенант ВВС США, второй пилот B-17s, за боевые заслуги в сражениях с нашим общим врагом имею «Крест летных заслуг» и медаль Президента США «Пурпурное сердце».

Находясь в Полтаве в составе Восьмой воздушной дивизии США, я полюбил гражданку СССР Оксану Журко, 16 лет, проживающую по адресу Лавчанский тупик, 9, и прошу Вас, Господин/Товарищ Первый Секретарь, разрешить нам жениться по законам СССР.

В связи с моим отлетом в ближайшие дни, прошу дать Ваше разрешение Полтавскому ЗАГС зарегистрировать наш брак сегодня, 25 июня 1944 года.

С благодарностью и уважением,

Смерть фашистам,

«Ох ты, мать твою!..» — мысленно возмутился Козыкин и снова глянул на молодого американского лейтенанта.

Это был крепкий парень с черным, как смоль, чубом под летной фуражкой, и такими же черными живыми глазами. Под бежевой летной курткой с отложным воротником была белая рубашка и бежевый, в тон куртки, галстук, а на груди, чуть выше накладных карманов — медаль и небольшой красивый крест.

— Кто писал ему это заявление? — спросил Козыкин у переводчицы капитана Орловой.

Она перевела:

— Who did wrote that letter?

— Кто писал — не имеет значения, — по-английски ответил ей Ричард, помня, что русский кинооператор Борис Заточный просил не называть его.

— Но он не мог это сам написать, — настаивал Козыкин.

— Но вы не могли это сами написать, — сказала Ричарду переводчица.

— Sure, конечно, — ответил ей Ричард. — Но у нас есть летчики, которые родились в России. Они мне помогли.

— А если он женится на этой Оксане, где они будут жить? — спросил Козыкин. — В Полтаве или в Америке?

— Конечно, в Америке, — через переводчицу ответил Ричард.

— То есть, вы ее увезете?

— Да, сэр, у меня дом в Чикаго.

— Понятно. Эта ваша Оксана — дочка Марии Журко, поварихи из штаба ОБОН? Так?

— Да, сэр, ее мать зовут Мария.

— И она согласна, чтобы вы увезли ее дочь?

— Я не знаю, сэр. Но я могу и ее взять в Америку. Без проблем, сэр.

— Ясно… — теперь Козыкин уже наслаждался этим разговором, ему нравилось, что этот лейтенант называет его сэром. — Значит так, лейтенант. Переведите ему: по нашим законам, если девушке нет восемнадцати лет, она может выйти замуж только с разрешения родителей. То есть мать должна дать письменное разрешение. Дальше. Насколько я знаю, отца у этой Оксаны нет, но слова к делу не пришьешь, нужна справка, что ее отец умер. Кроме того, нужны характеристики из школы и комсомольской организации.

Когда переводчица перевела все это, Ричард захлопал ресницами:

— Reference? Мне не нужна характеристика! Я люблю ее без reference!

— Это не для вас, — вежливо объяснил Козыкин, с трудом сдерживая хохот. — Это для нас и партийного комитета. Мы должны убедиться, что выпустим в Америку не какую-то шлюху, а морально устойчивую комсомолку, преданную делу нашей великой партии. Между прочим, они уже спали?

— Вы хотите, чтобы я это тоже перевела? — удивилась капитан Орлова.

— Конечно. Пусть принесет справку, что она девственница. Мы же не можем отправить к нашим союзникам поблядушку, которая спит с каждым пролетающим иностранцем.

Хотя после года своей работы в Москве Ричард уже почти все понимал по-русски, он дождался конца перевода и только потом встал:

— Спасибо, комрад майор. Я вас понял. Но я ее все равно увезу. Гуд бай! — И вышел из кабинета.

— А вот это фуюшки! — сказал ему вслед майор Козыкин и включил радиоточку.