Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Но реальных сил для этого не было никаких: семёновцы на вокзале без патронов, а как ещё там отзовётся 2-й стрелковый полк – тоже может быть оружия таскать не захочет. Конечно, если сейчас по Царскому Селу объявить, что царя готовят опять на престол, – гарнизон можно и взбунтовать. Но это далеко выходило за его поручение, Совет переполошится, что пойдёт!
Однако же и достаточно Масловский чувствовал необычайность революционных ситуаций: они создаются столь причудливыми, что не подчиняются законам размеренной жизни, обычную жизнь они прокалывают как рапиры и могут выпереть в самом неожиданном месте. Такой рапирой и был его мандат – грозного и загадочного состава слов и укреплённый самой большою силой – Советом.
А с другой стороны, наслушан был Масловский многих армейских анекдотов о караулах и какие ляпсусы бывают.
Попробовать!
Подъехали. Александровский дворец несравнимо меньше Большого, не дворец, а просто длинный двухэтажный помещичий дом, два крыла.
В ближайшем – железные решётчатые ворота. Перед ними – часовой.
– Пропусти! – уверенно махнул ему Масловский грозной рукой, как если бы проезжал тут уже много раз.
Запрещено.
Изумился такому непорядку.
– Так караульного начальника!
Тот пошёл звать.
Сейчас всё зависело – какой выскочит, опытного не прошибёшь. Но – удача, да половина сейчас в армии таких: совсем зелёный, прапорщик, по-детски важный и чрезвычайно ответственного вида. И:
– Ни в коем случае, никого, категорически.
Тогда погрозней, сколько хватает голоса и вида:
– Я прислан… – а если штабс-капитан рядом помалкивает, так считай, что сам-то я от капитана и выше, – я прислан с особо важным поручением от Петроградского Исполнительного Комитета!
Да, но ни в коем случае, никого, кате…
– Молодой человек, поверьте моему опыту. Никакая инструкция не может предусмотреть всех возможностей. Вы понимаете, что такое Петроградский Исполнительный Комитет?
Тончает, стройнеет. Понимает.
И полупрезрительно:
– Что ж мне, показывать вам свои документы – тут, на морозе?
Прапорщик дрогнул. Пригласил войти в помещение наружного караула.
Удача! Но одновременно и ослабление: остальные боевые силы, штабс-капитан и два семёновца, остаются снаружи. Теперь вся сила: сам, папаха и мандат.
Погрозней развернуть. Показать со значением: мандат на столе, сам – закаменел под папахой.
Юный прапорщик прочёл, совершенно растерян. Вручалась вся военная власть! – и для исполнения особо важного.
– Что же вам угодно?
Снисходительно к его зелёности:
– Вы понимаете, об этом я не могу говорить с вами, но только с вашим начальством. Пойдёмте внутрь.
– Но, простите, я и сюда не имел права вас пропустить. А во внутренний караул… Приказ самого генерала Корнилова…
– Есть приказы выше, чем Корнилова: Именем Революционного Народа!
Та самая прорезающая рапира.
– Хорошо. Я вызываю дворцового коменданта.
Послали. В караульной комнате разводящий стоит как смирно. Прапорщик одёргивается, похаживает. Масловский подумал: присесть? Нет, стоять – внушительней.
Вошёл уланский ротмистр, довольно интеллигентного вида.
– Штабс-ротмистр Коцебу, комендант дворца.
– Особоуполномоченный Петроградского Совета полковник Масловский!
Пусть так, царь – полковник, и он – полковник: на генерала всё равно не вытянуть.
И мандат – опять на стол. (Крупная печать у Совета, хорошо что управились сделать. И подпись Чхеидзе – по буквам ясная.)
Да-а-а… Особо важное поручение…
– А – в чём оно состоит, позвольте узнать?
Масловский замер с поднятой бровью.
– Пройдёмте во дворец, я вам объясню.
– Это невозможно. Начальник караула не имел права пропустить вас и за ворота. Мы имеем строжайшее распоряжение законной власти…
Грозно:
– Ротмистр, что за разговоры? А Совет Депутатов, по-вашему, – незаконная власть? Начальник караула ни в чём не провинился, а вот вы, господин комендант!…
Прорезающая рапира. А что? в такие дни и не обернёшься, как обвинят и срубят голову.
Уже только защищается:
– Но Исполнительный Комитет должен же понимать, что нельзя ставить людей в такое положение. Ведь Совет тоже признал Временное правительство. И мы подчиняемся ему. Так надо…
– Что надо, ротмистр, – знает Исполнительный Комитет!
Что за музыка – «Исполнительный Комитет»! У народовольцев, казнивших Александра II, тоже был – Исполнительный Комитет. С тех пор звучит.
Заколеблен ротмистр.
– Ну, извольте… Если… Хотя это не по правилам… Я позвоню генералу Корнилову сейчас…
– Если вы позвоните Корнилову, я буду это рассматривать как оскорбление Исполнительного Комитета. Со мной на станции – авангард петроградского революционного гарнизона, а если нужно – и весь гарнизон двинется сюда!
И такое – видели на днях, убеждать не надо. Революция! Музыка момента! Даже, может быть, мог бы Масловский сейчас и объявить Коцебу арестованным, сошло бы. Не решился. Но во всяком случае – Уполномоченного с его мандатом не возьмётся арестовать вся соединённая дворцовая кордегардия.
Мандат – прорезающий каменные стены. Ещё, может быть, и Николая возьмём живьём!
Повёл! Повёл. Пошли вдвоём.
Какими-то тёмными переходами. Подземным коридором. Большая подземная казарма, при электрических лампочках, переполненная солдатами, перемешанный гомон голосов.
Идея! Прямо – к народу. Отнять у них массы! Только голоса мало:
– Здравствуйте, товарищи! Привет вам от петроградского гарнизона, от Совета Солдатских Депутатов!
Кто ближе – услышал, отозвались нестройно. Кто поднялся с нар, иные стали подходить.
Ротмистр забеспокоился. Теперь сам:
– Пойдёмте же.
Ну нет! Только тут и собрать армию:
– Товарищи! Петроградский Совет имеет сведения: готовится незаконное освобождение свергнутого царя! С тем, чтоб его снова посадить на престол! Революционный Петроград надеется на вашу поддержку!
Ближние что-то отвечают – в том смысле, что понимают. А кто – отходит. А сзади спрашивают – о чём это?
Тут – если дали бы поагитировать свободно, то может быть сразу бы – и взят Николай!
Но ещё и хмурый поручик подхватывает под локоть:
– Идёмте же, идёмте! Вас ждут.
Нет, этих поднять не успеть. Да неизвестно ещё и подымутся ли.
Светлая комната первого этажа. Человек двадцать офицеров, вместе с Коцебу, уже слышали, знают, резко возбуждены. Хлынули навстречу полукольцом, наперебой, возбуждённо (и Коцебу свои силы собрал революционным путём!):
– Это Бог знает что такое!
– Кто вы, полковник, мы вас не знаем.
– Военный человек не может так действовать!
– Мы все выполняем приказ!
– Восстанавливать солдат против своих офицеров?
– Это возмутительно! Только-только стали солдаты успокаиваться – и опять разжигать?
– Разбуровить, как у вас в Петербурге?
Плотно охватили! Эмиссар Исполнительного Комитета стал теряться. За последние дни офицеры так робки, а вот этой дружности он не ожидал. Если все они заодно, то их не пробьёшь.
Заблуждал его взор, на ком бы остановиться, и вдруг – увидел среди них знакомое лицо, да, знакомое! Немолодой уже прапорщик – да левый кадет! встречались!
Ну, так и быть должно было! Офицерство военных лет – это ж не прежние собакевичи.
И тот – узнал. И кричит:
– Господа! Одну минутку. Мы оказались знакомы! Разрешите нам поговорить конфиденциально?
Надежда на какой-то смысл. Офицеры стихли.
Перешли с кадетом в соседнюю комнату.
– Сергей Дмитрич, так, кажется? Ваша затея безумна, откажитесь. Полк ни за что не допустит.
Что-то перестали прокалывать революционные фразы. Эмиссар оседал. И этот «Сергей Дмитрич» обыденный как будто срывал угрожающую змеиную папаху. И станет известно, что – не полковник.
Хотя ручка браунинга виднелась из кармана.
– А какая затея?
– Вы хотите убить императора? Здесь, в его дворце?
– Да откуда вы это взяли? Только оттого, что я социалист-революционер? – (Эти дни замечательно звучащее сочетание.)
– Но ротмистр Коцебу говорит, что ваш мандат… Вы разрешите посмотреть?
– Ну, пожалуйста.
И предъявление – первое обыденное, без эффекта. Однако, на кадета впечатление сильное:
– Ваше поручение средактировано страшно, я не подберу другого слова. А что же можно подумать?
– Ну как… Принять меры, не допустить бегства. В интересах углубления революции недопустим здешний режим содержания. Если нужно, то…
– Что?
– Перевезти его в другое место.
– Это исключено. Это оскорбление полку.
