Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев
Часть вторая
ВОДОВОРОТ
Глава 11
ВОДОВОРОТ
Печера, Печера — великая и пустынная река Севера. С высоты усинского утеса кажется, что сливаетесь вы с Усой полюбовно и ласково, как и уготовано северной природой всему великому: не громыхают тут страшные кавказские грозы, нет здесь испепеляющих суховеев и потопных ливней, не рушатся дома от землетрясений и тайфунов, не видели печорские дали и безумных людских побоищ.
Но и в этих вечно покойных печорских далях скручивались и рвались людские судьбы, будто на могучем печоро-усинском субое, который бывает особенно страшен в разом нахлынувшую весну, взрывающую ледовые оковы одновременно на обоих берегах.
Таким же мощным субоем весной 1908 года в притаенном, дремучем Печорском крае стала «Записка» Андрея Журавского, разосланная по губернским канцеляриям, столичным министерствам, посланная в правительство и самому царю. Боясь быть не услышанным «глуховатыми» сановниками, «Записку» Андрей подкрепил серией статей в самой большетиражной газете России — в «Новом времени», назвав их «Приполярная Россия».
Возмужавший, окрепший, убежденный голос Андрея Журавского «не услышать» было невозможно: «Огромные приполярные земли России, богатства которых сказочны, приносят народу только убытки. Отечество наше бедно не потому, что иссякли его колоссальные богатства, а потому, что они мертвы! Повторяю, невзирая на хохот скептиков и могучий ропот обывателей, — заявлял Журавский теперь уже на всю Россию, — Север сказочно богат полезными ископаемыми, Приполярье богато лугами и пустошами, которые легко можно разработать в луга. Но богатства эти останутся мертвыми, если не проложить к ним транспортных магистралей, связывающих сырьевые районы страны с промышленными центрами. Приполярью Европейского Севера и Сибири нужны железные дороги, тракты, морские и речные пути, нужны почты, телеграфы, а главное — нужно действующее в интересах родины и ее народа УПРАВЛЕНИЕ.
Чего же ждать, когда Приполярьем Сибири управляет безраздельно и безотчетно один малограмотный урядник, а уникальным по скоплению богатств Печорским краем правят отбросы российского чиновничества!»
* * *
— Читали, господа «отбросы российского чиновничества»? — спросил архангельский губернатор камергер двора его императорского величества Иван Васильевич Сосновский своих ближайших помощников — управляющего Казенной палатой Ушакова и начальника жандармского управления полковника Чалова.
— Читать-то читали, ваше превосходительство, да не поняли, кого господин исследователь, ставший премного известным, имеет в виду, — уклонился от прямого ответа хитроватый губернский казначей.
— Меня иметь в виду еще, надо полагать, рановато, — улыбнулся вылощенный камергер. — А вот вас, Александр Петрович и Николай Иларионович, возможно, ибо правите вы губернией уже второй десяток лет. Только, бога ради, не подумайте, что я разделяю мнение этого юного фантазера.
— Какие мы правители? — вздохнул полковник Чалов, отчетливо понимая, зачем они приглашены. Службу в Архангельской губернии он начинал двадцать лет тому назад безвестным корнетом по жандармскому корпусу, а теперь сам командовал этим корпусом, державшим в цепях «умы» трети государственных преступников империи, томившихся в тюрьмах и в ссылке «пристоличной Сибири».
— Не скажите, уважаемый Николай Иларионович, — все так же улыбался губернатор, — казна и войска — издавна могучие руки государей.
Разговор, повитав вокруг да около имени Журавского, вскоре иссяк. Ведомый поднаторевшей в придворных интригах рукой Сосновского, разговор этот не потребовал никаких обязательств от Ушакова и Чалова, польстив им причислением к левой и правой рукам губернатора.
Чалов хорошо знал биографию камергера Сосновского по долгу своих обязанностей: «Знаем, камергер Ванечка, — размышлял после беседы полковник, — что кроется за твоими обворожительными улыбочками. Знаем даже, зачем ты добровольно пожаловал в нашу губернию, из которой очертя голову бегут все губернаторы. Знаем, зачем были званы... Все просто, — раздумчиво ходил полковник Чалов по своему кабинету, — я должен связать этому «орлу» — Журавскому — крылья, а Ушаков — лишить его последнего корма. Это нужно камергеру не из-за спеси или прихоти...»
Начальник жандармского управления вызвал своего помощника и приказал:
— Заготовьте приказ о рассредоточении колонии политссыльных Усть-Цильмы по самым дальним деревням. В списки включите в первую очередь тех, кто связан со станцией Журавского. Есть такие сведения?
— Так точно, господин полковник! — струной вытянулся ротмистр Фридовский. — Но смею напомнить...
— Что возможен бунт... Что у Журавского охранная грамота от самого Столыпина... Пусть будет бунт, ротмистр!
— Ясно, господин полковник! — разом догадался подающий надежды Фридовский.
* * *
Двести политических ссыльных, согнанных весной 1908 года силой оружия на палубу «Доброжелателя», готового по приказу пристава Крыкова развезти их по отдаленным углам уезда, действительно взбунтовались. Да и как было не взбунтоваться, если у многих летом заканчивались сроки ссылки; как было не возмутиться, если ссыльных отрывали от Станции, от Журавского, от полюбившегося дела.
— Издевательство! — вскипали яростью ссыльные.
— Это наглая провокация, товарищи! — вскочил на якорную лебедку Николай Прыгин. — Это произвол!
Тем временем Семен Калмыков, боясь стихийной расправы стражников с бунтовщиками, боясь ответных действий ссыльных, говорил приставу Крыкову:
— Убирайте, пристав, лишнюю стражу к едреной бабушке. Дайте команду Бурмантову к отплытию. Сами разберемся...
Крыков, оробев, послушался.
Когда «Доброжелатель» выплыл на середину Печоры и отошел верст на десять вверх по течению, боевой отряд ссыльных, подготовленный Прыгиным, разоружил малочисленную стражу, приказал бросить якорь и приготовиться к длительной стоянке. В капитанской рубке Калмыков втолковывал хозяину парохода, щеголю Андрею Норицыну, прозванному земляками-ижемцами Пелый Лепеть:
— Вот что, Белый Лебедь, спустишь шлюпку и отправишься к тестю с нашим ультиматумом: если не вернут нас миром в Усть-Цильму, то на твоем «Доброжелателе» мы сами повезем петицию губернатору. В Архангельске же мы его утопим! Утопим за то, что ты так охотно предоставляешь его под наши беды. Плыви, Лепеть!
В Полицейской управе, в кабинете исправника Рогачева, сошлись два зятя Алексея Ивановича: Андрей Журавский и Андрей Норицын. Были тут пристав Крыков, помощник исправника Серебренников. Страсти кипели долго, все более и более озлобляя противников.
— Дай приказ — сам везу! — кричал Норицын. — Берег ступят — руки крути! Вяжи! Сам на Пелый Лепеть куды кошь везу! — горячился владелец парохода, сбиваясь
