Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

– Тиква уедет в Брюссель, – падчерица собиралась поступать в Консерваторию, – но девочки и Гамен еще долго останутся при мне… – телевизора Эмиль так и не завел.

Вечерами они сидели в гостиной, у радиолы. Тиква устраивалась за обеденным столом, обложившись тетрадками, Брюссель транслировал детскую передачу. Девчонки хрустели печеньем, Гамен умильно смотрел на блюдо со свежими бисквитами. На черной шерсти шипперке белел налет сахарной пудры:

– Ему нельзя сладкое, милые… – Гольдберг замечал движение детской ручки, – собаки такого не едят… – шипперке облизывался, поводя пушистым хвостом. Двойняшки хихикали:

– Немножко, папа, одну крошечку. За обедом он ничего не получил, надо его побаловать… – прошлой осенью девочки, одновременно, начали читать. Гольдберг подписался на Tintin и новый британский журнал для детей, Eagle. Издания приходили с бесплатными приложениями для раскрашивания. Девчонки сопели под боком у Гольдберга, скрипели цветные карандаши:

– Я туда поеду, – Роза уперла нежный пальчик в карту Африки, – Маргарита едет, и я поеду… – Эмиль перегнулся через плечо дочки:

– Тинтин в джунглях, – он потрепал темные локоны Розы, – значит, Элиза отправится в Израиль, а ты подашься на юг… – Роза кивнула:

– Я стану врачом, как ты, папочка. То есть учительницей, как была мамочка… – Роза каждую неделю меняла планы:

– Элиза тоже хочет стать врачом. Впрочем, все еще может повернуться по-другому… – впуская Мишеля в квартиру, он развел руками:

– Прости за беспорядок. Мадам Дарю убирается раз в неделю, но время ее визита еще не пришло… – Маляра он перехватил поздним утром у станции метро Гамбетта. Отправляясь на кладбище, Эмиль на всякий случай сунул в карман твидового пальто бельгийский браунинг:

– Очки я не снимаю, но слух у меня хороший, – мрачно подумал он, ожидая поезда метро, – Мишель должен забрать ее из отеля на лимузине… – на вечеринке, несмотря на шум, Гольдберг уловил приглашение на прогулку, – как бы не оказалось, что лимузин поедет в другом направлении. Например, на север, в Гавр, где стоит советский корабль… – он вспомнил о нападении на Инге и Сабину в Норвегии:

– Советы распоясались, – пальцы привычно легли на пистолет, – из-за них Сабина потеряла ребенка и едва не осталась инвалидом. Они, видимо, забыли, кому перешли дорогу. Мне не двадцать пять лет, как Инге, а пятый десяток, но с гэбистами я справлюсь… – по глазам Маляра Гольдберг понял, что тому нравится советская актриса. Не думая о привычно ноющей спине, Эмиль легко взбежал по лестнице на авеню Гамбетта:

– Вернее, он потерял голову. Правильно говорят, седина в бороду, бес в ребро. Советы, наверняка, знают, что случилось с Лаурой, знают, что она живет затворницей. Они подослали Мишелю медовую ловушку… – ситроен директора музея Оранжери стоял у входа на кладбище. Машину заперли, но ничего подозрительного Гольдберг не обнаружил:

– Крови рядом нет, шины не спущены… – он попинал покрышки, – его могли перегрузить в другую машину в бессознательном состоянии. Мы так похищали гестаповского бонзу в Брюсселе, в сорок третьем году. Тоже, кстати, на кладбище… – бонзу на кладбище привела покойная Роза, тогда еще мадемуазель Савиньи:

– Она сделала вид, что хочет почтить память покойной матушки, – усмехнулся Гольдберг, – гестаповец, сентиментальная тварь, растрогался, и предложил ее сопровождать. Он волновался за девушку. Кладбище место уединенное, мало ли что случится… – случился десяток подпольщиков во главе с Гольдбергом. Бонза уехал с кладбища в багажнике неприметного опеля:

– Мы его как следует допросили, расстреляли и кинули в заброшенную шахту… – Эмиль взглянул на ворота кладбища, – туда я не пойду. Если мадемуазель Лада не подсадная утка, Мишель не обрадуется моему появлению… – Эмиль понял, что ему неприятно думать о таком. Обосновавшись за стойкой тесного кафе по соседству, он отвел глаза от ободранной вывески пансиона напротив:

– Комнаты на ночь и почасово, душ на этаже… – Гольдберг хмыкнул:

– Сюда он ее не поведет. Мишель, в конце концов, аристократ. В Париже достаточно хороших отелей. Но он известный человек, государственный чиновник. В дорогой гостинице его могут узнать… – Эмиль помешал черный кофе, – а еще русские могут оборудовать номер в таком пансионе жучками и фотоаппаратами. В «Риц» они вряд ли осмелятся соваться, а здесь им бояться нечего. Мадемуазель Лада разыграет страсть, они начнут шантажировать Мишеля определенными фото. Схема старая, ничего неожиданного… – Эмиль поскреб седоватый висок:

– Но откуда они знают, что Мишель был в руках нацистов? Если только кто-то из миссии попался к ним в руки и заговорил… – вытащив из чашки ложечку, Гольдберг запретил себе думать о таком:

– Я уверен, что они бы все молчали. Я всегда говорил, что нельзя обвинять людей, выдавших товарищей под пытками. Я сам не был в тюрьме, я не имею права рассуждать о таком. Но они, все трое, изрядно помотались по местам, не столь отдаленным, как говорят русские…

За размышлениями об исходе миссии он едва не пропустил отъехавший от ворот лимузин. Захромав к обочине, он помахал. Шины заскрипели, ситроен резко остановился. Маляр отвернул окно, лицо барона было хмурым:

– Подстраховать меня явился, – утвердительно сказал он, – наверняка с пистолетом. Садись, подвезу тебя в центр, мне надо в министерство… – в машине пахло ландышем, на сиденье Гольдберг заметил светлый волос, однако о мадемуазель Ладе Маляр ничего не упоминал. Высадив Эмиля у Лувра, он помолчал:

– У тебя в воскресенье тоже нет вечерних заседаний… – Гольдберг кивнул. Мишель кинул в рот сигарету:

– У меня показ очередного советского фильма, надо представить ленту, прием в Библиотеке Мазарини, речь и фото для газет… – он взглянул на часы, – к полуночи я у тебя появлюсь… – Маляр приехал на рю Мобийон с бумажным пакетом из гастрономии Фошона:

– Запасы вина здесь хорошие, – сообщил он, стоя в передней, – спасибо Теодору. Даже русская водка есть, американский виски… – Гольдберг принял у него провизию:

– Мог бы не затрудняться, мадам Дарю снабжает меня яйцами и хлебом… – Мишель угрюмо отозвался:

– Значит, у нас будет яичница с фуа-гра и копченым лососем. Посидим по-холостяцки… – несмотря на почти наступивший рабочий понедельник и утреннее заседание, ожидавшее Гольдберга, они начали именно с водки. Прикончив первую бутылку, Мишель подцепил вилкой пробку на второй:

– Столичная Экспортная, – прочел он, по складам, – русские буквы я помню. Делегация СССР… – он махнул вилкой в сторону рю Гренель, – тоже явилась сюда с икрой и водкой… – об актрисе речь не заходила. Гольдберг ничего не спрашивал:

– Захочет он, сам расскажет. Но я по лицу его вижу, что ничего не вышло… – Эмиль почувствовал странное облегчение. Разлив водку, слегка покачиваясь, Мишель поднялся:

– Цила здесь похожа на Кэтрин Хепберн… – он указал на фото в резной рамке, – вас в Льеже, что ли, сняли? Это не Мон-Сен-Мартен… – Цила, в летнем платье, с легкомысленной сумочкой, прислонилась к кованым перилам:

– Я тебя и не видел таким, – добавил Мишель, – ты вроде даже улыбаешься… – карточку сделала Тиква, летом пятьдесят третьего года:

– Я ей купил кодак, перед каникулами, она все вокруг щелкала. Мы с Цилой стоим у входа в пансион… – Гольдберг отозвался:

– Брюгге. Наш медовый месяц, немного запоздавший… – сердце кольнуло болью:

– Тогда Цила мне сказала, что ждет ребенка. Получилось двое, опять девочки. Словно замена, Аннет и Надин. Но Цилу не заменить, как не заменить было Розу… – Мишель залпом выпил водку:

– Пью я, слава Богу, по-русски, как положено, – он подцепил кусок остывшей яичницы, – меня Теодор учил, студентом. Она… – неожиданно сказал Мишель, – она любит другого, Монах. Она хорошая девушка, зря ты забеспокоился. Хорошая девушка, которой я совсем не нужен… – он хотел сказать что-то еще. Помотав головой, Маляр нашел на столе сигареты. Щелкнула зажигалка, Гольдберг потрепал его по плечу:

– Может быть, оно и к лучшему, Маляр. Наливай, я поставлю картошку на огонь. Поедим, как в военные времена, вареная картошка и фуа-гра… – на кухне вспыхнула горелка. Гольдберг посмотрел на свое отражение в темном окне: