Поручик Державин - Людмила Дмитриевна Бирюк
Здесь Державин решил справить свои именины — ему исполнилось пятьдесят лет. Глядя, как легко порхает по просторным комнатам его обворожительная молодая жена, украшая стены цветочными гирляндами, он тихо улыбался, неслышно шепча про себя какие-то стихи.
Вечером стали собираться гости. Пришли Львовы и Капнисты с кучей детишек, писатели Карамзин и Дмитриев, а также сенатор Петр Лазарев, друг и сослуживец Державина, большой поклонник его творчества. Лазарев недавно овдовел и один воспитывал троих сыновей, будущих моряков…
Николаю Карамзину в ту пору было 27 лет. Его красивое умное лицо с тонкими аристократическими чертами, европейские манеры, а главное, живая, свободная речь, пересыпанная необычными новомодными словечками, представляющими собой кальку с иностранных слов, делали его неотразимым в глазах молодых людей, особенно дам. Они заслушивались его рассказами о путешествиях по Европе, называли "русским Стерном" и охотно повторяли придуманные им слова: "впечатление", "влияние", "трогательный", "влюбленность"..
В начале праздника, когда гости расселись за столом, Капнист, Львов и их жены-сестры, Александра и Мария, поднявшись, громко, в лад запели: "Гром победы, раздава-а-йся!.." И все присутствующие дружно подхватили: "Веселися, храбрый Росс!" Уже вся Россия, от мала до велика, знала эту патриотическую песнь. Она победно звучала по городам и весям, на парадах и народных торжествах.
Пленира, сидя за фортепиано, аккомпанировала хору. И вдруг под звуки полонеза с разных сторон зала стали выходить детские танцевальные пары в розовых и голубых нарядах — точно так же, как три года назад, на открытии Таврического дворца.
Этот милый сюрприз друзья втайне подготовили к юбилею Державина. Долго репетировали с детьми, шили костюмы… И танец удался на славу! Поэт был растроган до слез и сказал с волнением:
— О таком подарке я не мог и мечтать! Не знаю, что чувствовал светлейший, но вряд ли он был так счастлив, как я!
А потом было застолье, танцы, чтение стихов, игры в фанты и живые картины… Но сюрпризы не кончились. В разгар праздника в зале неожиданно появилась незнакомая гостья. Это была высокая красивая шатенка лет двадцати пяти с огромным букетом алых роз. Державин растерянно принял цветы, пытаясь вспомнить, кто эта дама.
— Не узнаете меня, Гаврила Романович?
Он в замешательстве покачал головой. Ему на помощь поспешили Капнист и Львов:
— Господин Державин, позвольте вам представить нашу свояченицу, Дарью Александровну Дьякову!
— Боже мой… Мармазетка?! — вырвалось у него.
Все рассмеялись.
— Именно так, — смущенно подтвердила Даша. — Та самая вредная обезьянка, которая постоянно мешала взрослым…
Державин в изумлении глядел на нее, не веря своим глазам. Потом, опомнившись, позвал жену:
— Погляди, Пленира, кто к нам пожаловал!
Екатерина Яковлевна тепло поздоровалась с гостьей и, обменявшись любезностями, спросила, не желает ли она пройтись по дому.
— Право, не знаю… — неуверенно промолвила Дарья.
— Пойдемте, пойдемте, милочка! — Катя, смеясь, взяла красавицу за руку и решительно увела ее подальше от Державина, в другую комнату.
Под конец праздника все снова собрались в большом зале, и Гавриил Романович стал читать гостям новое стихотворение, посвященное жене:
О домовитая ласточка!
О милосизая птичка!
Грудь красно-бела, касаточка,
Летняя гостья, певичка!
Ты часто по кровлям щебечешь,
Над гнездышком сидя, поешь.
Крылышками движешь, трепещешь
Колокольчиком в горлышке бьешь…
Он начал бодро, но по мере чтения его охватывала странная нежданная грусть. Какое-то неосознанное предчувствие вдруг подкралось к нему, омрачив безоблачно-счастливый день именин. В горле запершило. Он закашлялся, смешался и стал просить прощения.
— Да чего уж там! — весело отозвался Лазарев. — От такой красоты и у меня бы слова застряли в глотке. Господа!
Предлагаю тост за здоровье хозяйки дома — прекрасной Плениры!
Все дружно подняли бокалы.
***
Через год, 15 июля 1794 года, Екатерина Яковлевна тихо и кротко скончалась в своем новом доме на Фонтанке.
Какой-то скрытый недуг давно подтачивал ее здоровье… Врачи не могли поставить диагноз, терялись в догадках и предупреждали Державина, что надо готовиться к худшему. Но, когда это случилось, поэт был настолько сражен горем, что друзья всерьез опасались за его рассудок.
После похорон он велел наглухо закрыть все окна, запереть входные двери и никого не впускать… Он никого не хотел видеть и полностью погрузился в кромешный мрак отчаяния. Его тяготило чувство вины. Улетела душа, которая жила только им, только для него… А что он дал ей? Неустроенную жизнь в провинциальных городах, судебные тяжбы и вражду с начальством… И вот теперь, когда жизнь стала налаживаться, когда в доме появился достаток, а неприятности по службе остались позади, когда его дом стал местом встреч лучших людей Петербурга, она навеки ушла от него. Разум отказывался постичь случившееся. Пленира… где ты?
О ты, ласточка сизокрылая!
Ты возвратишься в дом мой весной,
Но ты, моя супруга милая,
Не увидишься век уж со мной…
***
Шли дни, недели, а Державин не мог смириться с потерей и не понимал, зачем еще живет. Он почти ничего не ел, исхудал так, что стал похож на мумию, и целыми днями, пугая слуг, неслышно бродил по темным комнатам осиротевшего дома.
— Вы бы прилегли да поспали, барин, — однажды осмелился обратиться к нему лакей Петруша. — Глядишь, и полегчает… Не дело это — так себя изводить!
Державин послушался, опустился на диван, закрыл глаза и провалился в тяжелый сон, словно в могильную яму… А проснувшись, увидел, что из-под дверей столовой течет к нему белый туман и словно укутывает его. И почувствовал он, будто некий неизъяснимый дух ласкает его возле сердца. Он знал, что не спит и видит все это наяву, однако не мог пошевелиться. А нежность, изливавшаяся на него, смягчала боль, успокаивала мысли и душу… И он, расслабленный, снова забылся сном, на этот раз спокойным, целительным…
Около полудня он окончательно проснулся. Свежий ветерок, струящийся в распахнутые окна, шевелил раздвинутые шторы, солнечные блики бегали по стенам, щекотали глаза.
— Кто открыл окна?! — хмуро спросил он и услышал знакомый голос:
— Я, мой друг! Не серчай, здесь дышать нечем и темно, хоть глаз выколи…
Это был Василий Капнист, приехавший к нему из своего имения Обуховки, где жил последнее время с семьей.
— Да как ты ко мне попал?
— Очень просто: через дверь. Твой лакей возвращался из булочной и впустил меня.
Державин промолчал. Он вдруг ощутил голод и сам удивился, что обычные человеческие желания вернулись к нему. Словно угадав его мысли, Капнист мечтательно протянул:
— Свежие калачи Петруша принес… Между прочим, время обедать!
— Ты
