Михаил Ишков - Сен-Жермен
В Париж фиакр въехал поздней ночью, только на следующий день ближе к полудню граф вышел на улицу. В ту же минуту город встал перед ним и зычно объявил: "Это я!". Многоголосый шум совершенно лишил его слуха. По узкой грязной улице Сен-Оноре разъезжали омнибусы, оттесняя прохожих на крохотные короче воробьиного скока тротуары. Высокие-высокие дома с зауженными окнами были от земли до чердачных люкарн[130] увешаны разноцветными надписями золотистыми, фиолетовыми, сиреневыми и так любимыми парижанами алыми и голубыми. Витрины магазинов заблистали множеством товаров, заманчиво разложенных за стеклом. Куда ни взгляни, повсюду пещеры, полные сокровищ. Многочисленные кафе привлекали роскошью столов и букетами ароматов. В первые мгновения Сен-Жермен ощутил растерянность, когда же проехавший дилижанс окатил его грязью с ног до головы, он едва не бросился бежать. Если бы не Карл, рослый пожилой немец, служивший у него камердинером, граф вряд ли сумел совладать с собой.
Кое-как счистив налипшие мокрые комки, прижимаясь к стенам домов, они добрались до Королевского моста. Здесь граф передохнул и, опершись локтями о перила, осмотрелся. Справа на реку надвигался тяжелый регулярный Лувр, длинной галереей соединявшийся с Тюильри. За дворцом сплошными купами деревьев, прямыми аллеями и обширными прямоугольными клумбами был виден сад. В той же стороне блистал Лукнорский обелиск, и уже намеком, рядами каштанов, угадывались Елисейские поля, оканчивающиеся вершиной триумфальной арки Наполеона, напоминавшей площадку для обзора.
С левой, южной, стороны город охраняли два исполинских купола дома Инвалидов и Пантеона. Развернувшись, уже с сильным волнением сердца, граф окинул взором островерхие крыши острова Ситэ – колыбель этого города. Над ними возвышались две башни Собора Парижской Богоматери.
Теперь граф испытывал томительное удовлетворение. Это был Париж! Его город!.. Сен-Жермен всегда испытывал к нему нежность. После обеда граф наконец отважился выйти на вечернюю прогулку по бульварам. В компании с Карлом добрался до заставы Сен-Мартен, через которую они когда-то спешно удирали из Парижа. Отсюда спустились к башне Сен-Жак, перешли Сену, здесь, на левой стороне, Сен-Жермен заказал в ближайшей церкви поминовение по рабу божьему Жаку-Шамсолле-Ицхаку. Вернувшись в отель, испытал аппетит. Сытно пообедал – съел два стебелька спаржи и с бокалом эликсира в руке сел у раскрытого окна.
Слуга доставил вечернюю почту. Английский друг извещал, что рекомендованный им молодой человек по имени Джонатан Уиздом через несколько дней отправится в путь. Он работал у Честера в семейной библиотеке и проявил себя знающим и толковым парнем. По крайней мере, составленный им каталог отвечает всем требованиям библиотечного дела. Мистер Уиздом, писал далее лорд Честер, отметил, что более обширной библиотеки ему не приходилось встречать. В ней не хватает только одной-единственной рукописи – воспоминаний графа Сен-Жермена, и старый друг и последователь надеется, что когда-нибудь он будет обладать этой ценнейшей книгой. В значении этого труда лорд Честер не сомневался и давал слово джентльмена, заверенное королевским нотариусом, что условия хранения этих воспоминаний будут соблюдены неукоснительно и в полном соответствиями с уже высказанными пожеланиями графа. Никто не сможет взглянуть в них, пока не минет ста лет с момента получения книги. Об этом будет сделано соответствующее распоряжение, заверенное опять же королевским нотариусом. Специальное же обращение графа и патриарха общества вольных каменщиков, если таковое последует, будет доведено до сведения немногих высших руководителей братства.
"Не сомневаюсь, – писал лорд Честер, – что ваше послание станет краеугольным камнем, основополагающей тайной и указанием к действию для многих и многих поколений людей, не равнодушных к свободной, несущей свет мысли. Если я, снабжая вас изданиями, в которых так или иначе характеризуется наше братство, сознательно делал упор на широту издаваемой литературы, на, если можно так выразиться, его публичный образ, то в письме могу искренне заверить, что никто из серьезных вольных каменщиков не верит в реальное существование Хирама. Это не более, чем символ преемственности тайного здания, некая мистическая осененность нашего дела. Я всегда был согласен с вами, что практическая работа – самый важный наш вклад в распространении дорогих для нас тайн. Один приют для беспризорных детей стоит сотен легенд, в этом я всецело согласен с вами, но что такое один приют на весь Лондон!
Дело даже не в нехватке средств, а в недоборе нравственно излечимых людей. Большинство из нас гнусно искалечены ещё в детстве. Кто богатством, кто бедностью, кто отсутствие образования, а кто и его избытком. Но, прежде всего, воинствующим бескультурьем! Кроме того в обществе не хватает грамотных в вопросах делания (making) добра учителей и просто отзывчивых, уважающих детей наставников. Будем надеяться, что наши тайны помогут найти и воспитать достойных наследников нашего дела".
Сен-Жермен остался равнодушным к письму старого товарища. Он собственно сделал в этой жизни все, что мог, оставалось закончить воспоминания и добраться до Индии. В этом ему должен был помочь некий Джонатан Уиздом.
Слежку за собой граф Сен-Жермен почувствовал спустя несколько дней после приезда в Париж. В городе цвели каштаны, и дурманящий воздух порой заставлял старика обходить бульвары и выбирать маршруты прогулок в зависимости от направления ветра. Ни разу за все это время он не встретил знакомого лица. Толпа, заполнившая улицы, была молода, странно одета, задириста, криклива. От этих свежих, нередко румяных лиц исходила привораживающая сила. Графа тянуло к старикам. С большим трудом ему приходилось удерживать себя, чтобы не вступить в разговор с каким-нибудь древним подагриком. Ему не терпелось быть представленным одной из юных особ, которые в компании с молодыми людьми прогуливались на Елисейских полях.
Париж на диво быстро излечил его от мизантропии. Теперь Сен-Жермен крепко спал от зари до зари. Редкие сновидения были легки и приятны, не мучили провидческой нагрузкой, знакомством с нарождающимися младенцами, будущими деятелями эпохи. Чаще стала являться мать, мерещились её руки. Однажды ему досталось испытать счастье полета – это было такое наслаждение! Неужели природа решила добавить ему рост или наградить пышной шевелюрой?.. Налетавшись, граф окончательно повеселел. Радость не мог испортить и некий малый в мышастом фраке, в цилиндре, вооруженный увесистой тростью с металлическим набалдашником, время от времени сопровождавший его в прогулках по городу. Держался он далеко позади, старался не попадаться на глаза. Граф между делом спросил у портье – не интересовался ли кто-нибудь его именем, целью приезда, местом, откуда он прибыл в Париж. Тот подтвердил, что некий господин попытался выяснить кое-какие подробности о майоре Фрезере, но – портье иронически усмехнулся и заявил: "…он ушел ни с чем. Не в правилах нашего отеля подвергать господ постояльцев ненужным хлопотам".
Сен-Жермен в свою очередь навел справки о неизвестном соглядатае и обнаружил, что тот является известным частным детективом. Положение становилось занятным.
Из устных воспоминаний барона Ф.:
Вообразите мое удивление, когда в Тюильри я нос к носу столкнулся… с кем бы вы думали? С самим графом Сен-Жерменом! Я не поверил своим глазам. И кто бы поверил, повстречав человека, которого уже успели два раза похоронить, более десятка раз воскресить, встречать в девяносто втором, третьем, четвертом, девяносто шестом году, на протяжении десятка лет существования империи и затем во время реставрации. Мадам Жанлис изумилась, увидев его на Венском конгрессе в пятнадцатом году. Графиня д'Адемар по секрету призналась мне, что в последний раз ей довелось свидеться с ним в двадцатом, в канун убийства герцога Беррийского…
Теперь пришел мой черед? Признаться, я не мог справиться с расходившимся сердцем. Это вредно в моем возрасте, но любопытство – ах, этот пожирающий изнутри интерес! – перевесили все доводы разума. Слава Богу, давний опыт государственной службы, высокие посты, которые я занимал в царствование несчастного Людовика, в славные годы империи, во времена торжествующего Луи-реставратора научили меня не спешить и не терять голову в щекотливых обстоятельствах.
Сен-Жермен интересовал меня не только потому, что в молодости мне приходилось встречаться с ним, но и по причине его замечательной осведомленности в тайнах европейской дипломатии по крайней мере второй половины восемнадцатого и начала этого века. Кроме того, он много видел, часто путешествовал и, если бы мне удалось использовать его как негласного консультанта, мои записки приобрели бы необходимую глубину и блеск. В случае его отказа сам факт встречи и запись беседы с человеком-фантомом могли стать той самой изюминкой, которая придала бы моему труду уникальную историческую ценность. Ведь по свидетельству графини д'Адемар этот таинственный граф ещё в начале восемнадцатого столетия выглядел сорокалетним зрелым мужчиной. Даже если дело кончится разоблачением очередного самозванца, все равно моя попытка отыскать истину имела бы большой успех в обществе. Уж кто-кто, а я имею опыт в обращении с подобными шарлатанами.
