Иван Родионов - Жертвы вечернiя
Для изнеженныхъ барабанныхъ перепонокъ сыновъ Израиля екатеринодарская канонада оказаласъ слишкомъ не музыкальна, а живое воображенiе безпрерывно рисовало безпощад-ные штыки и приклады корниловскихъ бѣлогвардейцевъ, съ которыми входить въ непосредственное соприкосковенiе у носитѣлей «истинной свободы»: не было решительно ни малѣй-шей охоты.
И сейчасъ Бакалейникъ не чувствовалъ никакого расположенiя исполнить въ точности приказанiе своего товарища-начальника.
«И что Гольдштейнъ себѣ думаетъ? — разсуждалъ Бакалейникъ. — Чтобы я туда поѣхалъ и чтобы съ меня нечаянно содрали мою кожу и нафаршировали меня какъ субботнюю щуку... Нашелъ дурака»...
По дорогѣ онъ уже сообразилъ, какъ все сдѣлать. Онъ черезъ шофера вызоветъ къ авто-мобилю Тетерина, задастъ ему здоровую головомойку за допущенную рѣчь и строго-настро-го прикажетъ, чтобы впредь подобныхъ вещей не допускалось. Тетеринъ, дрожитъ и держит-ся руками и зубямм за свое комиссарство и ослушаться ему нѣтъ никакой выгоды. Самъ же онъ отъѣдетъ въ конецъ станицы поближе къ Екатеринодару и тамъ дождется конца распра-вы.
Такъ онъ и сдѣлалъ.
Густыя, буро-сѣрыя облака пыли наполнили широкую улицу.
Снова тишина и нигдѣ ни души.
Только у полусломаннаго забора того двора, гдѣ люди только-что лили кровь, издава-лись, мучали своихъ братьевъ и рвали на части животрепещущее человѣческое тѣло, непод-вижно лежала одинокая женская фигура.
Облака мало-помалу разсѣялись и улеглись, стоялъ только сѣрый, пылевой туманъ.
Опасливо озираясь по сторонамъ, изъ двора показалась женщина — хозяйка дома, на минуту прiостановилась въ воротцахъ, высунувъ наружу только голову въ темномъ платкѣ и дикимъ отъ испуга взглядомъ внимательно оглядела улицу.
— Маню, Маню! — тихо позвала она, — ходи, доченька, до мене. Панночку поднять треба. Не вмерла бы?! О, Боже жъ мiй...
Женщина вышла, наконецъ, изъ двора и все еще боязливо осматриваясь, блѣдная и дрожащая, наклонилась надъ безчувстоенной Александрой Павловной.
Въ воротцахъ появилась худенькая, трепещущая, босоногая дѣвочка лѣтъ 13-ти, видимо, при малѣйшей опасности готовая мгновенно вспорхнуть, какъ вспугнутая птичка.
— Та ходы жъ до мене, дурочка, бо никого нема.
— Боюсь, мамусю... — нервно прошептала дѣвочка.
Бѣлые, мелкiе зубы ея колотились, какъ въ лихорадкѣ, на глазахъ крупными бриллiан-тами нависли слезинки.
— Та Господь съ тобою... Вже нема цихъ гаспидивъ. Вси втикли... Ходи, ходи...
Дѣвочка нерешительно выступила изъ воротецъ, вдругь опрометью бросилась къ матери и вся дрожа, такъ и вцѣпилась въ ея юбку.
Обѣ стали поднимать и тащить безчувственную сестру въ хату…
XLVI.
Ночь и утро слѣдующаго, такого жъ солнечнаго и теплаго дня, какъ и предыдущій, въ Гначбау прошли спокойно, но съ полдень надъ колоніей, дворы и улицы которой были биткомъ набиты повозками съ больными и ранеными, конными и пѣшими людьми, загудѣли большевистскія пушки и стали рваться шрапнели, разя людей и лошадей.
Армія уже безошибочно знала, что вождя, которому беззавѣтно вѣрила, за которымъ шла на всевозможныя лишенія, страданія, раны и смерть, нѣтъ въ живыхъ.
Никто офиціально пока не объявлялъ объ этомъ, но всѣ признаки рокового событія были на лицо: и неожиданный отходъ отъ Екатеринодара наканунѣ рѣшительнаго штурма, и поспѣшный уходъ по неизвѣстному направленiю, и растерянность на лицахъ генераловъ и старшихъ офицеровъ, точно они хотятъ что-то скрыть и боятся, что будутъ пойманы съ поличнымъ.
Но главные, убѣждающіе въ дѣйствительности горестнаго событія, были два неотрази-мыхъ факта.
Первый то, что въ станицѣ Елизаветинской при отступленіи бросили вчера около восьмидесяти тяжелораненыхъ.
Всѣ въ Добровольческой арміи отъ мала до велика знали, на что обречены покинутые. Не могли того же не знать тѣ, кто рѣшилъ и имѣлъ власть ихъ оставить.
Корниловъ никогда ни при какихъ обстоятельствахъ этого не сдѣлалъ бы. Онъ умеръ бы самъ, защищая ихъ.
Второй фактъ тотъ, что въ послѣдніе два дня никто не видѣлъ небольшой, бодрой фигуры командующаго и на его чудесной лошади теперь гарцевалъ какой-то никому неизвѣ-стный казачій офицеръ.
Многіе видѣли и арбу съ гробомъ, слѣдовавшую съ обозомъ до Гначбау въ сопровожде-ніи молчаливыхъ текинцевъ.
И сомнѣній въ смерти вождя не оставалось никакихъ, но никто съ этой мыслью не хотѣлъ мириться.
Кто же теперь командуетъ арміей?
Всѣ знали, что при арміи, въ качествѣ верховнаго и политическаго ея руководителя, находился генералъ Алексѣевъ, но знали и то, что больной старикъ въ оперативныя дѣла не вмѣшивался.
Пронеслось имя генерала Деникина, но его, кромѣ высшихъ генераловъ и незначительнаго числа офицеровъ, никто не зналъ, ничѣмъ рѣшительно за время похода онъ
себя не проявилъ, даже никакой частью не командовалъ и естественно, что въ арміи онъ никакимъ обаяніемъ не пользовался.
Юрочка и его товарищи-партизаны, нѣсколько разъ видѣвшіе тучнаго, ниже средняго роста, съ черными, густыми бровями и съ сѣдѣющей бородкой господина, ѣздившаго вер-хомъ въ обозѣ, никакъ не подозрѣвали, что этотъ господинъ и былъ генералъ Деникинъ, къ которому и перешло теперь командованіе соединенными силами добровольцевъ и кубан-цевъ.
Въ Гначбау маленькая армія пережила ужасный день, день паденія духа, смятенія и полной растерянности.
Юрочка отлично помнилъ этотъ тяжелый, мрачный день.
Не оставалось уже никакихъ сомнѣній въ томъ, что вождь умеръ.
И всѣ эти люди, столь много пережившіе, безтрепетно каждую минуту лицомъ къ лицу встрѣчавшіеся со смертью, дравшіеся, какъ львы, еще недавно не допускавшіе и мысли о своемъ пораженіи, привыкшіе ко всему самому тяжкому и страшному на свѣтѣ, безропотно переносившіе невообразимыя лишенія, тутъ сразу потеряли духъ.
Почти безперерывно со свистомъ и трескомъ рвавшіеся надъ головами шрапнели и гранаты, убивавшія скученныхъ на улицахъ и дворахъ людей и лошадей, далеко не всѣхъ интересовали.
Угнетала, лишала силы, пугала и разъединяла всѣхъ этихъ закаленныхъ въ бояхъ, спаянныхъ постоянной опасностью и общей цѣлью людей потеря верховнаго, какъ изъ уваженія и любви къ личности Корнилова называли его добровольцы въ память того, что покойный въ свое время былъ верховнымъ главнокомандующимъ русской арміи.
Случилось нѣчто, подобное тому, что бываетъ съ дружнымъ пчелинымъ роемъ, когда истратится матка.
Рой буйно, вразнобой гудитъ.
Пчелы, бросивъ работу и, не зная, что имъ дѣлать, тѣсня другъ друга, озабоченныя, испуганныя и злыя вылетаютъ изъ улья и безтолково, суматошливо, съ тревожнымъ жужжаніемъ носятся въ воздухѣ.
Bсe въ этой маленькой арміи, заброшенной въ глухихъ, угрюмыхъ кубанскихъ степяхъ, среди безбрежнаго океана людской ненависти, окруженной во много разъ сильнѣйшимъ, отлично вооруженнымъ, жаждавшимъ ея крови и уннчтоженія врагомъ, вдругъ почувствова-ли, какъ они малочисленны, слабы, лишены снарядовъ, патроновъ, продовольствія, фуража, и во главѣ ихъ нѣтъ того, чьимъ разумомъ, чьей геройской волей и безграничной жертвенностью они на своемъ крестномъ пути были ведомы, кто всегда умѣлъ справляться со всѣми невообразимыми трудностями, кто гибельныя положенія своей арміи всегда превращалъ въ легендарныя побѣды и кто ни при какихъ обстоятельствахъ не только не покидалъ своихъ раненыхъ на поруганіе, издѣвательства и мучительную смерть отъ руки презрѣннаго врага, и даже увозилъ въ обозѣ и трупы своихъ павшихъ бойцовъ, дабы въ подходящее время и въ надежномъ мѣстѣ предать ихъ достойному христіанскому погребенію.
Среди добровольцевъ ходилъ теперь разсказъ о томъ, какъ однажды на походномъ военномъ совѣщаніи кто-то изъ генераловъ, какъ средство для облегченія арміи, предложилъ бросить въ одномъ селѣ раненыхъ.
Предсѣдательствовавшій Корниловъ, не поднимая своихъ быстрыхъ, холодныхъ глазъ и ни къ кому въ особенности не обращаясь, въ тактъ своихъ словъ стукая по столу костяшками пальцевъ своей маленькой, точеной, блѣдной руки и по обыкновенію отчеканивая каждый звукъ, своимъ мужественнымъ внушительнымъ голосомъ заявилъ: «Сейчасъ я такого предложенія не слышалъ. Армія должна вся до послѣдняго человѣка умереть, защищая каждаго изъ своихъ раненыхъ, иначе она — не армія, а жалкій сбродъ бродягъ. Таковой презрѣнной я, командующій, мою армію не представляю, а потому если я подобное гнусное предложеніе услышу, то не считаясь съ чинами, положеніемъ и заслугами предложившаго, прикажу немедленно его повѣсить».
