Юзеф Крашевский - С престола в монастырь (Любони)
Воздух становился все удушливее и тяжелее; Ганна от испуга и утомления все падала в обморок и опять приходила в себя. Власт, стоя все время на коленях, горячо молился. Ярмеж, ухватившись руками за крышу, прикрывавшую яму, старался следить за пожаром. Сквозь щели виден был огонь, и дым, расползавшийся по земле, начал проникать в яму, где почти нечем было дышать.
Скорую смерть они променяли на медленные мучения.
Власт не думал уже о спасении жизни, а только о спасении души, он исповедовал сестру и брата и молился за них и за себя.
Как огненный дождь, с крыши посыпались искры, затем упало на ворота ямы несколько прогоревших стропил, и в конце концов часть крыши рухнула со страшным грохотом, покрывая землю вокруг горящими углями.
Теперь для сидевших в яме смерть казалась неизбежной, так как уже нечем было дышать… воздух все более сгущался, и жара становилась невыносимой…
Слышно было, как вдали падали последние балки и оставшиеся куски крыши, и каждое падение толпа встречала ревом,
Власт, опершись головою о землю, потерял сознание. Ганна тоже лежала полумертвая.
В отчаянии Ярмеж старался приоткрыть немного дверь, чтобы впустить свежего воздуха, но вместо этого яма еще более наполнилась едким дымом.
Ярмеж продолжал поддерживать на своих плечах дверь и прислушивался.
И ему казалось, что шум немного стих, и толпа удаляется.
Сразу не хотел этому поверить… ждал еще.
Но, кроме потрескивания догоравших балок и шума ветра и проливного дождя, никакой более звук не доносился. Дым начал исчезать, и в яму стал проникать свежий воздух, как бы для того, чтобы привести в чувство лежавших без чувств.
Ярмеж осмелился отодвинуть немного ворота и посмотреть, что делается. Ночь была темная, только небо светилось красным заревом, — кругом было тихо и пустынно…
Вся усадьба сгорела, кое-где виднелось еще пламя, которое дождь не успел потушить. Ярмеж выбрался из ямы и ползком облазил весь двор, желая убедиться, что никого больше нет. Толпа разбежалась по всему лесу, вполне уверенная, что обитатели дома погибли в пламени.
Страдальцы спаслись только каким-то чудом. Но все-таки они не могли еще чувствовать себя в совершенной безопасности. Ведь кто-то из любопытства еще мог вернуться на пепелище; а бежать в лес и там искать убежища, значило отдать себя в руки разъяренной толпы.
Привстав, Ярмеж думал, что дальше делать: вынести на воздух жену и Власта или оставить их пока в яме? И опять ползком, чтобы не быть замеченным кем-нибудь оставшимся на страже, он добрался до колодца, у которого нашел полное ведро воды. Тогда он поспешил обратно к Ганне и Власту, которые благодаря свежему воздуху, проникшему в яму, уже пришли в себя.
Власт, стоя, возносил благодарственные молитвы к Богу за чудесное спасение. Со сложенными руками, с глазами, поднятыми к небу, он говорил:
— Боже, ты сотворил чудо, для того чтобы обратить неверных и пристыдить злых… Ты, Боже, сотворил чудо не для нас недостойных его, ради великого имени Твоего…
И Ганна чувствовала это, и Ярмеж, который дрожал от радости, хотя при одной мысли о черни, которая где-то недалеко укрылась, им опять овладевала страшная тревога.
Когда он раздумывал над тем, как ему поступить, вдруг раздался конский топот, с шумом въехала группа всадников и остановилась у пепелища.
Не зная еще, с кем имеет дело, Ярмеж бросился на землю, но вскоре из разговора, который доносился до него, он узнал отряд княжеских людей, высланных из замка, где заметили зарево пожара.
Ярмеж поскорее встал и подошел к ним. Всадники бросились, чтобы его схватить… и нелегко было убедить их в том, кто он на самом деле. Княжеские слуги, сойдя с лошадей, поспешили помочь вынести на воздух Ганну и Власта, полуживых, но все же спасенных.
Дождь понемногу затихал, кое-где еще видны были языки пламени, освещавшие пепелище. Но каково было удивление, когда среди этого костра они увидели нетронутым алтарь, а сзади его блестевший издали крест… Это было такое же чудо, как и спасение этих людей, обреченных на смерть в огне.
Ничто не могло больше удержать Власта, и он подбежал к алтарю, у которого начал молиться, за ним последовали Ярмеж и Ганна, на которых чудесное спасение произвело большое впечатление. Люди, прибывшие из замка, недавно обращенные в христианство, молились вместе с ними.
Вид креста, оставшегося невредимым в огне, произвел потрясающее впечатление на всех и стал для них доказательством могущества нового Бога.
Кончив молиться, Власт взял уцелевший крест и церковную утварь, всю почерневшую, но целую, и тотчас отправился в замок на Цыбину.
Уже светало, когда въехали в лес. Впереди ехал Власт, держа в руках блестевший крест, за ним Ярмеж и Ганна.
Но не успели отъехать и четверти версты от пепелища, как увидели людей, которые здесь прятались от дождя и вместе с тем сторожили пепелище.
Заметив ехавших, все начали всматриваться; первым поднял голову Варга и увидел уцелевшего Власта, ехавшего с крестом в руке. Старый кудесник онемел от ужаса. Он был вполне уверен в его смерти… ведь вокруг дома сторожили, чтобы никому нельзя было выйти. Как при виде призрака, вставшего из могилы, жрец вскрикнул и, закрыв лицо руками, бросился бежать со всех ног в лес, вслед за ним побежали с визгом и криком обезумевшие от ужаса остальные язычники. Они падали на землю.
Кортеж во главе с отцом Матвеем медленно и молча поехал дальше и, наконец, исчез в лесу.
ЭПИЛОГ
В 973 году, то есть несколько лет спустя после описанного нами, император Оттон и его супруга Аделаида — как рассказывают современные летописцы, — направлялись из Италии на праздник Пасхи в Кведлингбург, где в одном из монастырей, недавно построенном, игуменьей была их дочь. В Вербное Воскресение они остановились в Магдебурге.
Так как Оттон был очень набожный, то, услыхав звон колоколов, приветствующий его, и увидев кресты, возносившиеся над храмами, немедленно сошел с коня и пошел пешком.
Навстречу ему с зажженными свечами шло духовенство, архиепископы Герон и Адальберт, прелаты, монахи, несущие мощи, кресты, образа и кадильницы… Остановившись, Оттон поцеловал поданное ему Евангелие и мощи и при звуке песни двинулся дальше во главе священников того храма, где недавно были положены мощи святого Маврикия.
На следующий день, как рассказывает летописец, цесарь наделил церковь, все духовенство и весь город необыкновенно щедрыми дарами.
Между прочим, там были чрезвычайно редкие в те времена, удивительно написанные и художественно разрисованные книги, которыми не всякий храм мог похвастать.
В это же самое время Мешко тоже во главе пышного кортежа направлялся в Кведлингбург, чтобы приветствовать своего союзника Оттона, для которого вез богатые подарки.
В кортеже князя особое внимание и даже изумление возбуждал громадный верблюд, покрытый пышной красной попоной, предназначенный для Оттона. Теперь положение, сила и могущество Мешка совершенно изменились. Прежде всего отношения его с Болько были натянуты, так как они воевали за Силезию и Хорватию, которыми им обоим хотелось овладеть… Князь Мечеслав надеялся, что он сможет завладеть всей Славянщиной, но и Болько тешил себя этой надеждой… И оба искали поддержки у императора Оттона, благодаря которой могли укрепиться на завоеванных землях, — оба понимали, что страна, где господствовал один общий язык, должна очутиться в одних руках, иначе станет добычей цесарских маркграфов.
Но Оттон чувствовал приближавшуюся старость; всем сердцем и душою он был далеко за Альпами, а здесь ему хотелось покоя, купленного какой бы то ни было ценою…
В этом году съезд в Кведлингбург был еще многочисленнее, чем в последние годы. Приехали послы из Греции, которые еще недавно смеялись над мощью Оттона, пренебрегая его послом в Византии, затем приехали послы Беневента, послы Гезы, князя венгров, болгары, датчане и многочисленные славянские князья, во главе которых стояли Мечеслав Полянский и Болько Чешский.
Кортеж Мешка был самый пышный, а крещеного князя теперь ставили наравне с самыми знатными принцами. Мешко подчинялся еще силе императора, но лишь ради того, чтобы от нее как можно скорее освободиться. Во всей его фигуре и лице отражалась уверенность в себе — и, хотя он старался казаться покорным, это ему не очень удавалось, гордость сквозила у него из глаз.
Князь отправил раньше в Кведлингбург обоз из людей и лошадей, который занял самое лучшее место — когда князь приехал, то уже для него был приготовлен роскошный шатер и всем его приближенным тоже. Толпы народа окружали обоз князя, рассматривая невиданного доселе уродливого верблюда.
Только Мешко успел приехать, как уже к нему пришли с поклоном все славянские вожди, чувствуя в нем господина и уважая его, как воина, который никогда не расставался с оружием, и почитая как человека, с которым все теперь считались.
