Александр Немировский - Пифагор
— Но откуда ты? Ты кротонец?
— Я из Метапонта. Слышала о таком городе?
— Немного. Из Метапонта Эпей, построивший троянского коня.
— Да. Мои сограждане этим гордятся, но должен тебе сказать, что это выдумка. Моему городу не более двухсот лет, а Троянская война древнее на три столетия времени сочинителя басен о Трое.
— Ты имеешь в виду Гомера?
— Да. Мой учитель ценит Гомера как поэта, но полагает, что лучше бы ему старины не касаться. Довольно об этом. Лучше скажи, как ты здесь оказалась?
По выражению лица девушки Гиппас понял, что его вопрос привёл её в смятение.
— Я жила с матерью в Дельфах, — начала она. — Нет, не в святилище, а ниже, в ущелье, где Кастальский ключ. Однажды, когда я была ещё ребёнком, мать показала мне издали моего отца. Он стоял у порога храма, беседуя с Фемистоклеей.
— Кто это? — спросил Гиппас.
— Великая пифия, уста для откровений Аполлона и хранительница его тайн. Она покровительствовала матери, почему-то называя её египтянкой. Любила меня. Её высохшие ладони пахли мёдом. Когда мне исполнилось двенадцать, мать захотела посвятить меня Аполлону. Сейчас я могла бы сидеть на треножнике, но Фемистоклея воспротивилась и сказала: «Пусть не заглохнет корень Астрея». Так она по-своему называла моего отца. Я уверена, что на смертном ложе она взяла у матери обещание отправить меня сюда, к Пифагору...
— Так ты дочь Пифагора?! — вскрикнул Гиппас.
Девушка с удивлением подняла глаза, не понимая, что могло так взволновать её спасителя.
— Мать послала меня с кормилицей и двумя рабами. Но на наш корабль напали пираты, и я бросилась в море — ведь я хорошо плаваю. Так я оказалась одна на чужбине. Надеялась заработать на дорогу пляской.
— Мой учитель ценит пляску и музыку, — вставил Гиппас. — Если бы ты слышала, как он божественно играет на кифаре.
— Я вижу, ты им гордишься. Кто он?
— О нет, я не произнесу этого имени. Ибо какой смысл в имени того, кого я никогда не видел. Незадолго до встречи с тобой я шёл по берегу и увидел дремлющего старца, наверное рыбака. Как прекрасно было его лицо с высоким лбом! И я подумал: «Был бы мой учитель похож на него...»
— Я тебя не понимаю. Учитель — и не видел?
— Да, учитель не открывает своего лица.
— А мне Пифагор не открыл дверей своего дома, — с горечью проговорила Мия. — Теперь я одна.
— Нет, не одна, — возразил Гиппас неуверенно. — Видимо, твоего отца не было в городке, и потому двери не открылись. Идём со мною в Метапонт. Ты там успокоишься.
«Дочь Пифагора... — думал Гиппас. — Какую же шутку со мною сыграла судьба».
Решение
Уже на следующую за уходом скифских гонцов ночь на персидский лагерь был совершён первый стремительный набег. Забросав вал тучей стрел, скифы удалились на своих быстрых рыжих лошадках.
— Вот тебе и скифские дары, — сказал Дарайавуш Мегабазу.
На этот раз сатрап не нашёлся что ответить.
Набеги повторялись едва ли не каждую ночь. Число убитых и раненых множилось. Одним из первых пал Тит. Осторожный и храбрый, он попал в засаду. Скифы пытались отрубить голову — ведь только принёсший голову убитого получает у скифов свою долю добычи, — но Адраний, бросившийся на врага с бешеной отвагой, вытащил тело друга из скифского аркана и, унеся из лагеря, закопал его и накатил на могилу огромный валун.
Подходили к концу запасы продовольствия. Воины начали поедать сусликов и мышей. Тела покрывались красными пятнами. Начались повальные болезни.
Как-то ночью из находившегося неподалёку стана скифов раздался крик. Дарайавуш попросил Гаубураву выяснить причину переполоха. Оказалось, что через скифские посты пробежал заяц и за ним была устроена шумная погоня, в которой участвовал весь скифский лагерь, словно это было происшествие мирного времени. В другой раз скифы учинили какое-то игрище и метались на конях перед своим лагерем, вырывая друг у друга козла.
Выслушав Гаубураву, Дарайавуш покачал головой:
— Не иначе как эти дикари хотят вывести нас из терпения. Они над нами издеваются, понимая, что мы бессильны им помешать.
— Позволь дать тебе совет, Дарайавуш, — произнёс Гаубурава. — Дождись следующей ночи и, как обычно запалив огни, оставь лагерь вместе с больными, ранеными и ослами на привязи, чтобы те ревели. Этим людям объяви, что, пока ты будешь совершать нападение на скифов, им надлежит охранять лагерь. Тем временем с теми, кто сохранил силы, иди к Истру, пока ещё не разрушен мост и путь туда не преградили враги.
Царь тяжело вздохнул.
— Да будет так, — произнёс он и призвал к себе начальников отрядов, чтобы отдать распоряжение.
«Сам сказал...»
В лесхе сидели двадцать акусматиков, занимавших первые три скамьи. Эвримен, общаясь с ними ежедневно, знал каждого в лицо, но ни разу не слышал их голосов.
Нс услышал он их и сейчас, ибо, когда он сел на кафедру, все голоса слились в один выдох разочарования. И он вспомнил слова Пифагора: «Теперь о самом тяжком».
— Друзья мои, — начал Эвримен, — мне ли не понять ваших чувств. Весь год каждый из трёхсот шестидесяти четырёх дней слышать голос Учителя и через него познавать сокрытую от смертных гармонию сфер, ждать, когда же настанет триста шестьдесят пятый день, когда можно будет узреть божественный лик... И вот — вместо него я, кого вы видите каждый день. Но знайте же: Учитель среди вас. «Я буду с ними» — это его подлинные слова, последние, которые он произнёс, прощаясь. И я передаю их вам, сидящим здесь. Я вспоминаю ваш первый день, когда в этой лесхе не было ни одного пустого места и занавес скрывал от ваших глаз эту кафедру. Не всем оказалось под силу то, что преодолели вы. Двенадцать из выдержавших первое испытание, сделавшее вас учениками, покинули нас по собственной воле. С тремя пришлось расстаться за несоблюдение правил. Поэтому вам, дождавшимся этого дня, есть чем гордиться.
По рядам прокатилось разноголосое жужжание, которого в дни обычных занятий не услыхать.
— Этот день, — продолжал Эвримен, — возвращает вам речь, которая могла бы помешать сосредоточению мыслей и стать преградой на первом из трёх отрезков вашего пути к Истине. После осеннего отдыха вы возобновите обучение и теперь, твёрдо познавшие основы, сможете двигаться вперёд уже не безмолвно — вы будете общаться с Учителем, задавать вопросы и высказывать свои мысли, вы будете спорить друг с другом и предлагать собственные задачи, вам будут разрешены отлучки — в общем, начнётся новая жизнь. А через два года мы вновь встретимся в этой лесхе. Мы простимся с вами, и вы, обогащённые мудростью и умеющие хранить её от посторонних ушей, разойдётесь по домам, вернётесь в свои города к родителям и друзьям, с нетерпением вас ожидающим. И в этот день вы услышите имя лучшего из вас, кому будет дано право остаться здесь навсегда, чтобы называться математиком. А теперь — слово вам. Я знаю по себе, сколько за время молчания появилось мыслей и вопросов. Сейчас вы можете задать первые из них. Я попытаюсь на них ответить.
Эвримен оглядел лесху и, заметив слегка приподнявшегося с места юношу, сказал:
— Я вижу, Керкоп, хочешь начать ты?
— Учитель говорил, что луна оказывает влияние на прибой. А почему в океане прибой больше, чем в нашем Внутреннем море?
— Твой вопрос, Керкоп, принадлежит к числу тех, ответ на которые не может быть дан тотчас. Требуются исследования, и они могут занять многие годы. Пока же прими сказанное за данность.
— Братин! — обратился Эвримен к юноше, нерешительно поднявшему голову и сразу же опустившему глаза. — Я вижу, ты не решаешься задать свой вопрос. Смелей. Сейчас можно задавать любые вопросы. Спрашивай, — подбодрил его Эвримен.
Юноши начали перешёптываться.
Эвримен поднял руку, призывая к тишине.
— Учитель говорил, — смущённо произнёс Братин, — что каждый из бессмертных богов олицетворяет определённую фигуру. Как это понять? Чем Афина напоминает треугольник или Зевс — квадрат?
Лесха замерла в ожидании. Видимо, этот вопрос мучил не одного Братина. Эвримен задумался, но через мгновение твёрдо произнёс, отчеканивая каждое слово:
— Не обязательно всё понимать. Главное — запомнить сказанное. Ведь так сказал Сам.
До позднего вечера лесха гудела, как растревоженный улей. Юноши торопились задать накопленные за время молчания вопросы, подчас начинали спорить друг с другом, и, если бы Эвримен не напомнил, что приблизилось время сна, разговоры продолжались бы до рассвета. Но и утром, когда Эвримен направлялся к воротам, чтобы проследить за передачей караула, из общежития акусматиков доносился гул голосов.
Наваждение
