Урсула Ле Гуин - Лавиния
Но здесь, в Лавиниуме, это давалось ему нелегко; жители нашего города, оплакивая Энея, прославляли и почитали старого Латина, а меня любили как дочь царя и вдову царя, его же, Аскания, они открыто отвергали. Пытаясь соперничать с авторитетом Энея, Асканий бывал резок с людьми, судил их зачастую предвзято и был весьма капризен и непредсказуем в суждениях. Да, тот год был для него особенно трудным, хотя все остальное складывалось хорошо: урожай мы собрали отменный, а в Лации по-прежнему царил мир, если не считать отдельных незначительных налетов на приграничные крестьянские хозяйства. Однако серьезных нарушений границы, которые, как мы опасались, могут последовать за гибелью Энея от руки жалкого изгоя, не происходило ни с той, ни с другой стороны.
Наступила зима, темная, с затяжными холодными дождями; в горах и на холмах выпал снег; порой он выпадал даже на полях в предгорьях. Я наконец научилась очень хорошо ткать, потому что в ту зиму всячески стремилась занять свои руки и голову, а если работы у меня не оказывалось, то способна была только прятаться у себя в комнате да слезы лить. Именно в ту зиму я впервые серьезно испугалась, что и у меня может проявиться болезнь, сгубившая мою мать. Да, я всерьез опасалась безумия, ибо по ночам, лежа без сна, мысленно странствовала по самым темным закоулкам своей души. А порой мне казалось, что я спускаюсь в подземное царство и брожу в толпе теней умерших, но никак не могу снова отыскать путь наверх. И слышу в темноте – сознавая при этом, что нахожусь у себя в спальне! – как у меня под ногами плачут младенцы. И не решаюсь сделать ни шагу, опасаясь, что наступлю на кого-то из них…
Я, конечно, рассказываю о том, что происходило со мной в тот год, не совсем в том порядке, как это было в действительности. Мне и сейчас еще тяжело говорить об этом. Через месяц после смерти Энея я потеряла ребенка; у меня случился выкидыш, и это была девочка. Да, у нас с Энеем могла бы родиться дочка. Но об этом знали только мои любимые женщины из Лаврента. Только они и Эней знали, что я была беременна и что беременность моя закончилась неудачно. На рассвете мы с Маруной пошли на могилу Энея и похоронили там, под каменной насыпью, крошечное тельце – тот маленький цветочек, которому так и не удалось расцвести.
* * *Асканий часто ездил в Альбу, а на второе лето после смерти Энея, пышно отпраздновав паренталию в честь отца, перебрался туда насовсем. На границах то и дело случались вооруженные столкновения, и Асканию хотелось править Лацием из Альбы, занимавшей более выгодную в военном отношении позицию. Он перевез туда также глиняный сосуд с троянскими пенатами, маленького Сильвия и меня. А Мнесфея и Сереста оставил управлять Лавиниумом. Ахат тоже предпочел остаться там, как, впрочем, и почти все старые троянцы. За Асканием последовала в основном молодежь, его личные друзья и доверенные лица. И прежде всего, разумеется, Атис, в которого Асканий был с детства влюблен. Уехали с ним и многие молодые латины – его верная стража, командиры его боевых отрядов. Многие из них еще не были женаты; а те, у кого были жены, забрали с собой в Альбу и жен, и всех прочих своих домочадцев. Мне Асканий разрешил взять с собой свиту из двадцати женщин. Поскольку у самого Аскания жены еще не было, нам отвели всю женскую половину тамошней регии, которая оказалась куда просторнее и красивее той, что была у нас в Лавиниуме. Регия, выстроенная Асканием, вообще производила сильное впечатление, а уж вид, открывавшийся оттуда, просто потрясал воображение. Казалось, что живешь почти на небесах. Со стен и крыш цитадели было видно огромное озеро, к восточному берегу которого подступал старый вулкан. На его склонах уже бурно зеленели молодые виноградники, ибо лоза, как и предсказывал Асканий, прекрасно принялась там. Да и город, раскинувшийся у подножия цитадели, тоже процветал и быстро развивался, деятельный, постоянно расширявший свои владения, полный активных вооруженных мужчин, то прибывавших туда, то снова уходивших куда-то.
Но меня в этом городе не покидало ощущение полной беззащитности; слишком много было вокруг пепельно-серых склонов, слишком много неба и слишком мало деревьев. Собственно, деревьев, дававших тень, там не было вовсе. Вода в озере казалась безмолвной и какой-то застывшей в отличие от тех говорливых ручьев и речек, к которым я так привыкла. Отчего-то эта тяжелая синеватая вода представлялась мне твердой, как металл. И в доме я чувствовала себя совершенно чужой и бесполезной.
Хотя, разумеется, по просьбе своего пасынка вела все хозяйство; руководила домашними рабами, показывала, что и как нужно делать, учила служанок готовить, прясть, ткать, шить и стирать одежду, заботилась о соблюдении необходимых обрядов и праздников. Мне бы следовало присутствовать также на советах и пирах наравне с мужчинами, как это было заведено в доме моего отца и моего мужа, но я понимала, что там меня видеть совсем не хотят. Да, я действительно была чужой среди этих людей. В Альбе правил Марс. И разговоры здесь велись только о войне, даже зимой, когда не было никаких сражений.
И дело даже не в том, что Асканию так уж хотелось постоянно носить доспехи и бряцать оружием; он, похоже, просто не способен был обходиться без сражений, и действительно – словно в угоду ему – на наших южных и восточных границах постоянно возникали вооруженные стычки. Он мгновенно отвечал такой на каждую угрозу, на каждый брошенный вызов и, одержав победу, всегда мстил тем, кто его задел; а если случайно терпел поражение, то за этим вскоре следовала новая, более удачная атака. Перемирие стало редкостью, длительного мира не было вовсе. Асканий сумел настолько разозлить даже старого Эвандра, что тот разорвал свой мирный договор с Лацием. По-моему, у Аскания хватило бы ума поссориться даже с этрусками, но этому безумию помешал мой отец и вовремя остановил его. Латин всегда хранил крепкую дружбу с городами Цере и Вейи и дал Асканию понять, что если тот вздумает угрожать этому союзу, то вполне может лишиться права на совместное управление Лацием. Отец вообще был страшно сердит на Аскания, и прежде всего за то, что тот утащил в Альбу меня и Сильвия.
Он, правда, в конце декабря как-то приехал туда нас проведать. Совершать подобные путешествия ему было уже тяжеловато – он очень постарел, сильно хромал, давали себя знать старые раны. Самое ценное, что у него было, он давно уже подарил нам с Энеем. Приехав в Альба Лонгу, Латин вошел в дом, стараясь сохранять свою прежнюю, царственную осанку, в сопровождении старых верных стражников и близких друзей, и весьма сдержанно выслушал приветствия Аскания. Мне потом рассказывали, как он, сидя с молодыми друзьями Аскания за пиршественным столом, сурово молчал, лишь изредка произнося несколько слов. Зато в последующие дни Латин каждую свободную минуту старался провести с нами, со мной и Сильвием, во внутреннем дворике или у огня в ткацкой мастерской, любуясь своим внуком и играя с ним.
Любимыми игрушками Сильвия были тогда два крупных желудя вместе с чашечками и древесный корешок весьма занятной формы, чем-то похожий на лошадь. Все это он нашел сам и мог играть с этими вещичками подолгу и весьма самозабвенно. Устроившись на полу у очага, он вполголоса бормотал какую-нибудь историю собственного сочинения, главными действующими лицами которой непременно были его любимые игрушки. До нас с отцом то и дело доносились отдельные возгласы вроде: «Ну, попей, попей!.. Нет, толстяк сказал, не надо… Ой, смотри, а это вроде бы домик?..»
– Что за чудесный мальчик, Лавиния! – восхищался Латин.
– Да, хороший, – улыбалась я, зная заранее, что он скажет именно эти слова.
И мы весело смеялись. Как хорошо все-таки было порой посмеяться! Ведь в этом чужом доме и смеяться-то было не над чем.
– Не сомневаюсь, ты хорошо его воспитаешь. – Это было утверждение, а не приказ, и все же мне чудилось, что отец велит мне непременно осуществить его волеизъявление.
– Во всяком случае, я постараюсь воспитать его так, как это сделал бы Эней.
И Латин, энергично кивая, говорил:
– Правильно. Только не оставляй его.
– Я все время с ним, отец.
– Твой муж был великим воином, но он хотел мира!
При этих словах, как я ни сдерживалась, слезы так и вскипели у меня на глазах, и я с трудом подавила рыдания.
– И сын его, кстати, вполне успешно мог бы править страной, если бы соблюдал мир с соседями, – продолжал Латин. – Но у него не хватает терпения, не хватает желания противостоять войнам. Не позволяй ему воспитывать и обучать твоего мальчика!
Но разве могла я помешать Асканию, если б он захотел взять в свои руки воспитание Сильвия? Ведь здесь я была совершенно бесправна.
– Я бы ни за что не переехала сюда, если б могла остаться в Лавиниуме! – не выдержала я наконец, хоть и очень старалась, чтобы голос мой не дрожал и не звучал слишком жалостно.
