Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 1
Но Фортуна все еще улыбалась ему. Метробиус был один! Скилакс оставил его дома в наказание, сам же ушел к своим друзьям, жившим в Антиуме. Такая радость! Обоих переполняли любовь, страсть, тоска. И Сулла, утолив страсть и голод, усадил мальчика к себе на колени, обнял его и чуть не заплакал.
– Я провел слишком много времени в этом мире, – сказал он. – О, боги, как жалко, что я этот мир потерял!
– Мне так не хватает тебя! – сказал мальчик, прижимаясь к Сулле.
Наступило молчание. Метробиус чувствовал, как Сулла судорожно вздрагивает от сдерживаемых рыданий. Увидеть бы, как Сулла проливает слезы… Но мальчик знал: слез не будет.
– В чем дело, милый Луций Корнелий?
– Все мне надоело. Эти люди наверху так лицемерны, так скучны – прямо смерть! Хороший тон и хорошие манеры, когда они в обществе. И грязные удовольствия втихую, когда они думают, что их никто не видит. Этим вечером мне трудно скрыть презрение.
– Я думал, ты счастлив…
– Я тоже так думал, – сказал с отвращением Сулла, и вновь воцарилось молчание.
– Почему ты пришел сегодня?
– О, я был на званом обеде.
– Ничего хорошего?
– Ни для тебя, ни для меня – ничего. Но по их-то мнению, обед был блестящий. Все, чего хотелось мне – посмеяться. Но по пути домой я понял, что мне не с кем и поделиться. Не с кем!
– Кроме меня… Так ты мне расскажешь?
– Знаешь, кто такие Лицинии Грассии? Метробиус сидел, разглядывая ногти.
– Я – маленький шут, актер, – сказал он. – Что я могу знать о знатных семействах?
– Семья Лициния Грассия столетиями снабжает Рим консулами, иногда – верховными жрецами. Они сказочно богаты, и родятся у них люди двух типов – бережливые и изнеженные. Отец этого Красса Оратора был из бережливых. Он и придумал этот смехотворный закон об ограничении роскоши – ты ведь его знаешь.
– Ни золотых тарелок, ни пурпурных одеяний, ни устриц, ни заграничных вин – да?
– Да. Но Красс Оратор – он, кажется, не ладил с отцом – обожает роскошь. А Квинт Граний, акционер, нуждается в политических услугах Красса Оратора: тот ведь – плебейский трибун. Поэтому Граний устроил сегодня обед в честь Красса Оратора под девизом: «Начхать нам на закон Лициния».
– И поэтому тебя пригласили? – спросил Метробиус.
– Меня пригласили, потому что в высших кругах – в кругах Красса Оратора и Квинта Грания считают меня, видимо, подходящим малым – ведущим жизнь столь же низкую, сколь высоким было рождение. Я думаю, они полагали, что я заголюсь и спою им парочку похабных песенок. А я все это время портил настроение Колубре.
– Колубре?
– Колубре.
Метробиус присвистнул:
– Ты действительно высоко залетел! Я слышал, она требует серебряный талант за иррумацию.
– Возможно. Мне она предложила это бесплатно, – сказал Сулла, ухмыляясь. – Впрочем, я отказался.
Метробиус вздрогнул:
– О, Луций Корнелий, не нажить бы тебе врагов в обществе, к которому принадлежишь по рождению. У женщин вроде Колубры – огромная власть.
На лице Суллы появилось отвращение:
– Тьфу! Нассать на них!
– Это им поди по вкусу пришлось бы, – задумчиво сказал Метробиус.
Шутка удалась, Сулла засмеялся.
– Там было несколько жен – из тех, кто посмелее, с мужьями, заклеванными чуть не до смерти: две Клавдии и одна особа в маске, которая настаивала, чтобы ее звали Аспазией, но которая, я отлично знаю – Луциния, кузина Красса Оратора. Помнишь, раньше я изредка с ней перепихивался?
– Помню, – слегка помрачнел Метробиус.
– Кругом – золото и тирианский пурпур, – продолжал Сулла. – Даже полотенца из тирианского пурпура и расшиты золотом! Надо было видеть, как слуга, улучив момент, когда господин не видит, вытаскивал обычные полотенца, чтобы подтереть пролитое кем-то вино – полотенца из пурпура, конечно, в ход не шли.
– Тебе было неловко, – понял Метробиус.
– Мне было неловко, – подтвердил Сулла со вздохом. – Ложа были инкрустированы жемчугом. Честное слово! И гости корябали их ногтями, чтобы повытаскивать все жемчужины до единой, а потом заворачивали жемчуг в салфетки, расшитые золотом по пурпуру. Учти, там не было ни одного человека, который не мог бы запросто купить то, что он украл.
– Кроме тебя, – Метробиус откинул со лба Суллы прядь волос. – Ты не взял ни одной жемчужины?
– Я бы скорее умер, – Сулла пожал плечами. – Какие-то там речные пузыри…
Метробиус хихикнул:
– Не надо портить рассказ! Мне нравится, когда ты представляешься таким гордым и благородным…
Улыбнувшись, Сулла поцеловал его.
– Это я-то?
– Ты. Что подавали за столом?
– Что угодно. Даже кладовых Грания не хватало для шестидесяти – ой, пятидесяти девяти – ненасытных обжор, каких я когда-либо видел. Каждое десятое яйцо было куриное, зато большинство – с двумя желтками. Остальные яйца были лебединые, гусиные, утиные, яйца морских птиц, и даже яйца с позолоченной скорлупой! Фаршированное вымя кормящих свиноматок. Дичь, откормленная медовыми пирожными, пропитанными фалернским вином высшего качества. Улитки, специально присланные из Лигурии. Устрицы, выловленные из Байи. В воздухе стоял такой аромат перца самых дорогих сортов, что на меня чих напал.
Ему нужно было выговориться, понял Метробиус. В каком странном мире, должно быть, живет теперь Сулла! Совсем не такой он теперь… А каким он, собственно, был? Откуда Метробиусу знать… Сулла ведь не был разговорчив, никогда он не откровенничал. До этого вечера. И надо же – это любимое лицо Метробиусу никогда больше не увидеть. Разве что издали. Удивительно – Сулла с протянутой рукой. Протянутой – за любовью. За пониманием. Как же он, должно быть, одинок!
– А что там было еще? – спросил Метробиус, желая, чтобы он продолжал говорить.
Сулла приподнял одну отливающую золотом бровь, которую давно уже не подкрашивал стибиумом.
– Все же главное, выяснилось, было впереди. Они внесли на плечах, на подушке из тирианского пурпура, на золотом блюде, отделанном драгоценными камнями – гигантскую рыбу из Тибра. Морда – как у пристыженного мастифа. Они обошли весь зал – с большими почестями, чем те, которых удостаиваются двенадцать богов во время лектистерния. Рыба!
Метробиус нахмурился:
– Что за рыба такая?
– Такой тебе не едать. Зато всякий безмозглый гурман из высшего общества просто в экстаз впадает от одной мысли о деликатесной рыбе из Тибра. Их чешуйчатые бока омывают сточные воды, и они до того сыты отбросами, что, учуяв приманку, ею не интересуются. Пахнут они помоями, и на вкус они – помои. Кто ест их – по-моему, ест помои. Но Квинт Граний и Красс Оратор были в восторге и пускали слюни, будто деликатесная рыба из Тибра – нектар и амброзия, а не провонявший дерьмом переросток, недостойный лежать на прилавке рядом с окунем, живущим в свежей воде!
Метробиус едва удержался от тошноты и закашлялся.
– Хорошо сказал! – воскликнул Сулла и засмеялся. – Видел бы ты этих напыщенных дураков, называющих себя лучшими из римлян, когда губы их измазаны вонючей дрянью… он остановился и со свистом втянул воздух. – Ни за что больше не пойду туда. Ни за что, – он вновь остановился. – Я пьян. Гнусные Сатурналии.
– Гнусные?
– Скучные. Мерзкие. Выбирай любое из этих слов. Есть в высшем обществе и другие – не такие, как толпа на обеде в честь Красса Оратора. Другие, Метробиус, но тоже отвратительные. Скучные, скучные, скучные! – Он пожал плечами. – Ничего. На следующий год я буду в Нумидии. Там-то я найду себе применение. Я не могу ждать! Рим без тебя, без моих старых друзей – невыносим.
Его, видимо, пробирала дрожь.
– Я пьян, Метробиус. Мне не следовало бы приходить. Но, если бы только ты знал, как мне хорошо здесь!
– Я знаю только, что здесь хорошо, когда здесь ты, – сказал Метробиус.
– У тебя ломается голос, – удивленно заметил Сулла.
– Уже пора. Мне семнадцать, Луций Корнелий. К счастью, я мал для своего возраста, и Скилакс обучил меня поддерживать голос, чтобы он не садился. Но я иногда забываюсь. Становится все труднее следить за собой. Скоро я начну бриться.
– Семнадцать!
Метробиус вскочил с коленей Суллы и стоял, глядя на него исподлобья серьезным взглядом. Потом протянул ему руку:
– Пойдем! Останься со мной еще чуть-чуть! Уйдешь, когда начнет светать.
Сулла неохотно поднялся.
– Я останусь, – сказал он. – Но только в этот раз. Больше я не вернусь.
– Я знаю, – сказал Метробиус и положил руку своего гостя себе на плечо. – На следующий год ты будешь в Нумидии. И будешь счастлив.
ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ (107-й до Р.Х.)
Консульство Луция Кассия Лонгина и Гая Мария I
ГЛАВА I
Пожалуй, никто и никогда не волновался так, вступая в консульство, как Гай Марий: слишком много это для него значило. Впрочем, предзнаменования были благоприятны, и жертвенный бык шел на заклание безропотно, ибо его до отупения перед тем накормили. Торжественный, Марий держался особняком, строго блюдя консульское достоинство. Старший консул, Луций Кассий Лонгин, был невысок и коренаст, тога на нем сидела мешковато, и младший товарищ совершенно его затмил.
