Сергей Максимов - Цепь грифона
Войдя в кабинет Шапошникова, Суровцев застал там генерала Шиловского. Если он привык к усталому виду маршала, то измотанный, измождённый вид Евгения Александровича вызвал у него щемящее чувство жалости. Если бы Сергею Георгиевичу пришлось прочитать «Хождение по мукам» и «Мастера и Маргариту», то он бы отметил, что прототип двух романов как никогда был далёк от своих литературных, достаточно благополучных на общем человеческом фоне литературных воплощений. Не было сейчас в нём одухотворённости бывшего полковника Рощина из «Хождения по мукам» Алексея Толстого. И, глядя на него, нельзя было и предположить, что он – высокопоставленный ответственный работник, муж Маргариты, из бессмертного романа Михаила Булгакова.
– Проходите, голубчик, – не давая доложить о прибытии, оборвал Суровцева Шапошников.
Молча поздоровались.
– Ничего не надо говорить о вашей беседе с Климентом Ефремовичем, – продолжил маршал, – всё и так понятно. Поговорим о делах наших, раз уж встретились втроём. Ваше мнение о дальнейшей судьбе Особой группы остаётся неизменным? – обратился он к Сергею Георгиевичу.
– Так точно, товарищ Маршал Советского Союза! Группа быстро разрастается. Я уже не могу обойтись без заместителей и становлюсь военным бюрократом. Сейчас заработает Штаб партизанского движения, и я как истинный бюрократ хотел бы быть в стороне от этого хлопотного дела.
– Истинный бюрократ, наоборот, всё делал бы, чтобы сохранить свою структуру, – высказал своё мнение Шиловский.
– Товарищ Сталин не разделяет вашего мнения, – сообщил Шапошников. – То, что вы называете дублированием работы Оперативного управления Генерального штаба, он называет иначе. Несмотря даже на то, что мнение Особой группы часто расходится с мнением других наших подразделений. Словом, о роспуске группы речь не идёт. В конце концов, это дело Верховного главнокомандующего – ему решать, что нужно, а что он посчитает лишним. Но вот ваши комплиментарные отзывы о работе Генерального штаба он принял, как мне показалось, благосклонно. Не скрою, что и мне было приятно это узнать. Я делаю всё, чтобы после меня штаб работал подобно хорошему часовому механизму, – сказал маршал уже Шиловскому.
– Не пугайте нас, Борис Михайлович, – искренне обеспокоился Шиловский, – без вас и помыслить не могу никакую работу.
– Придётся. Придётся, голубчик. Начальником Генерального штаба по-прежнему вижу генерал-полковника Василевского. Александр Михайлович сейчас в Сталинграде. По возвращении опять приступит к руководству штабом. В дальнейшем с ним вам и работать. У меня здоровья никакого не осталось. Еле хожу – сами видите.
Суровцев едва сумел скрыть гримасу на лице. Душевная боль от мучительного свойства видеть угасание жизни в другом человеке в очередной раз пронзила его. Но это же запредельное чувство подсказало, что не так всё и плохо с Борисом Михайловичем. Несмываемой, непреодолимой печати страшного понятия «нежилец» в облике маршала ещё не проявилось. «Он будет жив ещё несколько лет», – виделось Сергею Георгиевичу.
– И не забывайте друг друга в дальнейшей службе, – по-отечески продолжил маршал. – Особенно вы меня, голубчик, беспокоите, – говорил он, обращаясь к Суровцеву. – Я бы попросил Евгения Александровича забрать вас к себе в Академию. Но разве НКВД так просто отпустит?
– Если Сергей Георгиевич не против преподавательской работы, я подумаю, как это можно устроить, – пообещал Шиловский. – Сейчас среди слушателей большим спросом пользуются ваши характеристики немецкого генералитета. Наша картотека оказалась более точной. А наличие психологических характеристик сделало её просто уникальной. Вслед за Жуковым к нам стали обращаться командующие фронтами.
– Вот видите, как замечательно! – заметил Шапошников. – Теперь о вашей просьбе о командировках на фронт, – сказал он Суровцеву. – Мне строжайше запрещено куда-либо вас командировать. О причинах такой категоричности судить не берусь. Скажу только то, что это не является следствием недоверия к вам. Скорее наоборот, голубчик. Вас ценят и берегут.
Сергей Георгиевич не стал говорить Шапошникову о том, что и в НКВД тоже рекомендовали не выпускать его на фронт. Сейчас на Северный Кавказ должна выехать большая группа ответственных работников Наркомата внутренних дел, включая начальников управлений во главе с самим наркомом Берией. Когда Судоплатов говорил с Суровцевым о грядущей командировке, то многозначительно добавил: «А вот ваш отъезд отменяется». С чем конкретно связывать такое беспокойство о его судьбе, Сергей Георгиевич мог только догадываться. Вряд ли речь шла только о недоверии к нему. Если бы не верили, то и в Финляндию в прошлом году не стали бы забрасывать. Или это был шаг отчаяния? Ситуация прошлого года была крайне тяжёлой. Или просто его осведомлённость в некоторых военных и политических вопросах всему виной? Суровцев склонялся к тому, что и это не главная причина. Распоряжение такого рода может исходить непосредственно только от одного человека – от Сталина. «Вероятнее всего, товарищ Сталин так и не решил, что ему делать с предложением Русского клуба по передаче золота и ценностей», – всё больше уверялся Суровцев.
– Думаю, что на фронт вам выехать всё же придётся, – размышлял вслух Шапошников. – И речь пойдёт о фронте Волховском или Ленинградском. Сейчас мы вынуждены заниматься исключительно Сталинградом, но и другие фронты стабильными не назовёшь. Перепроверяются донесения вашего агента из Финляндии. Если они подтвердятся, вам, как говорится, и карты в руки.
– Поясните, Борис Михайлович, – попросил Шиловский.
Шапошников с опозданием заметил свою оплошность. Суровцев поспешил ему на выручку:
– По данным разведки НКВД, точно так же, как под Сталинград, в Финляндию перебрасываются воинские части стран – сателлитов Германии. Но есть одно существенное различие. Если в русском небе в районе Сталинграда появились итальянские самолёты, то в финских водах появились итальянские торпедные катера.
– И есть подозрение, что они проявят себя в водах Ладоги, – предположил Шиловский.
– Очень может быть, – подтвердил Шапошников. – Кстати говоря, доложил верховному о казусе в финской армии четвёртого июня. Смеялся от души!
Внимательный и умный Шиловский второй раз не скрывал недоумения, глядя на улыбающегося Шапошникова.
– Расскажите, голубчик, – попросил тот Сергея Георгиевича.
– Факт действительно примечательный, – согласился Суровцев, – забавный факт. Четвёртого числа на финских позициях было отмечено массовое пьянство. Масштабы были таковы, что наше фронтовое командование приняло это за провокацию. В Финляндии, если вы не знаете, установлен суровый сухой закон.
– И что? – заинтересовался Шиловский.
– Дело в том, что в этот день Маннергейм приказал выдать в войсках водку, – разъяснил Сергей Георгиевич. – В честь своего шестидесятипятилетнего юбилея.
– Как говорят доктора, интересный симптом, – рассмеялся Шиловский.
– Вот и товарищ Сталин примерно так же сказал, – добавил Шапошников. – Потом спросил: «Почему мне вовремя не доложили? Я бы хотел поздравить».
– Пожалуй, и нас можно поздравить, – уточнил Евгений Александрович.
Суровцев кивнул. Вдаваться в другие подробности он не имел права. Между тем Маннергейм действительно нашёл способ лично засвидетельствовать руководству Советского Союза своё истинное отношение к идущей войне. А если знать, что Гитлер очередной своей директивой назначил 1942 год годом взятия Ленинграда, то такая демонстрация легкомыслия со стороны финнов была действительно примечательной.
– Как бы то ни было, но генералы Шиловский и Суровцев, как теперь принято говорить, «люди Шапошникова», – вдруг сказал маршал, – и потому я несу за вас ответственность.
– Я богаче Евгения Александровича, – иронично не согласился Суровцев.
– Конечно, – согласился маршал, – вы ещё человек Ворошилова.
– А ещё Корнилова, Колчака и Берии, – грустно продолжил Суровцев.
– Не сгущайте краски, голубчик. Не один вы такой в Красной армии. Сейчас под Сталинградом замечательно показывает себя генерал-лейтенант Шапкин. Тимофей Тимофеевич не только ваш сослуживец по Первой конной и командир дивизии в армии Будённого, но и белогвардеец с восемнадцатого по март двадцатого года.
– Быть этого не может! – изумился Сергей Георгиевич. Представить, что комдив четырнадцать, сменивший на этом посту легендарного Александра Пархоменко, бывший белогвардеец, он действительно не мог.
– Многое может быть из того, чего быть не может, – подводил итог беседе Шапошников. – А нынешний командарм Шапкин еще и унтер-офицером в царской армии десять лет отслужил, пока офицерскую школу не закончил и до есаула у Деникина не дослужился, – добавил маршал.
