Валентин Рыбин - Закаспий; Каспий; Ашхабад; Фунтиков; Красноводск; 26 бакинских комиссаров
- Кто там?
- Это я - Лесовский. Открой, Степанида...
Не веря, что это он, ибо ночной гость говорил совсем чужим, ослабшим голосом, женщина все же открыла. Увидев перед собой человека в лохмотьях, костлявого и худого, с бородой, отшатнулась и взвизгнула.
- Да я это, я! - чуть не плача от радости, заговорил Лесовский, сбрасывая с себя рванье.
- Господи Иисусе, - перекрестилась хозяйка. - А я и в живых тебя не числила, думала, убили фунтиковцы.
- Иван Романыч жив-здоров? Не арестовали его?- спросил Лесовский.
- Нет, с вечера у себя был - видела его во дворе.
- Позови его, Степанида...
Зотов пришел тотчас, сел на край кровати, закурил от волнения, слушая Лесовского, и поминутно вздыхал, ругался вполголоса.
- Мать их так, весь Закаспий со всеми потрохами англичанам продали. И людей в рабов сразу же превратили.
- Есть ли тут у вас какое-либо проявление жизни? - забеспокоился Лесовский. - Рабочие как себя ведут?
- Бастуют рабочие, - уважительно отозвался Зотов. - То в депо, глядишь, митинг, то у нас в типографии. Недавно Фунтиков объявил указ: всех от восемнадцати до двадцати пяти лет на фронт отправлять. Всполошились наши печатники. Ну, я вижу такое дело, решил возглавить типографских. Пошли на Скобелевскую площадь, сговорились дать отпор эсерам. Пришли - там народу тьма-тьмущая. Трибуна на паперти военного собора. Вышел из церкви Фунтиков, поднялся на трибуну, начал «напевать» - Москва, мол, взята представителями рабочего класса, точно такими же, как вы. Меня сразу же, словно током, прошило. Вот, думаю, с чего, стервец, начинает. Пробился я к трибуне, встал рядом - и давай опровергать этого негодяя. Врешь, говорю, господин Фунтиков! Не прикрывайся рабочим классом, не ври пролетариату - ты предал его! Эсеры меня оттолкнули, а Фунтиков снова за свое. Орет в рупор: «На помощь рабочим пришел Чехословацкий корпус, весь Оренбург во главе с атаманом Дутовым к нам идет!» Смотрю, Кадыгроб пробивается к трибуне. Растолкал эсеров, принялся объяснять горожанам, кто такие чехи из корпуса, и кто такой атаман Дутов со своими казаками. Фунтикова подняли на смех. Ну он, конечно, к силе прибегнул. Боевиков своих позвал на помощь. Прибежали Седых, Гаудиц, Герман, Макака, еще целое полчище головорезов... Кадыгроба и меня чуть было не уволокли в контрразведку к господину Дружкину. Кое-как удалось вырваться - печатники помогли... Вот такое, значит, дело, Николай Иваныч. Туговато теперь нам приходится, а драться с эсерами надо. Опять мы за агитацию взялись. Собрались на днях у Кукаева - вынесли постановление сделать добровольный единовременный сбор денег на покупку бумаги и других принадлежностей для писания прокламаций. Вчера сочинили воззвание к рабочим, написали под копирку несколько десятков экземпляров... Сыновья мои ночью расклеили... Так что, Николай Иваныч, подключайся к нашей работе - найдется и тебе дело. Надо налаживать связь с Чарджуем, с Ташкентом... Кадыгробу мы поручили подыскать надежного человека из кочегаров или кондукторов, который мог бы передавать в Мерве нашему товарищу информацию.
- Хорошо бы заиметь своих агитаторов в дружинах Фунтикова, - сказал Лесовский. - Изнутри бы расколоть эти, шитые гнилыми нитками, дружины!
- Об этом мы тоже думали, - отозвался Зотов. - Но чарджуйские большевики уже сами пишут воззвания - призывают обманутых эсерами рабочих переходить на сторону Красной Армии. Забрасывают прокламации в эшелоны разными способами, вплоть до того, что с аэропланов рассыпают. Сейчас наши подошли к Теджену, бои там, по слухам, жестокие идут. Так вот, один аэроплан сделал круг над Асхабадом, листовки сбросил, переполоху наделал... Только и слышно теперь: «Восстание надо делать, народ надо поднимать против англичан и деникинцев!» Реввоенсовет Закаспийского фронта в одной из прокламаций учит нас, как надо воевать с врагами. Описан подвиг машиниста Демьянова... В начале сентября, когда белая гвардия стала подходить к Кушке и уже захватила станцию Таш-кепри, машинист из Кушки, Демьянов, пробрался туда на свой страх и риск, взобрался тайком на паровоз и угнал целый состав из-под носа полковника Зыкова. В листовке пишут, что Демьянов за свой подвиг награжден Советом Народных Комиссаров...
- Вот это да! - восхитился Лесовский. - Это по-большевистски!
- Сознание у парня крепкое, - рассудил Зотов. - Все дело в том, насколько дорога тебе Советская власть. Иной за нее жизнь кладет, а другой трус. Эх, нам бы сотню таких Демьяновых! Или таких, как был Овезберды Кулиев...
- Почему «был»? - насторожился Лесовский. - Неужели и он погиб?
- Увезли джигита в Персию англичане. В бою за Совнарком его ранили, попал он в лапы к Фунтикову. Тот передал его Ораз Сердару. Полковник поначалу милость к бывшему батраку проявил - в госпиталь лечить положил. Когда Овезберды малость поправился, стал Ораз Сердар склонять его на свою сторону. Обещал ему эскадрон и хорошее жалованье, а Овезберды плюнул ему в лицо и обозвал предателем народа. Пытали потом долго парня, в тюрьме держали, наконец, Ораз Сердар, уезжая на фронт, передал Овезберды англичанам, а те увезли его по Гауданской дороге в горы. Говорят, в Индию, но кто знает, может быть, в горах и расстреляли...
Долго горела коптилка в комнате Лесовского. Степанида, боясь, как бы не заподозрили неладное соседи, одеялами стала занавешивать окна, и Зотов спохватился:
- Мать честная, третий час ночи! Ты давай, Николай Иваныч, ложись, спи. Утомил я тебя. Ты и без меня у англичан намаялся. Пошел я... - Выходя в сени, Зотов остановился, предупредил: - Значит так, будешь сидеть дома, пока я не раздобуду тебе документы. Да и перерядиться внешне тебе надо... Прическу, одежду сменить. А то, не дай бог, тому же Игнату Макарову на глаза попадешь - пиши пропало. Враз расшлепают фунтиковцы.
Лесовский лег, закрыл глаза, но сон долго не шел к нему. События последних дней сразу рухнули на него, словно горный обвал. Сколько же раз он бывал на краю жизни - только случайности и удачи спасали его от черных лап смерти. «Это мой рок, - думал он, силясь уснуть. - Судьба щадит меня и зовет к борьбе - не надо сомневаться и не надо трусить. Зотов прав - надо готовить взрыв изнутри. Вся эта поганая «фунтиковщина» развалится, как детский песочный домик... Надо только действовать!»
Сипаи узнали о бегстве Лесовского часа через два после того, как он скрылся в темноте. Харан начал проверять трудовиков по списку и не досчитался одного. Сипай всполошился, послал подчиненных, чтобы осмотрели в окрестностях до речки все бугорки и ямы. Солдаты с полчаса потратили на поиски, но бесполезно. Не зная, как велика его вина, что упустил рабочего, Харан все же решил доложить о бегстве Элису Пиксону: сел на коня и, пустив его вскачь, подался в штаб. Он застал Пиксона в кабинете генерала. С полчаса, а то и больше, прождал, пока тот выйдет. Но вот Пиксон появился в вестибюле, и Харан доложил о случившемся.
- Только один сбежал? - спросил Пиксон, с опаской посмотрев на дверь генеральского кабинета.
- Да, сахиб.
- Ладно, никому больше об этом ни слова. Но чтобы не сбежали другие, часового посадить на десять суток. Что касается тебя, Харан, предупреждаю, если будет еще хотя бы один побег - отправишься на фронт воевать с большевиками. Ты понял меня?
- Да, сахиб.
- Тогда выполняй приказ... Живо!
Покончив с делами, Элис Пиксон отправился на станцию, к вагону, в котором ехал из Красноводска. Здесь его давно уже поджидали слуги. Увидев их, он сделал знак, чтобы входили в вагон. Сам тоже поднялся в тамбур и прошел в свое купе. Открыв дверь, небрежно указал на несколько скатанных в рулоны ковров.
- Берите и несите в фаэтон.
Громоздкие ковры высовывались из фаэтона, - это злило Пиксона. Была ночь, на тротуарах никого не видно, но все равно англичанин испытывал некоторую неловкость от чересчур грубой работы, какую ему сейчас приходилось выполнять. Эти три ковра Элис Пиксон в ближайшие дни должен отправить в Мешхед, в резиденцию генерала Маллесона. Другое дело, если бы эти шедевры предназначались самому Пиксону. Злился Пиксон и на то, что сбежал один пленник. В отвратительном настроении он подъехал ко двору Юнкевичей, открыл своим ключом калитку и велел нести ковры в кладовую. Сам на какое-то время задержался на айване; гремя умывальником, нарушил чуткий сон хозяйки. Нелли Эдуардовна, выйдя на айван, бросилась было к своему постояльцу, но он не очень любезно отвел ее руки.
- Мадам, прошу прощения, но мне сегодня не до вас.
Он прошел к себе в комнату, разделся, лег в постель и долго не мог уснуть, перебирая в памяти события последних дней. Все его злило и раздражало. Даже любезность хозяйки показалась назойливостью: «У этой плотоядной самочки только одно на уме... Вероятно, мадам и в самом деле надеется, что я возьму ее с собой в Англию. До чего ж глупа эта красавица!»
Утром на ее приветствие он лишь буркнул в ответ что-то маловразумительное и совсем озадачил Нелли Эдуардовну. И затем дня два или три, как ей казалось, избегал встречи с нею. Не зная, что и думать о капризном англичанине, мадам Юнкевич робко заглядывала ему в глаза, ища ответной улыбки или хотя бы снисхождения, но тщетно. Лейтенант Элис являл собой поистине характер стойкого солдата британских войск. Он и сам толком не знал, отчего такая апатия у него. Вероятно, сказалась усталость, а может быть, осторожность, дабы не бросалась его мимолетная связь с миловидной хозяйкой в глаза каждому встречному, не говоря уже о муже и сипаях. Но, доведя Нелли Эдуардовну чуть ли не до отчаяния, Элис Пиксон все же дрогнул.
