Казимеж Тетмайер - Легенда Татр
Тихо звучала песня, а Яносик уставился в потолок и слушал… Когда же запели о виселице, о которой говорит в песне разбойник:
Кабы знал я об этом прежде,Что на ней я буду болтаться,Велел бы ее покрасить,Серебром и золотом разукрасить:
Снизу бы талеры вдевал,А вверху золотые дукаты,Да еще петлю золотуюДля моей головушки буйной!..—
Яносик встал, отодвинул ногой кота и сказал:
— Ну, будьте здоровы! Покойной ночи.
— Покойной ночи, брат!
Яносик пошел к своей избе, а когда очутился около нее, сунул два пальца в рот и свистнул.
Свист разорвал воздух, кое-где залаяли встревоженные собаки.
Вскоре из ближнего леса, где вился в воздухе дымок — должно быть, над чьей-то избенкой, вышел высокий мужик и направился к дому Яносика.
Потом пришли еще двое. Были это Гадея, Матея и Моцарный, неразлучные товарищи Яносика.
Они стояли молча, ожидая, что он скажет.
— Ребята, — сказал Яносик, — когда-то я уж вам говорил, что мы на войну пойдем.
— Ну, говорил, — отозвался Гадея.
— Помним! — подтвердили другие.
— Так вот… Страшные беды свалились на гуралей. Люди мерли с голоду зимой, гибли от наводнения весной, мрут и теперь, осенью, и так, видно, будет и дальше. Обойдите, ребята, всех, кто хочет со мной идти на войну, за хлебом, мясом, вином и золотом, — пусть соберутся сюда! За три дня все должны прийти сюда, в Нендзов Гроник.
— И куда пойдем? — спросил Моцарный.
— За хлебом, мясом, вином и золотом.
— В Польшу?
— За хлебом, мясом, вином и золотом, — повторил Яносик.
Гадея и Матея мигнули Моцарному: значит, гетман не хочет больше ничего говорить. И ушли.
Яносик же подозвал своего работника, Мацюся, и сказал ему:
— Играй!
А сам сел перед избой на скамью, вытянув вперед ноги, засунув руки в карманы.
Мацек вернулся из избы со скрипкой и заиграл. Иногда Яносик тихонько насвистывал или запевал:
Эх, Яносик польский, ничего не бойся:Ни тюрьмы оравской, ни петли тугой,Ни мадьярских ружей, ни панов богатых,Эх, Яносик польский, ветер удалой!
Наступала ночь, и заблестели звезды на темном небе. Легкий ночной ветерок веял от Красных вершин.
— Знаешь, старая, — сказал Кшись, поймав на шее блоху, своей жене Бырке, которая хлопотала по хозяйству, — был Войтек Матея у Галайды, звал его к Яносику — на войну идти, за хлебом, мясом, вином и золотом.
— Эх, — вздохнула тяжело Бырка, — оно бы не худо, не худо! Голод…
— Что и говорить! — согласился Кшись.
— Петриков Франек одурел от голоду: по лесу бегает голый и кричит. И Агнешка Капустяжева тоже.
— И еще больше таких будет, — сказал Кшись, катая блоху между пальцами.
Вдруг шумно вбежала ближайшая их соседка, Когутова, и закричала:
— Господи Иисусе! Знаете, что случилось? Железного Топора сын детей своих зарубил! Идите, говорит, землю божию грызть, коли бог хлеба не дал!
Бырка была ошеломлена этим известием, а Кшись бросил раздавленную блоху на пол и пробормотал:
— Пошла ты, проклятая! — Потом громко и взволнованно спросил: — Топора Железного сын? Ясек?
— Ну да, Ясек, — ответила Когутова. — А слышали, Яносик Нендза на какую-то войну зовет: за хлебом, за мясом, за вином, за золотом?
— Так и вы слышали? Мне только сейчас мой хозяин сказывал, — отвечала Бырка.
— Мой идет, — сказала Когутова.
— Идет?
— Пойду и я, — объявил Кшись. — Мне при Яносике, когда в Польше воевали, хорошо было. Дрался-то я мало, все только играл да пиво пил. Пойду.
— Шимек! Опомнись, ты старик! — воскликнула Бырка.
— А ты молодая? — насмешливо спросил Кшись. — Песню знаешь?
Не гляди, что голова седая,—У старого бука корень тверд бывает.
— Он у меня такой, — печально сказала Бырка соседке. — Хоть сто бед свалится на людей, а он все смеяться будет!
— За то его люди и любят, — ответила Когутова, дружелюбно глядя на Кшися.
А Кшись, увидев в окно великана Галайду, крикнул:
— Галайда! Идешь на войну? С Яносиком?
— Иду! И Франек Мардула тоже!
— Погодите! И я с вами! Сейчас соберусь!
Мигом собрался Кшись. Хлебнул ложки две холодной похлебки, потому что больше ничего в доме не было, взял под мышку скрипку, в руки — чупагу, чмокнул в обе щеки Бырку, которая его обхватила за шею, и, простясь с Когутовой, вышел из хаты. Под оконцем остановился и, сунув в него голову, пропел:
Ты, старуха, не задумай помирать!Кто же будет мне портки тогда стирать?..
— Баловник! — воскликнула Когутова и рассмеялась, а за ней и Бырка, утиравшая слезы.
Кшись весело пел уже другое:
Девушка, девушка, чего же ты хочешь?Что посеяла, то и пожнешь,—
и, маленький, кривоногий, поспешно заковылял к ожидавшему его в полном вооружении великану Галайде. В руках у Галайды была чупага, обухом которой можно было раскалывать огромные камни, чупага, доходившая Кшисю чуть не до плеча и такая тяжелая, что другому больше часа ее не протаскать; кроме того, за поясом был у негр длинный нож и праща, из которой Галайда метал камни величиною с детскую голову.
Мардула встретил их разряженный, как на свадьбу. На нем была шляпа с тетеревиными перьями, новая сермяга и штаны, расшитые красным.
На одном плече у него висело ружье, а на другом — лук, за поясом торчали пистолеты и ножи, а в руке держал он чупагу с бренчавшими на ней кольцами.
— Эге, вон ты какой страшный! — сказал Кшись.
— А я бы тебя все равно не испугался, — медленно сказал Галайда, глядя на Мардулу.
— Не испугался бы? А я, думаешь, тебя испугался бы? — крикнул Мардула.
— Хе-хе-хе! — низким басом засмеялся Галайда.
— Когда будет время, давай поборемся, — предложил Мардула.
— Ну, идти так идти, — отвечал Галайда, и они тронулись в путь: впереди Мардула, за ним Кшись, а позади всех Галайда.
— Знаешь, Бартек, — обратился Мардула к Галайде, — страсть как я рад идти на эту войну. Что-нибудь да перепадет!
— Пожалуй, — согласился Галайда. — Заработаем.
А легкомысленный и веселый Кшись все пел:
Я работник удалой,Ты работник удалой.Косы с граблями в руках,Бабе выкосим овраг!..
— Ишь ты! — заметил Галайда.
А Мардула, обладавший прекрасным голосом и любивший выставлять напоказ свое геройство, увидев невдалеке нескольких баб, заорал по-разбойничьи, во всю глотку, чтобы знали, кто идет:
На стенах тюрьмы оравскойВбиты крепких три крюка,—Эти стены, парень славный,Обходи издалека!
Но Кшись, игриво подмигнув женщинам, пронзительно запел в нос:
Едет бричка, громыхает,—Девка парня поджидает…Зацелует, замилует,Он у ней переночует!
— Ишь ты! — снова заметил Галайда, а бабы, широко ухмыляясь, грозили Кшисю кулаками.
Так шли они, полные бодрости, надежды и веры, к Яносику Нендзе Литмановскому на Нендзов Гроник, встречая по дороге других вооруженных мужиков, спешивших туда же. Их сопровождали, неся еду и оружие, говорливые бабы. Таков уж обычай: покуда можно, бабы мужиков выручают.
Придя к Яносику, они застали там уже довольно много народу.
Яносик заранее разослал людей сзывать мужиков из дальних деревень, чтобы ближайшим, которые придут раньше, не пришлось ждать; хозяева и батраки сходились издалека, от самых Бескид. Шли Клищи и Загужане из Порембы, шли из Охотницы, с Бабьей горы, от Струж, со Скомельной, из-под Чорштына, из Нового Тарга; и гурьбой шли из ближайших деревень: из Людзимежа, из Нивы, из Рогожника, из Черного и Белого Дунайца, из Лесницы, из Трибсца, с Черной горы, из Юргова, из Остурни, из Поронина, из Закопане, из Витова и Хохолова, из Марушины, Врублевки, Конёвки, из Подчервонного, из Межчервонного, из Рдзавки, из Моравщины, из Лопушной, из Островска, из Ваксмунда, Дембна, Шафляр, из Зубсуха и Бустрыка, из Дзяниша, Дяла, Тихого, из Бжегов, из Мура, из Гаркловой, из Кнурова, — словом, из нескольких десятков окружных деревень собралось до тысячи вооруженных людей. Их могло бы быть значительно больше, но одним помешали прийти бабы, другим — заячья трусость. Да и многие из тех, кто пришел из нижних деревень, с Новотаргской равнины, увидев высоких, диких подгалян, диких бескидских пастухов и самого Яносика Нендзу, жалели, что пришли: ибо какова же будет эта война, коли на атамана и на его товарищей даже глядеть страшно!
Яносик стоял перед хатой, одетый уже по-походному, сверкая снаряжением, бляхами и пряжками, а мужики и бабы, видевшие его в первый раз, шептали:
