Евгений Войскунский - Девичьи сны
И еще рассказал Сергей, что на Баилове при оползне погибло не меньше двадцати человек. Об оползне склона горы на территории военного городка Каспийской флотилии сообщали по телевизору — это произошло позавчера ранним утром, десятка три людей оказались засыпанными, заваленными обломками зданий.
Просто поразительно, как чутка природа к социальным потрясениям. Не будь в Баку кровавого погрома — я уверена, гора стояла бы себе, как простояла тысячи лет, и не вздумала сползти на военный городок. А землетрясение в Армении? События, бушующие на поверхности, — не отозвались ли каким-то роковым, загадочным образом на недрах, разбудив дремлющие в них разрушительные силы? Понимаю: тут случайное совпадение. Но ведь и в случайностях скрыт некий сокровенный смысл…
Впрочем, все это — мои фантазии, не имеющие отношения ни к науке, ни к политике, от коих я в равной мере далека.
На ночь я приняла снотворное и заснула. Но среди ночи проснулась от пронзительной тоски. Меня будто мама позвала — так явственно я услыхала ее высокий и звонкий голос. И вспомнилось: детство, ТРАМ, «Синяя блуза», и мама, молодая, пышноволосая, стоит в ряду других синеблузников и выкрикивает: «Эй вы, небо! Снимите шляпу! Я иду!..» А вот и отец — стоит в сторонке, скромный, тихий, поблескивает пенсне… Бедные мои, вы еще не знаете, что произойдет с вами… И я еще не знаю, я сижу на широком плече дяди Руди и смеюсь беспечно… О господи, какая тоска! Я задыхаюсь от слез, от рваных наплывов воспоминаний, от горького предчувствия новой беды…
Вдруг Сергей болезненно застонал.
Я тронула его за плечо.
— Что с тобой, Сережа?
Он открыл глаза, в слабом предутреннем свете его лицо казалось плоским, даже бесплотным.
— Опять этот сон. — Он прокашлялся. — Эти женщины с горшками. В длинных платьях. Идут и плачут… как будто кто-то умер…
— Принести воды?
— Да что ж такое — всю жизнь этот сон… Охренеть можно… Не надо воды… Ты-то как себя чувствуешь?
День наступил пасмурный и ветреный. Дважды Сергей ходил в магазин, там толпа ожидала привоза хлеба, но хлеб все не везли, и Сергей, угрюмый и ссутулившийся, возвращался ни с чем. И без газет: почтовый ящик был пуст.
Когда принялась готовить обед, я позвала Сергея в кухню.
— Смотри, это делается очень просто. Вермишель варится в воде, пока не разварится, потом воду сливаешь. Теперь — открыть мясные консервы — слава богу, у нас есть запас — и согреть на сковородке, на маленьком огне…
Он уставился на меня:
— Зачем ты все это говоришь?
— Ну… на всякий случай…
— Юля! — Он взял меня за плечи и развернул к окну, всмотрелся. — Ну-ка говори, что у тебя на уме?
— Пусти, Сережа. Ничего нет на уме… Мало ли… вдруг заболею…
Он смотрел недоверчиво.
Нет, у меня ничего не болело. Просто я устала жить. Барахтаться устала. Трепыхаться.
— Юля, — сказал он с необычной мягкостью, — мы прожили долгую жизнь. Сколько передряг всяких выпало — мы пережили. Так? Надо выдержать и сейчас… всю эту чертову кутерьму… Не падай духом, Юля. Слышишь? — Он легонько меня встряхнул.
— Я не смогу жить без Олежки, — сказала я.
— Да не уедут они! Мы имеем право не отпустить.
— Нет, Сережа. Придется отпустить. В Баку происходит такое, что… нельзя их удерживать…
— Ну посмотрим, — проворчал он. — Видно будет.
Подойдя к окну, он смотрел на Сальянские казармы, перед которыми громоздилась баррикада, составленная из большегрузных машин, и толпились люди — ни днем, ни ночью не убывали тут пикеты.
Я поговорила по телефону с Ниной. Они с Павликом сидели дома, на службу не ходили, какая там служба, когда в городе погром… Ну погром вроде бы кончился — некого громить, армяне покидают Баку… Сколько, сколько? Я даже не знала, что их так много — около двухсот тысяч… Павлик говорит, что и русских примерно столько же… Никогда я раньше не задумывалась о национальном составе населения Баку. Бакинцы — они и были бакинцами, это — как бы сказать — особая общность. Если угодно, надэтническая. До меня как бы донесся из закаспийского далека громыхающий голос Галустяна: «Мы разве национальность смотрел?»
Нина сказала, что, если транспорт пойдет, Павлик приедет, чтобы взять немного муки — хоть оладьи печь. Но пока транспорт не ходит. И вообще, все непонятно. Говорят, митинг перед ЦК не утихает, всю ночь там стояли люди и теперь полно, и опять пытались прорваться в здание, но не вышло. Охрана там крепкая.
ЦК осажден! Вы слышали, чтобы такое могло быть?
Впрочем, меня это не касалось. Я спросила, как Олежка себя чувствует?
— Да так, ничего, — сказала Нина. — Хнычет. На улицу хочет. На бульвар. Вы написали бумагу для нас?
— Нет еще. Все равно нотариат, наверно, закрыт.
— Напишите, чтоб было готово. Мы намерены умотать как можно быстрее.
Она так и сказала — «умотать». Не «уехать», не «покинуть вас, дорогие родители», а — умотать. Что-то было в этом словечке бесстыдное, безнадежное. Я положила трубку.
Утром следующего дня, девятнадцатого, я не смогла встать — такая слабость навалилась. Меня будто накрыло оползнем. Сергей испугался. Несмотря на мои протесты, вызвал «скорую помощь».
Она приехала часа через полтора. Молодой врач-азербайджанец измерил мне давление (оно оказалось очень низким), наскоро выслушал посредством фонендоскопа сердце.
— Сердечная недостаточность, — определил он и выписал рецепт на кордиамин.
Посоветовал пить кофе, есть больше фруктов и зелени — и, сопровождаемый пожилой молчаливой медсестрой, ушел.
— Такой диагноз и я бы мог поставить, — проворчал Сергей. — Кому бы тебя показать?
Оба мы, конечно, подумали о Володе. Нет у нас больше своего врача…
— Кажется, вода пошла, — сказала я. — Слышишь? Налей в ванну и набери во все кастрюли.
И тут зазвонил телефон. Я взяла трубку. Напористый голос с легким акцентом быстро произнес:
— Русские? Уезжайте из Баку! А то армян у нас уже не осталось!
И сразу — гудки отбоя, я и ахнуть не успела.
— Юля! Что случилось? — Сергей подсел ко мне на тахту. — Юля, почему ты так побледнела? Кто звонил?
— Русские, уезжайте из Баку, — повторила я. — А то армян уже не осталось.
Он ошеломленно смотрел на меня, медленно моргая, переваривая услышанное.
— Да ну, Юля… Хулиганская выходка… Пустая угроза. — Он говорил нарочито бодрым тоном, но я за этой нарочитостью различала тревогу. — Не придавай значения, Юля. Слышишь?
Я кивнула. Сергей пошел набирать воду. А когда вернулся, я спросила:
— Сережа, а у тебя в Серпухове совсем никого не осталось? К кому бы ты мог поехать?
— Ты прекрасно знаешь, что никого нет. И почему так странно спрашиваешь: «ты», а не «мы»?
Я промолчала.
— Юля, почему не отвечаешь?
Что мне было ответить? Я чувствовала себя загнанной в тупик. Не могла же сказать Сергею о своем предчувствии — о том, что вряд ли переживу отъезд Нины и Олежки — особенно Олежки… Мне идет шестьдесят пятый год — что ж, это немало, в сущности, жизнь прожита — и, если учесть, что я не убита на войне и не сидела в тюрьме, — прожита неплохо… Были, были веселые молодые годы… Счастье? Ну не знаю. А возможно ли счастье в нашем сумасшедшем веке?.. Живем, как живется, — несемся в мощном потоке жизни, ну а если вознамеришься постичь умом и овладеть «сырым материалом жизни», то не взыщи — вот судьба Ванечки Мачихина… судьба Володи Авакова…
Сергей пошел на кухню чистить картошку. Что-то там опрокинул — я слышала, как он ругался сквозь зубы. Нервничает. Да, дорогой мой капитан Сережа, жизнь оказалась куда сложнее партийных директив. Понимаю, как трудно тебе в это переломное время…
Звонок. Я нерешительно протянула руку к трубке. Боялась услышать опять… Но это был Джалалов, и я позвала Сергея.
Поговорив со своим приятелем, Сергей подсел ко мне.
— Ты не спишь, Юля? Представляешь, убито не меньше шестидесяти армян, разгромлено больше двух тысяч квартир. Пять изнасилований! И опять, как в Сумгаите, бандитизм остается безнаказанным! Ты слышишь?
— Слышу.
Но лучше бы не слышать… не слышать, не видеть… не жить…
Что-то еще он говорил о положении в городе, об остановленных заводах, о захватах армянских квартир. Потом пошел дочищать картошку, порезал палец, стал искать йод в аптечке, опять что-то уронил…
Я заставила себя встать. Мне просто необходимо было написать это. И я, найдя у Сергея на столе чистый лист бумаги, написала отчетливым почерком: «Заявление. Настоящим подтверждаем, что не имеем возражений против отъезда нашей дочери Беспаловой Нины Сергеевны с семьей на постоянное жительство в государство Израиль. Беспалов Сергей Егорович. Беспалова Юлия Генриховна». Вот и все. Подписаться надо будет в присутствии нотариуса — таков порядок.
