Дмитрий Мережковский - Смерть Богов (Юлиан Отступник)
Он дал ему клочок папируса, быстро написав на нем несколько слов – лаконический приказ начальникам флота.
Виктор, по своему обыкновению, ничему не удивляясь и не возражая, молча, с видом бесстрастного послушания поцеловал край императорской одежды и пошел исполнять приказание.
Юлиан созвал военный совет, несмотря на поздний час. Полководцы собрались в шатер, мрачные, втайне раздраженные и подозрительные. В кратких словах сообщил он свой план идти на север, в глубину Персии, по направлению к Экбатане и Сузам, чтобы захватить царя врасплох.
Все восстали, заговорили сразу, почти не скрывая, что замысел этот кажется им безумным. На суровых лицах старых умных вождей, закаленных в опасностях, выражались утомление, досада, недоверие. Многие возражали с резкостью:
– Куда идем? Зачем? – говорил Саллюстий Секунд. – Подумай, милостивый кесарь: мы завоевали половину Персии; Сапор предлагает тебе такие условия мира, каких цари Азии не предлагали ни одному из римских победителей ни Помпею Великому, ни Септимию Северу, ни Траяну. Заключим же славный мир, пока не поздно и вернемся в отечество…
– Солдаты ропщут, – заметил Дагалаиф, – не доводи их до отчаяния. Они устали. Много раненых, много больных. Если ты поведешь их дальше в неведомую пустыню нельзя отвечать ни за что. – Сжалься! Да и тебе самому пора отдохнуть: ты устал, может быть, больше всех нас…
– Вернемся! – заключили все. – Далее идти – безумие!
В это мгновение послышался глухой, грозный гул за стеною палатки, подобный рокоту далекого прибоя. Юлиан прислушался и тотчас понял, что это возмущение…
– Вы знаете волю нашу, – проговорил он холодно указывая полководцам на выход, – она неизменна. Через два часа мы выступаем. Смотрите, чтобы все было готово.
– Блаженный август, – произнес Саллюстий спокойно и почтительно, но слегка дрогнувшим голосом, – я не уйду, не сказав тебе того, что должен сказать. Ты говорил с нами, равными тебе не по власти, но по доблести, не как ученик Сократа и Платона. Мы можем извинить слова твои только минутным раздражением, которое омрачает твой божественный ум…
– Ну, что ж, – воскликнул Юлиан, усмехаясь и бледнея от сдержанной злобы, – тем хуже для вас, друзья мои: значит, вы – в руках безумца! Только что приказал я сжечь корабли и повеление мое исполняется. Я предвидел ваше благоразумие и отрезал последний путь к отступлению. Да, теперь жизнь ваша в руках моих, и я заставлю вас поверить в чудо!..
Все онемели: только Саллюстий бросился к Юлиану и схватил его за руку.
– Этого не будет, кесарь, ты не мог!.. Или в самом деле?..
Он не докончил и выпустил руку императора. Все вскочили, прислушиваясь.
Крики воинов за полотняною стеною палатки становились все громче и громче; мятежный гул их приближался, как будто летела буря по верхушкам леса.
– Пусть покричат, – произнес Юлиан спокойно. – Бедные, глупые дети! Куда они хотят уйти от меня? Слышите? Вот зачем я сжег корабли – надежду трусов, убежище ленивых. Теперь нам уже нет возврата. Свершилось. Нам нечего ждать, кроме чуда! Теперь вы связаны со мной на жизнь и смерть. Через двадцать дней Азия – в руках моих. Я окружил вас ужасом и гибелью для того, чтобы вы победили все и сделались подобными мне. Радуйтесь! Я поведу вас, как бог Дионис, через весь мир, – вы победите людей и богов, и сами будете, как боги!..
Едва он произнес последние слова, как по всему войску раздался крик ужаса:
– Горят! Горят!
Полководцы бросились вон из шатра. За ними – Юлиан. Они увидели зарево. Виктор в точности исполнил приказание владыки. Флот охвачен был пламенем. Император любовался им с тихой и странной улыбкой.
– Кесарь! Да помилуют нас боги, – он убежал!..
С этими словами один из центурионов бросился к ногам Юлиана, бледный и дрожащий.
– Убежал? Кто? Что ты говоришь?..
– Артабан, Артабан! Горе нам!.. Он обманул тебя кесарь!..
– Не может быть!.. А слуги его? – пролепетал император чуть слышно.
– Только что в пытках признались, что Артабан не сатрап, а сборщик податей в Ктезифоне, – продолжал центурион. – Он придумал эту хитрость, чтобы спасти город и предать тебя в руки персов, заманив в пустыню; он знал, что ты сожжешь корабли. И еще сказали они, что Сапор идет с несметным войском…
Император бросился к берегу реки навстречу полководцу Виктору:
– Гасите, гасите, гасите! Скорее!
Но голос его замер, и, взглянув на пылающий флот, он понял, что уже никакие человеческие силы не могут остановить огня, раздуваемого сильным ветром.
В ужасе схватился он за голову и, хотя ни веры, ни молитвы уже не было в сердце, поднял глаза к небу, как будто все искал в нем чего-то.
Там бледные звезды мерцали сквозь зарево.
Войско все грознее волновалось и гудело.
– Персы подожгли! – вопили одни, простирая руки к пылавшим кораблям – своей последней надежде.
– Не персы, а сами полководцы, чтобы заманить нас в пустыню и покинуть! – безумствовали другие.
– Бейте, бейте жрецов! – повторяли третьи. – Жрецы опоили кесаря и лишили его разума!
– Слава августу Юлиану Победителю! – восклицали верные галлы и кельты. – Молчите, изменники! Пока он жив, нам нечего бояться!
Малодушные плакали:
– На родину, на родину! Мы не хотим идти дальше, не хотим в пустыню. Мы не сделаем больше ни шагу, упадем на дороге. Лучше убейте нас!
– Не видать вам родины, как ушей своих! Погибли мы, попали к персам в ловушку!
– Да разве вы не видите? – торжествовали галилеяне. – Бесы им овладели! Нечестивый Юлиан продал им душу свою, и они влекут его на погибель. Куда может привести нас безумец, одержимый бесами?..
А в это время кесарь, ничего не видя и не слыша, как в бреду, шептал про себя с бледной, блуждающей и рассеянной улыбкой:
– Все равно, все равно… Чудо совершится! Не теперь так потом. – Я верю в чудо!..
XVII
Это был первый ночлег отступления на шестнадцатые календы июня.
Войско отказалось идти дальше. Ни мольбы, ни увещания, ни угрозы императора не помогали. Кельты, скифы римляне, христиане и язычники, трусливые и храбрые – все отвечали одним криком: «Назад, назад!»
Военачальники тайно злорадствовали; этрусские авгуры явно торжествовали. После сожжения кораблей восстали все. Теперь не только галилеяне, но и поклонники олимпийцев были уверены, что над головой императора тяготеет проклятие, что Евмениды преследуют его. Когда он проходил по лагерю, разговоры умолкали – все боязливо сторонились.
Книги сибилл и Апокалипсис, этрусские авгуры и христианские прозорливцы, боги и ангелы соединились, чтобы погубить Отступника.
Тогда император объявил, что он поведет их на родину через провинцию Кордуэну, по направлению к плодородному Хилиокому. При таком отступлении сохранялась, по крайней мере, надежда соединиться с войсками Прокопия и Себастиана. Юлиан утешал себя мыслью, что он еще не выходит из пределов Персии и, следовательно, может встретиться с главными силами царя Сапора и одержать такую победу, которая все поправит.
Персы более не появлялись. Желая перед решительным нападением истощить римское войско, они подожгли богатые нивы с желтевшим, спелым ячменем и пшеницей, все житницы и сеновалы в селениях.
Солдаты шли по мертвой пустыне, дымившейся от недавнего пожара. Начался голод.
Чтобы увеличить бедствие, персы разрушили плотины каналов и затопили выжженные поля. Им помогали потоки и ручьи, выходившие из берегов вследствие краткого, но сильного летнего таяния снегов на горных вершинах Армении.
Вода быстро высыхала под знойным июньским солнцем. На земле, не простывшей от пожара, оставались лужи с теплою и липкою черною грязью. По вечерам от мокрого угля отделялись удушливые испарения, слащавый запах гнилой гари, который пропитывал все: воздух, воду, даже платье и пищу солдат. Из тлеющих болот подымались тучи насекомых: москитов, ядовитых шершней, оводов и мух. Они носились над вьючными животными, прилипали к пыльной потной коже легионеров. Днем и ночью раздавалось усыпительное жужжание. Лошади бесились, быки вырывались из-под ярма и опрокидывали повозки. После трудного перехода солдаты не могли отдыхать: спасения от насекомых не было даже в палатках; они проникали сквозь щели; надо было закутаться в душное одеяло с головой, чтобы уснуть. От укуса крошечных прозрачных мух навозного грязно-желтого цвета делались опухоли, волдыри, которые сперва чесались, потом болели и, наконец, превращались в страшные гнойные язвы.
В последние дни солнце не выглядывало. Небо покрыто было ровной пеленой белых знойных облаков; но для глаз их неподвижный свет был еще томительнее солнца; небо казалось низким, плотным, удушливым, как в жаркой бане нависший потолок.
Так шли они, исхудалые, слабые, вялым шагом, понуря головы, между небом, беспощадно низким, белым, как известь, – и обугленной черной землей.
Им казалось, что сам Антихрист, человек отверженный Богом, завел их нарочно в это проклятое место, чтобы погубить. Иные роптали, поносили вождей, но бессвязно точно в бреду. Другие тихонько молились и плакали, как больные дети, прося товарищей о куске хлеба, о глотке вина. Некоторые падали на дороге от слабости.
