Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Городок взбегал туда путаницей охряных стен и темно-красных, черепичных крыш. На соснах щебетали какие-то птицы, пахло отцветающими, осенними розами.
«Как тут тепло, — подумал Матвей, — и не поверишь, что в Венеции уже сыро».
Выслушав его, Джон долго молчал, а потом ядовито сказал: «Не могу поверить, что имею дело с взрослым человеком. Ты чем думал, Мэтью?».
— Сердцем, Джон — хмуро ответил Вельяминов.
— Ты понимаешь, что ты наделал? — Матвей увидел, как разведчик сдерживает себя и торопливо сказал: «Ничего ведь страшного».
— Ах, ничего страшного! — передразнил его разведчик. «Сначала Марта дает жене этого Федора какие-то снадобья — да и черт бы с ним, всей Европе понятно, что у Федора детей не будет, и хорошо, — незачем таким плодиться. Но ведь если, эта, как ее там…
— Ирина, — услужливо подсказал Матвей.
— Да, — нахмурился Джон, — так вот, если она, хоть слово скажет брату своему, ты Марту больше никогда в жизни не увидишь, и племянников твоих тоже. Это государственная измена, за такое голову отрубают.
— И только, Мэтью, мы все порадовались, что у московского престола есть хороший наследник — крепкий и здоровый, как появляешься ты, и оказывается, что царевич Дмитрий — ублюдок!
— Выбирай выражения, — побледнел Матвей.
— Знаешь, что — жестко ответил разведчик, — это не я соблазнил жену царя Ивана, так что как хочу, так и называю этого ребенка.
— Я ее не соблазнял, — горько сказал Вельяминов. «Она была моей невестой, царь ее просто взял, и забрал себе. Ты не понимаешь, Джон, я никогда еще так не любил. Никогда, — повторил мужчина, глядя на серую воду лагуны. «Мне ведь летом пятьдесят было, Джон, хотя в это трудно поверить, конечно».
— Я бы тебе больше тридцати пяти не дал, — вздохнул разведчик, — ну, я говорил тебе уже об этом.
— У нас все такие, — тихо сказал Матвей, — мой отец только перед самой смертью постарел.
Джон, поежившись, запахнул плащ и, вдруг чуть коснулся плеча Матвея: «Ты, в общем, решай, Мэтью. Если ты своего сына заберешь — у вас там начнется такая смута, что наша война Алой и Белой Розы, покажется детскими играми. Потому что у Федора детей не будет, а Борис уже, наверное, видит себя на московском троне. Хочешь, чтобы твоя страна по горло в крови тонула — забирай».
— А если нет? — еле слышно спросил Матвей.
— Тогда ты никогда не сможешь назвать его сыном, — губы Джона чуть искривились в усмешке.
«Но ты, в общем, знал, на что шел, Мэтью, так что выбор за тобой».
— А если Годунов его убьет? — сцепив, зубы, спросил Матвей. «Что тогда?».
— Не убьет, — разведчик посмотрел на тонущие в тумане дома Сан-Поло, на той стороне канала. «Дмитрий им нужен, потому что Федор может в любой момент умереть. И, — он вздохнул, — Марта, чем думала, когда во все это ввязывалась? Она ведь женщина разумная, у нее голова на плечах есть.
— Кровью думала, — хмуро ответил Матвей. «Кроме нас двоих, никого из нашей семьи не осталось, Джон».
— Забрал бы свою невесту, еще тогда, — Джон усмехнулся, — когда она гостила у Марты, и ничего бы этого не было.
— Тогда бы моя сестра точно на плаху бы легла, — Матвей посмотрел на разведчика. «Ты не знаешь, что такое царь Иван был, а я — знаю».
— Да уж наслышан, — хмыкнул Джон. «В общем, так — я постараюсь разузнать — ну, осторожно, конечно, что там с Мартой. Жаль, что Питера больше нет, — Джон помолчал, — вот уж, кто умел развязывать языки, так это зять твой. Ему такие люди свои секреты доверяли, что даже я удивлялся. Не думаю, что с Мартой беда. Мне кажется, она сейчас там же, где и сын твой»
— Если так, — медленно сказал Матвей, — то я буду спокоен.
Он съел тарелку ризотто — осеннего, с белыми грибами, выпил вина, и, уже оказавшись в своей комнате — аккуратной, чистой, с большой кроватью и распятием на беленой стене, распахнув ставни, посмотрел на купающийся в нежном свете заката город.
Только недавно Матвей стал спать без снов — раньше он всегда поднимался в середине ночи, боясь закрыть глаза и увидеть перед собой темную, твердую крышку гроба.
Он до сих пор помнил треск выдираемых гвоздей, свет — яркий, невыносимо яркий свет, запах моря и голос, который говорил по-немецки с английским акцентом: «А, так вы тот самый пассажир? Ну, вставайте, уважаемый, давайте знакомиться, я капитан Сандерс и довезу вас до Лондона».
— Ах, Петр Михайлович, Петр Михайлович, — Матвей покачал головой, и, сел в кресло у горящего камина.
— Все же крепкий ты был мужик — на одре смертном, задыхаясь, такое придумать. И Марфа, что на сносях все это сделала. Господи, увижу ли я ее теперь? — Вельяминов посмотрел на огонь и вспомнил очаг в сторожке, капель с крыши и тихий, нежный голос Марьи: «Я просто буду ждать тебя, Матюша, сколько надо — столько и буду».
— Я вернусь, — сказал себе Матвей, глядя на серо-синие, тяжелые, дождевые тучи, что внезапно нависли над городом.
Они с Джованни ехали шагом по лесной тропинке.
— Синьор Маттео, — спросил ребенок, жмурясь от яркого, осеннего солнца, — а что я буду делать, когда вырасту?
— Гм, — хмыкнул Матвей, и улыбнулся, — будешь герцогом, Джованни.
Мальчик, озабоченно покрутил поводья, и, вздохнув, сказал: «Мне бы хотелось заняться чем-то интересным. Математикой, например. Ну, или географией. Вы ведь слышали о Ледяном Континенте, синьор Маттео?»
— Что-то припоминаю, — ответил тот.
— И мне учитель рассказывал, что есть еще континенты, которые пока не открыли, — Джованни помолчал. «Герцогом быть скучно, знай себе, сиди в приемной у его святейшества, и выпрашивай себе милостей. Гораздо лучше, — светло-голубые глаза мальчика вдруг блеснули серебром, и он, рассмеявшись, закончил, — делать что-то важное».
«Господи, — вдруг подумал Матвей, — одно лицо ведь с Джоном. У того только волосы светлые, а Джованни — темный, в мать. А так — поставь их рядом, и сразу понятно, чей он сын».
— Ну, вот станешь взрослым, — Матвей потрепал ребенка по мягким локонам, — и решишь, что тебе больше нравится.
— Синьор Маттео, — Джованни хитро взглянул на него, — а давайте поедем к замку, туда, — он показал на вершину холма. «У меня все равно каникулы, учителя не приходят, время у нас есть».
— А что тебе там? Смотри, белка, — показал Матвей.
— Она смешная, — нежно сказал мальчик. «Шишку грызет. Сейчас я ей орех дам, у меня есть».
Он спешился и, наклонившись, протянул ладонь. Зверек подергал носом, и, подбежав, взял с ладони мальчика орешек. «Щекотно, — рассмеялся Джованни, и, вскочив в седло, ответил:
«Так хочется посмотреть сверху на равнину, красиво ведь».
— Ну, поехали, — Матвей посмотрел на прямую спину мальчика. «И как он при его светлости герцоге таким вырос? Вечно котят каких-то больных домой тащит, собака ногу сломала — вылечил, щегла ему подарили — выпустил, сказал, что птица не должна в клетке жить. Еще и стихи пишет, никому не говорит только, стесняется. Хороший парень, — Матвей усмехнулся и вслух сказал: «Конечно, красиво, Джованни».
— Синьор Маттео, — сказал его светлость за ужином, отодвигая стакан с водой, — задержитесь, пожалуйста, я хочу с вами поговорить.
— Конечно, — ответил Матвей спокойно, и, посмотрев на отечное, старое лицо Орсини, добавил: «С удовольствием, ваша светлость».
Когда все ушли, Орсини, тяжело дыша, откинулся на спинку кресла и сказал: «Во-первых, я хочу вас поблагодарить, что вы так хорошо все подготовили, синьор Маттео. Чувствуешь себя в полной безопасности».
— Это моя работа, — Матвей отпил вина и подумал: «Все равно французское лучше, хоть ты что делай. Сейчас все закончу, и Джон меня обещал отпустить в Париж. Ходят разговоры, что мой друг король Генрих недоволен Католической лигой вообще и герцогом Гизом в частности, надо выяснить, — из первых рук, — что у них там происходит».
— Так вот, — продолжил герцог, глядя в красивые, ореховые глаза, — вы же знаете, синьор Маттео, что местный врач прописал мне ванны. Понятно, поздним вечером, после того, как купальня закроется. Я не хочу обременять слуг, — герцог чуть усмехнулся, — не согласились бы вы мне помочь, синьор Маттео? Я понимаю, что…
— Ну что вы, — ласково ответил Матвей. «Ну что вы, ваша светлость. Даже и говорить об этом не будем, я сделаю все, что надо».
— Налейте-ка мне вина, — попросил Орсини.
— Ваша светлость, — осторожно сказал Матвей.
— Налейте! — резко велел герцог, и, взяв бокал, опираясь на палку, подошел к открытому окну.
«Смотрите, какие тучи, синьор Маттео, — сказал Орсини, — а день был таким ясным. Не иначе, гроза собирается». Герцог отхлебнул вина, и, — как всегда, — сразу же почувствовал острую, режущую боль там, под бинтами.
— Идите-ка сюда, — Матвей отобрал у него бокал, и усадил в кресло. «К запаху действительно привыкаешь, — вдруг подумал Вельяминов, стирая платком ледяную испарину на лбу герцога.
