Борис Тумасов - Да будет воля твоя

Из Рязани Шаховскому привезли письмо от Ляпунова, в каком Прокопий изъявлял готовность служить царю Димитрию. Князь Григорий с ответом медлил: отчего прежде Ляпунов за Шуйского держался, Димитрия вором звал? Не верит ему Шаховской. Сказал о письме Заруцкому, а тот — Лжедимитрию.

Самозванец поморщился:

— Кто предал единожды, предаст и вдругорядь. Хоть и говорят, повинную голову меч не сечет, но с рязанцами повременим, да они и сами не торопятся: видать, выжидают, какой государь на Москве аукнет.

От одного постоялого двора к другому добиралась Марина в Коломну. В первом рыдване она, во втором — гофмейстерина с кормилицей, взятой из молодых калужских баб, и запеленутым царевичем.

Марину сопровождали казаки-донцы с Заруцким. Под самой Коломной Мнишек позвала атамана в свой рыдван. За оконцем оставались неухоженные поля, лесные массивы, озера и редкие реки. Кони рысили, звенела сбруя, щелкали бичи. Заруцкий поглядывал на Мнишек, ждал, о чем она поведет речь, а та смотрела на атамана и думала: случись выбору между ней и Димитрием, с кем останется он? Заруцкий еще в Тушине заверял, что предан ей. Атаман влюблен в нее, но насколько хватит этих чувств?

Однако Мнишек не о том спросила:

— Когда же Москва впустит царя Димитрия?

— Моя государыня, теперь недолго ждать. Не потому ли царь и велел привезти тебя в Коломну?

— Но разве бояре изменились? Прежде они не хотели признавать его.

— Когда нет Шуйского, государь не нуждается в боярской поддержке.

— Так ли? — Мнишек иронически усмехнулась.

— Моя государыня, царю Димитрию народ верен. Ему готовы служить дворяне. Рождественскую службу царица Марина будет слушать в Благовещенском храме.

— О Мать Мария, услышь мою молитву. Если слова твои, боярин Иван, сбудутся, проси, и я исполню все, чего ты пожелаешь.

— Так ли, моя госпожа? А если это будет недозволенное? — Заруцкий заглянул Марине в глаза, но она не отвела взгляд.

— Дерзки слова твои, вельможный пан Иван, однако проси…

Когда Заруцкий уже сидел в седле и скакал обочь рыдвана, Мнишек была твердо уверена: казачий атаман останется ей верен, что бы ни случилось.

В Москве собирали посольство в Речь Посполитую. В Можайске коронный гетман готовился войти в Москву и для того выдвинул к Звенигороду Гонсевского; а староста усвятский Сапега хотя и получил указание короля подчиниться Жолкевскому, все еще гадал, кто скорее в Москву вступит: коронный или Димитрий.

Тяжко, ох как тяжко на душе у митрополита Филарета. Чует сердце: надолго, если не навсегда, покидает Москву. Молит он у Бога послать ему силы исполнить замысленное.

Перед дальней дорогой навестил родное подворье, долго бродил по пустым, гулким хоромам. Немногочисленной дворне наказал беречь дом, ждать хозяйку с детьми. В просторной горнице, где в старые, добрые времена при свечах собирались всей семьей, митрополит отер набежавшую слезу. Вон на той лавке у стола сидела жена, а рядом — дочь-подросток. Сын Мишенька взбирался на кованый сундук возле отделанной изразцами печи. В этой горнице сделал Мишенька первые шаги.

Филарет мысленно поговорил с женой, детьми, попрощался с ними, дал им наказы…

Из своего подворья к брату Ивану перешел. Обнялись. Младший Романов носом зашмыгал. Филарет помрачнел, отстранился:

— Почто хлюпаешь, Господь не без милости, авось живым вернусь. Уговор не забывай, при случае на Михаилу расчет держите, о том исподволь боярам, каким веришь, внушай. По зернышку кидай, и даст всходы.

— Не доведи, Господи, королевичу власть отдать!

Лицо брата исказилось, напомнив Филарету о давнем ранении Ивана. С той поры с ним иногда приключалась падучая. Митрополит положил ладонь брату на плечо, сказал, успокаивая:

— Оттого и еду к Жигмунду.

— Аль я не смекаю, потому и очи влажны, что в чужие земли отъезжаешь.

— Нет покоя на Руси, мается люд. Изначала истории не ведала такого Россия, разве что в ордынское разорение… В те лета разум осенил князей, единились они и скинули иго. Не оставит нас Всевышний и ныне. Ты же, брат Иван, семью мою опекай.

Они направились в хоромы. Жалобно, тоскливо поскрипывали под ногами рассохшиеся половицы. Иван Никитич сказал:

— Не гадал, сколь короткий срок отведен царствованию Василия.

Филарет прервал брата:

— И записано в Новом Завете от Матфея: всякое древо, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Аще завещал Иисус ученикам своим: не преступай клятвы. Так ли жил Василий?

ГЛАВА 5

Боярское посольство еще и Москву не покинуло, а Станислав Жолкевский уже к городу подступил. Всполошилась Дума, запросили коронного, с чем на Москву идет, тот ответил:

— Не крови ищу, с добром, ибо желаю видеть у вас на царстве королевича…

На переговоры с коронным отправились Мстиславский с Шереметевым и Василий Голицын. А с боярами поехали окольничий Мезецкий и думные дьяки Луговской и Телепнев.

Жолкевский с ротмистрами и хорунжими встретили бояр на Новодевичьем поле, за Земляным городом, где накануне поставили просторный шатер. Угощали гостей, пили за короля и королевича, за Московию и Речь Посполитую.

Седой раздобревший коронный, выпив изрядно, обнимал Мстиславского, приговаривал:

— Вельможный пан Федор мае друга!

Князь морщился, но терпел…

Разошлись за полночь, чтобы на следующий день начать переговоры.

С утра густой туман лег на Новодевичье поле. Через щели пелена заползала в шатер, где по одну сторону стола расселись коронный с панами, по другую — московское посольство.

— Вельможные панове, — сказал Мстиславский, — земля наша в печали без государя пребывает, а как телу без головы быть?

— Разумно, князь Федор, дуже разумно, — кивал Жолкевский, — без царя погибель Московии.

Поддакивали паны:

— Правдивы слова твои, боярин, в разорении Русь, холопы в воровстве, самозванец того и гляди в Кремле очутится.

А Мстиславский продолжал:

— Имеем мы намерение просить на царство королевича.

Коронный довольно покручивал ус:

— Бог надоумил вас, бояре, доброго царя обретет Московия.

Тут Шереметев вмешался:

— Но, вельможные панове, Русь не примет Владислава, покуда он веры латинской.

Бояре закивали согласно, а Шереметев добавил:

— Пусть королевич веру нашу примет.

— То крулю решать, — отмахнулся Жолкевский. — А по мне вшиску едно — латинянин ли, православный.

— Мы к королю посольство наряжаем, для ряды, — сказал Голицын.

Паны зашумели:

— Станет королевич царем, то и веру вашу примет. А вам бы, бояре, с Речью Посполитой замириться. Как крулю сына к вам в Московию отпускать, коли меж нами война?

Коронный добавил:

— Круль без Смоленска мира не даст.

Шереметев вставил:

— Коль Русь королевича на царство призовет, к чему Жигмунд Московию зорит? Король на порубежье хоругви привел, города наши под себя взять норовит…

— То круля слово! — заговорили паны.

Думный дьяк Телепнев по знаку Мстиславского развернул свиток, а Мстиславский дождался тишины и заявил:

— Вельможные панове, вот наши условия, на каких мы согласны королевича принять.

И прочитал зычно. Тут тебе и с Римом не сноситься, и жену-россиянку иметь, и веры латинской не держать, и ляхов в Москву не впускать в большом числе…

Паны вельможные взволновались, а Жолкевский руку поднял:

— Мы, панове, без круля такого подписать не можем.

Мстиславский пожал плечами:

— Раз вы такого не подпишете, то как нам поступать, с чем к крулю ехать? Либо Жигмунд не желает выдать нам в короли сына своего? Так мы с тем и отъедем.

Бояре поднялись, а поляки загалдели. Жолкевский сказал примирительно:

— Вельможные панове, мы повядомим, что нам круль повелит, альбо сами подпишем конвенции…

Неделю спустя, не дождавшись королевского решения, Жолкевский скрепил договор своей подписью. А в нем бояре предусматривали:

«Венчаться королевичу, как издревле самодержцы российские, от патриарха и духовенства церкви Греческой.

Владиславу чтить храмы, иконы и мощи, патриарха и все духовенство, не лишать церковных имений, в духовные дела не вступаться.

Не допускать в России ни латинского, ни другого вероисповедания; никого не склонять в римскую и иную веру.

Быть верным добрым обычаям. Бояре и все земские и воинские чиновники должны быть только из россиян.

Поместья и вотчины неприкосновенны.