Вячеслав Перевощиков - Меч Руса. Волхв
– Батько, – наконец прошептала Радмила, продолжая улыбаться, – со мной ночью Морана говорила… и показывала все.
Воевода нахмурился и посмотрел на девушку тяжелым осуждающим взглядом, который красноречивей любых слов говорил: «Вот я тебя предупреждал, вот я тебе говорил, а ты не послушалась…»
– У него ведь невеста есть, – девушка продолжала улыбаться, – я видела ее, она едет к нему… Русаной ее зовут. Красивая такая. Красивей меня будет. Любовь у них.
Она помолчала, оглядываясь вокруг и поправляя волосы. Вдруг слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась на грудь старого воина с пронзительным криком:
– Батько, батько, что мне делать? Ведь как приедет его невеста, не будет мне больше защиты от Лады! Погубит меня Морана, погубит!
Она захлебывалась слезами, содрогаясь от рыданий.
– Так и сказала мне, что жизнь можно только любовью купить, что жертвенной крови ей мало! Только любовь, батько! Любовь ей нужна! Иначе она меня заберет вместо него.
Воевода крепко-крепко обнял девушку, сердито хмуря брови:
– Так оставь его. Ведь три дня его надо от Мораны отмаливать. Вот и оставь его ей. Зачем он тебе? Не брат, не сват, не жених. Пусть эта Русана отмаливает его, если сможет.
– Не сможет она, батько, – шептала молодая колдунья, – не сможет. Далеко она еще, да и нет у нее этого дара.
– На нет и суда нет, – пробормотал воевода, – значит, не судьба ему.
Он помолчал и, не услышав ответа на свои слова, продолжал мягко, но настойчиво бормотать в золотые волосы:
– А ты жить должна, дочка. Для меня, для этого солнышка, для всей нашей заставы. Для того же Резана. Он как тебя любит. Глаза все проглядел, весь извелся. А ведь и Стрет вчера заезжал свататься. Стрета-то помнишь, вот говорит, никого, кроме Радмилы не надо, одну ее люблю.
Девушка молчала, продолжая тихо плакать. Рыданья больше не сотрясали ее плечи, но слезинки одна за другой продолжали сбегать по бледным щекам застывшего в бесконечной печали лица.
– Любит, – наконец пролепетала она улыбнувшись. – Помню Стрета…
Батько решил, что уговорил-таки свою непутевую дочь, и, погладив ее по голове огромной ладонью, пробубнил с несвойственной его грубому голосу нежностью:
– Пошли в дом, пошли, дочка. Пусть боги сами решают, как с ним быть. Ведь есть у него, поди, и Берегиня своя, и родичей духи. Пусть придут и заступятся за него, а ты свое дело сделала. Отдай его теперь воле божьей.
– Отдать?! – колдунья вдруг отпрянула от его груди. – Отдать его?!
Воевода в недоумении посмотрел в гневные девичьи глаза, моментально просохшие от слез.
– Никогда, ты слышишь меня, никогда!
– Так чего же ты хочешь, глупая?! – вскричал старый воин, начиная сердиться. – Опять с Мораной разговаривать? Мало тебе было? А потом ждать, когда она за тобой явится. Этого ты хочешь?
– Нет! – резко выкрикнула Радмила. – Он мой! Отмолила его у Мораны, так и у Русаны отмолю. Заговор наложу. Мой он будет! Никому не отдам! Никому!
– Зачем? – горестно удивился батько. – Ты же сама говорила, что у них любовь, а значит, Лада их уже благословила, а ты хочешь заговор класть против ее воли. Тебе же наказание будет. От самой Лады. Это же хуже смерти будет. Всю жизнь страдать без любви и мучиться.
– От всех наказание! – в ожесточении выкрикнула колдунья. – Куда ни кинь, везде наказание! Я тогда другой силой заслонюсь от наказания, от Мораны, от Лады, всех них, кому не жалко меня!
– Какой другой силой? – испугался воевода. – Ты что задумала?
– Не знаю, сама пока не знаю, – вдруг обессиленно пролепетала девушка. – Ничего не знаю.
– Как на твое «не знаю» можно полагаться? – батько покачал головой.
– Можно, – сжав губы, отвечала колдунья, – иногда можно.
– Ладно, пошли в дом, попьешь меду, поешь, еще раз обо всем подумаешь, – хитрый воевода повел девушку за собой, бережно придерживая ее за плечи.
День прошел как обычно, как проходит каждый день на боевой русской заставе, с той лишь разницей, что батько неустанно приглядывал за раненым Вороном, а Радмила лишь иногда выходила, чтоб полежать в целительных травах на зеленом лужке, и снова исчезала в маленькой полуземлянке, притаившейся в дальнем углу заставы. Но когда вечернее солнце коснулось края земли, она вышла и села у изголовья раненого.
Воевода сердито посмотрел на нее, но ничего больше не сказал, а только, тяжко вздохнув, зачерпнул себе добрый ковш медовухи.
В сумраке было видно, как молодая колдунья шепчет молитвы и вновь наклоняется к самому лицу Ворона, заслоняя его от взгляда Мораны золотистым пологом своих волос. Но если бы батько подошел поближе, то услышал бы, что теперь с губ Радмилы слетают не только заклинания защиты от Мораны, но и совсем другие слова. Услышь он эти слова, прогневался бы страшно и, несмотря на всю свою любовь, наказал бы колдунью, но он, устав от ее упрямства, предоставил все воле богов и, махнув на все рукой, погрузился в питие меда и созерцание звездного неба.
Отряд воинов во главе с Велегастом довольно быстро продвигался на восток по дороге, несмотря на то, что ночь была безлунной и звезды сеяли на землю свое волшебное сияние мелкими крошками. Два отрока шли впереди, держа зажженные факелы. Следом пара коней тащила легкую повозку, которая была загружена до предела: впереди сидел возница, за ним волхв и его верный Радим, потом связанный висельник с двумя удавками на шее, концы от которых были в руках двух воинов, сидевших позади всех. За повозкой легким шагом шли остальные воины, придерживая у бедра глухо бряцающие клинки. Позади всех, шагах в двадцати, шел бесшумным звериным шагом сотник Орша. Еще когда волхв просил его помочь, опытный воин сердито покрутил ус и, недовольно поморщившись, сказал, что не так все надо было делать, но теперь уж ничего не изменишь. К чему это было сказано, волхв не понял, потому что сотник, не дав ему ничего толком спросить, пообещал, что друга в беде не бросит, но где и когда он присоединится к отряду, решит он сам. После чего, многозначительно стукнув здоровенной рукой по мечу, буркнул свое любимое: «Можешь на него рассчитывать», – и бесцеремонно захлопнул дверь, заявив, что ему нужно отдохнуть и подготовиться. Теперь бывалый вояка шкурой чувствовал опасность и, незаметно следуя за отрядом, пытался исправить то, что было сделано «не так».
Волхв об этом не знал. Он был погружен в состояние забытья и отрешенности, которое лучше всего позволяло уловить малейшие признаки присутствия рядом души недавно убитого человека.
Радим сидел молча, долгое время не произнося ни слова, но потом ум, взбудораженный приключениями минувшего дня, и сознание, утомленное до крайности и возбужденное новой опасностью одновременно, проявили себя неожиданным приступом болтливости. Отрок вдруг стал задавать полусонные бестолковые вопросы сидевшему рядом с ним Велегасту.
– А за мечом нам потом придется идти к этим самым касогам? – прошептал он вначале на ухо волхву.
Велегаст ничего не ответил, и Радим продолжал дальше:
– Вот сейчас за мечом гоняемся мы, халуг и еще кто-то третий, а если об этом узнают касоги, они ведь тоже захотят меч? Он-то ведь как раз на их земле. Интересно, что скажет их князь?
В этот момент волхв что-то почувствовал и приказал остановить повозку.
– Что ты балаболишь? – строго сказал он Радиму. – Ты, верно, забыл, что язык надо держать за зубами? Смотри, так и беду накликаешь.
– Я же тихо, – заплетающимся от усталости языком промямлил отрок, – и то, только тебе на ухо. И никому больше.
– Никому, – недовольно хмыкнул Велегаст, заметив, как напрягся висельник, сидевший недалеко от них.
Надо было проверить мозги этого висельника, не услышал ли чего ненароком, но Велегаст не хотел терять еле уловимый след души умершего человека, исходящий из темноты справа от дороги. «Потом, потом проверю, – подумал он, еще больше сосредоточиваясь, – вначале надо найти путь к храму, а потом все остальное». Краем глаза он заприметил едва различимый темный силуэт сухого дерева, отметив про себя, что примета совпадает и что в ладонь несколько раз ткнулись упругие воздушные струи, словно невидимый дух пытался взять его за руку и торопил следовать за ним.
– Да иду же я, иду, – проговорил он кому-то неведомому, ждущему его в темноте.
Вскоре отряд остановился около зарослей рогоза, обозначавшего начало болотных владений. Велегаст, подняв руку с посохом, огляделся вокруг, словно искал место, куда воткнуть острый конец своей магической опоры. В бледном свете звезд было видно, как в сумрак со стороны болота втекали потоки тумана темно-белесыми космами. Вот туда-то и направился волхв, выставив впереди себя острый конец посоха. Так он шел по краю болотца, очерченного темной стеной рогоза, по полосе мягкой и податливой земли, заросшей луговыми травами. Посох, казалось, вел волхва, и с каждым шагом поступь его становилась все уверенней. Наконец он остановился около небольшого, едва приметного холмика, оглядевшись, очертил посохом вокруг него круг и твердо сказал одно только слово: «Здесь».
