Два брата - Александр Мелентьевич Волков
Акинфий и Илья залились смехом.
— А потом Кузьмич снабдил меня одёжей, топор дал про всякий случай, и пошел я в Староселье. Зимняя ночь долгая, отломал я сорок верст без отдыху и еще до свету пришел в деревню. Нерадостные, ах, нерадостные вести узнал я… Изба наша стояла заколоченная, зашел я к соседу, добрый такой, душевный мужик. Поведал он мне, что баба моя померла в первое же лето, как я в тюрьме сидел. Напилась жарким днем ключевой воды, и в два дни горячка уложила ее в могилу. Сестер моих лопухинский управитель выдал замуж в дальние деревни за самых плохих мужичонков. Так остался я один на свете. — Акинфий вздохнул и долго молчал. — Фузею, охотничий припас и кой-какие пожитки Настасья моя догадалась передать соседу сразу, как меня взяли, и он все это сберег. Вот с тех пор и бродяжничаю я по белу свету…
— Да, горькая тебе выпала судьбина, — тихо и задумчиво сказал Илья.
Два друга долго еще лежали, ворочаясь с боку на бок на сене, устилавшем пол шалаша, пока мерный стук дождевых капель не усыпил их.
Глава III
ВОСПИТАНИЕ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ
В прежнее время русские цари женились рано. Петра обвенчали с Евдокией Лопухиной, когда ему не было еще и семнадцати лет. Сын Алексей родился 29 февраля 1690 года.
Царевича Алексея Петровича с младенческих лет воспитывали по старинке. Бабка Наталья Кирилловна и мать, царица Евдокия, ветерку не давали дохнуть на маленького Алешу. Ведь он совсем не в отца уродился: тихонький, боязливый, слабый здоровьем.
Тепло укутанный в соболью шубку, в меховой шапочке, в расписных валенках, черноглазый царевич медленно ходит по аллее под надзором нянюшек и мамушек. Под ногами скрипит снег, деревья покрыты белыми шапками, над кровлей Преображенского дворца хмурится небо.
Скучно…
— Хочу в дом! — хнычет царевич.
Дома снимают шубку, но остается кафтанчик на гагачьем пуху, на ногах вместо валенок — меховые чулки. Теплота разнеживает, хочется спать.
Царевичу показывают поучительные картинки, нарисованные золотом, киноварью, лазурью специально для него, Алексея Петровича, наследника Российской державы. Составил картинки ученый монах Карион Истомин с благой целью: играя, царевич выучит буквы.
Монах в длинной черной рясе, с красивой, аккуратно расчесанной бородой перелистывает перед ребенком шуршащие листы рукописной книги…
Вот петушок — золотой гребешок, маслена головушка, шелкова бородушка, петушок из сказки, родной и знакомый. А монах, водя пальчиком царевича по буквам, молвит непонятное:
— Се алектор,[18] государь царевич. На славено-российском диалекте — петел нарицается…
Дальше нарисовано чудище с высунутым жалом и длинным чешуйчатым хвостом. Страшный какой!
— Се аспид,[19] — объясняет Карион Истомин. — Зело[20] человеку вредителей.
Скучно…
Зевота одолевает царевича, глазенки слипаются… Набегают няньки и мамки, уводят мальчика в опочивальню, под пуховые одеяла.
Весна и лето тоже не приносят царевичу радости.
В Яузе барахтаются, плещутся и ныряют мальчишки. Но царевича к ним не пускают.
Разве можно ему бегать по зеленому лугу вперегонки с визжащей ватагой веселых мальчишек?
Опять чинно ходит царевич по длинной аллее сада. Скрипят на ногах желтые козловые сапожки, на плечах теплый кафтанчик (как бы не продуло). Шелестит зеленая листва, небо высокое и синее, а царевич все в неволе…
Мать и бабушка довольны.
Отец носится по огромному своему царству. То он у холодного Белого моря, то строит флот в Воронеже, то штурмует азовские твердыни.
Царю нет времени заняться своей семьей. Много дел накопилось в государстве Российском: невпроворот! Петр по целым месяцам, годам не видит сына. Свидания редки и случайны. Врывается Петр Алексеевич во дворец, поднимает сына высоко — ух, как высоко! — прижимает его личико к своей колючей щеке, смотрит на него веселыми круглыми глазами. Сам он — как ребенок огромного роста с ласковой ямочкой на подбородке.
— Растешь? Расти, молодец, расти, дела много впереди!
Царь дарит сыну ружьецо чудесной работы, солдатский мундирчик со множеством блестящих пуговиц и опять исчезает, опять мчится на север, на юг…
Картинки Кариона Истомина были только забавой. Шести лет царевича начали учить всерьез.
Воспитателем Алексея стал дьяк Никифор Вяземский, знаток церковной «науки». Его рекомендовал царю патриарх, хвалили ближние бояре.
— Не все ли равно, кто обучит мальчонку грамоте? — сказал Петр. — Аз — буки показать — не велика хитрость! Когда подрастет царевич, иных учителей найдем.
Выбор воспитателем Никифора Вяземского был большой ошибкой царя. Никифор Кондратьевич не понимал и не признавал новшеств Петра. Он, понятно, не решался выступить против воли неуемного царя, но боярская старина была милее его сердцу.
Детский ум понимает любой намек, ранние впечатления глубоко западают в душу.
…Царевич сидит за низеньким столиком. Перед ним разложены картинки.
— Дядька Никифор! А это что такое?
— Сие? Сие, Алешенька, дракон, а по-нашему сказать… ну, Змей Горыныч.
— Почему у него дым из пасти валит?
— Дым-то? Он, верно, бесовское зелье, табачище курит… А кто табаком оскверняется, тому нет пути в царствие небесное.
— Значит, тятя в царствие небесное не попадет? — звонко спрашивает мальчик. — Его черти в ад утащат?
— Тсс! Тише… — ворчит испуганный учитель. — Какой вострый! Твой тятя — царь, понимаешь, а царям все позволено…
— И мне все будет можно, когда царем стану?
— Понятно, все!
— Тогда я собаку Чернушку во дворец пущу жить…
Царевич с дядькой едут в Кремль. Алеша смотрит в окно кареты.
— Гляди-ка, гляди, дядька Никифор! Немец идет!
— Не видывал я их, проклятых, — угрюмо отвечает наставник, но поворачивает голову к стеклу. — Ишь, куцый, нарядился от собак бегать! Кафтанишка коротенький, штаны в обтяжку. Скобленое рыло к нам повернул… Кланяется! Не отвечай, Алешенька, ну его к бесу!
— Дядька Никифор, почему он не по-русскому одет?
— Почему? Потому что русскую одежду все святые угодники носили, а он — басурман, господом проклятый!
И мать Алеши звала немцев «нечистиками», говорила, что от них всякое зло идет.
— Околдовали «нечистики» Петрушу, испортили, — жаловалась она ближним боярыням, не стесняясь присутствия сына. — Уж я ли мужу не угождаю, как свеча перед ним горю, а он все в Немецкую
