Белая ворона - Владимир Лазарис
Домет понимал, что по воле судьбы стал свидетелем смены империй. Турецкая империя рушилась, английская готовилась отхватить себе чуть ли не весь Ближний Восток. Но будущая смена власти Домета не волновала: он научился ладить с турками, научится ладить и с англичанами, тем более что знает английский.
Турки начали отступать в направлении Иерихона, а евреи в Иерусалиме — баррикадировать двери, опасаясь, что со злости турецкие солдаты могут напоследок устроить погром.
В канун еврейского праздника Ханукки турецкий губернатор Иерусалима вбежал на почту рядом с Яффскими воротами и собственноручно разбил вдребезги телеграфный аппарат, чтобы англичане не смогли тут же оповестить весь мир о своей победе.
Всю ночь перепуганные иерусалимцы слышали топот ног и копыт убегающей турецкой армии.
Кончились четыреста лет Османской империи, и евреи восприняли это как хануккальное чудо.
Ранним декабрьским утром двое английских солдат — повар Черчь и его помощник — шли в деревню Лифта на окраине Иерусалима. Они хотели устроить сюрприз своему командиру батальона, раздобыв для него свежих овощей. Вдруг они увидели, что им навстречу идут люди в праздничных одеждах, с белым флагом, точнее, с простыней, привязанной к палке. Впереди на лошади ехал арабский градоначальник Иерусалима.
Приняв вооруженных солдат за представителей английской короны, градоначальник спешился и на ужасающем английском языке громко зачитал им акт о капитуляции Иерусалима.
Сколько Черчь ни пытался объяснить градоначальнику, что он, Черчь, — повар, что он не вправе принимать подобный документ, градоначальник насильно сунул ему в руки акт о капитуляции.
Когда Черчь с помощником вернулись в расположение своей части и показали бумагу с печатью, которую им всучил какой-то араб, разразился скандал. Двое английских офицеров помчались в Иерусалим и потребовали, чтобы градоначальник заново вручал им акт о капитуляции. Градоначальнику пришлось его составлять во второй раз. От затяжных церемоний на холодном воздухе он простудился и слег.
Радости евреев, христиан и арабов не было конца: они были спасены от турецкого ига. Их радость перешла в буйное ликование, когда командующий экспедиционным корпусом, генерал Эдмонд Генри Хайнман Алленби, въехал в Иерусалим на вороном коне.
Генералу Алленби очень не понравилось, что акт о капитуляции вручили не ему. Он потребовал новой официальной церемонии, но в ней не смог принять участия градоначальник: он умер от воспаления легких.
Евреи гуляли всю неделю и напекли для английских солдат столько хануккальных пончиков с повидлом, что новый губернатор Иерусалима запретил их продажу. Может, опасался, что растолстевшие солдаты будут плохо воевать?
4
Все детство Домета было пропитано немецким духом. Вместо колыбельной отец пел ему «Ах, майн либер Августин», и этот Августин представлялся Азизу ангелом со святочной открытки. Азиз знал, что есть на свете Германия, прекраснейшая из всех стран, а в ней — Берлин, прекраснейший из всех городов. И вот сбывается его мечта: поезд въезжает в этот сказочный город. Могло ли у него не сжаться сердце при виде огромных букв БЕРЛИН, которые сияли белизной на черном вокзальном указателе, проплывавшем мимо пыльного вагонного окна.
Поезд остановился, и первым, кого увидел Домет, был полицейский в зеленой форме. Он строго осматривал выходящих на платформу пассажиров. От избытка счастья Домет сказал ему «Добрый день!», и полицейский буркнул в ответ: «Добрый».
Вокруг звучала немецкая речь, и Домет сразу почувствовал, что попал в родную стихию. На больших щитах переливалась цветная реклама, продавцы мороженого в белоснежных фартуках наперебой расхваливали свой товар, какая-то дама на высоких каблуках пробежала мимо, видимо опаздывая на поезд, а за ней — мужчина в меховом пальто с чемоданом.
Домет отказался от носильщика, купил газету у мальчишки-разносчика и вышел на привокзальную площадь.
«Я — в Берлине! В Бер-ли-не!»
Домет пошел гулять по улицам, благо его чемодан весил немного.
Высокие дома, в пять-шесть этажей, а то и больше. Ни одной веревки на фасадах. Интересно, где немцы сушат белье. И на балконах — ни души. Тротуары вымыты. Мостовые вымощены. Улицы рукавами расходятся от площадей, но и те, и другие неотличимо похожи друг на друга.
Домет дошел до какого-то бульвара и сел на скамейку. Бульвары такие же неотличимо похожие друг на друга, как и улицы. Переходишь с одного бульвара на другой, а кажется, будто идешь по тому же самому.
Домет отдохнул и пошел искать ночлег. Он читал на столбах и заборах объявления о пансионах, заходил в них. В одних было дорого, в других из окон выглядывали мрачные физиономии.
Перед булочными стояли длинные очереди, у мясных лавок люди с нескрываемой завистью смотрели на жирные окорока, на тонко нарезанные колбасы в витрине и на тех счастливчиков, которые, глядя под ноги, выносили из лавки купленные яства.
Карточная система не обошла стороной и прекрасную Германию, а инфляция вот-вот ее доконает. В очередях говорят, что марка продолжает падать, а цены — расти, и владельцы магазинов придумали хитрый трюк: вместо того чтобы открыто повышать цены, делают на них специальную надбавку и повышают не цены, а ее. Никто уже не спрашивает, «сколько сегодня стоит?», спрашивают, «какая сегодня надбавка?».
А в легком пальто холодно. Здесь и солнце, что ли, выдают по карточкам? Оно не печет, не раскаляет воздух, как дома, оно только выглянет и снова спрячется за сизые облака. Открываешь кран в общественном ватерклозете, а из него вода течет тоненькой струйкой: воду экономят.
В пивной тощая официантка, не улыбнувшись, спросила:
— Герр доктор хочет сосисок с квашеной капустой?
Домет от сосисок отказался и ограничился пивом. У него за спиной кто-то хрипло гудел о версальском позоре и о том, что давно пора прикончить такого министра иностранных дел, как Ратенау!
Оглянувшись, Домет увидел краснолицего человека с военной выправкой и его собеседника — изможденного старика в дырявой шляпе.
— Продал, подлец, Германию. А чего и ждать от еврея! — громко сказал краснолицый.
Выйдя из пивной, Домет поплотнее запахнул пальто. Сколько машин! Сколько людей! А говорят тихо.
Домет еще не успел узнать, что теперь в трамвае, в автобусе, в метро люди и вовсе молчат да еще стараются не смотреть друг на друга и лица у них безжизненные. Бродячих фокусников на улицах еще можно увидеть, но гадалки исчезли: никто не хочет знать, какое ему уготовано будущее. Только в недавно открывшемся кабаре «Апокалипсис» наплыв посетителей. Те, кто уносят домой жирные окорока, отплясывают там шимми под песенку, которую исполняет лысый
